Длинноногий дядюшка

— Прошу, не… — и без того едва слышимый голос был заглушен — голову говорившего резко впечатали в твёрдую поверхность стола. Сюйкунь закусил губу, только бы не закричать от грубого вторжения в его тело. Дышать удавалось с трудом; руки, стянутые за спиной ремнем, онемели и стали совсем холодными. Он попытался расслабиться хоть немножко, зная, что только так можно сделать проникновение не таким болезненным, но резкие и частые толчки не давали, пальцы жёстко сжимали бледную кожу, пресекая все попытки спастись от насилия. Тело его внутри горело, словно его жгли кислотой, и с каждым рывком становилось только хуже. Сюйкунь потерял счёт, сколько длилось это мучение. В какой-то момент ему даже показалось — спасительная темнота почти настигла сознание, но насильник понял это и внезапно дёрнул его за волосы, отрывая лицо от стола, и прижался к плотно сжатым искусанным губам. Рука стиснула горло, пришлось ответить на требовательный поцелуй, удивляясь мимолётно — откуда у него остались силы сопротивляться… Единственное, чем он мог облегчить свою участь — закрыть глаза, лишь бы не сталкиваться с тёмным взглядом, когда-то излучавшим тепло и заботу. Когда-то, но не сейчас: теперь там плескались злость и презрение. Кунь готов был вынести любую пытку, кроме такой — видеть разочарование на знакомом лице. То, что так внезапно началось, так же внезапно и закончилось. Его руки развязали, исчезла тяжесть чужого тела. Сил хватило лишь на то, чтобы подтянуть к себе ноги и свернуться в клубок в попытке спрятаться от этого мира. До его слуха донеслось застёгивание ширинки, звяканье ремня, возвращённого на своё законное место, а потом шуршание бумаги. Через мгновение Сюйкунь понял, что это было. Деньги. Словно опавшие осенние листья, они падали на его истерзанное тело, причиняя настоящую боль. Они срывали маску и открывали истинную его сущность. — Что ж, по крайней мере, шлюха ты отменная, КунКун, — парню захотелось зажать уши руками, лишь бы не слышать ледяной тон, способный заморозить сердце даже в тёплой комнате. Шаги удалялись, стук каблуков становился всё тише, пока совсем не исчез. Сюйкуню показалось, что в его душе стало темно, словно кто-то забрал солнце, светившее всё это время и дарившее силы для борьбы. Что же теперь? Ему остались вот эти бумажки, которые он так желал — перед ним валялись купюры номиналом в пятьдесят и сто юаней, казалось, они почти полностью покрыли стол. Наверное, играло воображение, но даже навскидку здесь было не меньше трёх тысяч. Что ж, вполне неплохо для шлюхи, но очень мало — за потерю любимого. Вниз к виску скатилась одна слеза, а за ней и другая, рыдания, так долго сдерживаемые, наконец, выплеснулись наружу. Сюйкуню пришлось укусить кулак, чтобы ненароком не привлечь посторонних. Ему очень хотелось поверить, что это был всего лишь дурной сон, и как только он проснется, всё встанет на свои места, они будут счастливы, как прежде! Но тело ломило, на тонких запястьях горели алые ссадины, по ноге текла вязкая жидкость, а при каждой попытке двинуться острая боль простреливала поясницу и растекалась ниже. Как ему жить теперь? Как быть в одной группе, существовать рядом девятнадцать месяцев? Ещё день назад парень бы прыгал от радости, но теперь… он сам упустил своё счастье. Откуда ему было знать, что он влюбится в того, кто должен был стать его спасением? Привяжется так, что не сможет даже и день провести вдали от него, забыв о своих планах и проблемах, полностью ослепнув, примерив розовые очки любви. Кто знал, что богатый наследник, родившийся с платиновой ложкой во рту, окажется настолько добрым и заботливым, настолько ослепительно прекрасным — словно ангел, сошедший с небес. Сюйкунь только что его потерял — своего ангела и любимого. В тот момент, когда Ван Цзыи узнал всю правду.