Аллилуйя

Наутро перед обрезанием первенца Хэдвы Шауль проснулся в добром расположении духа, которого давно не ведал уже из-за Пророка. Воздух в спальне, как только Царь открыл глаза, словно наполнился благоухающим, чуть сладковатым ароматом голубой нимфы, давно отцветшей в ещё весеннем пруду с карпами. Но, должно быть, в рассвет какой-то совсем запоздалый цветок пробился мощным стеблем сквозь тин, толщу воды, вынырнул на поверхность и подставил свою только что раскрывшуюся чашу бутона под утренние ещё не палящие лучи солнца. А это был один из знаков благословления, которые всегда получал от Господа Шауль. Когда теперь уже много лет назад пышно цвела голубая нимфа, а весь пруд усеяли эти яркие звёзды, словно сошедшие с небес, Царь встретил свою Ахиноам и к окончанию цветения понял, что пошлёт её отцу выкуп. Еще приснился Шаулю под утро и хороший сон, до сих пор даже после пробуждения сохранившийся отчётливо в памяти и, вероятно, тоже навеянный сладковатым ароматом. В сновидении Шауль держал на руках своего первенца – Йонатана. Спелёнатое в роскошные, но дышащие воздухом ткани дитя было столь хрупким и невесомым после привычных тяжелых щита и меча, что Царь боялся посильнее сжать руки и случайно раздавить младенца. А тот смотрел на него так доверчиво, но уже тогда бесстрашно огромными черными глазищами с длинными ресницами, как будто бы хорошо знал, кто он такой, и что значит его появление на свет для всего царского семейства. А потом вдруг расплакался ни с того, ни с сего, да так громко, что даже Шауль, давно привыкший к воплям боли и ненависти во время сражений, вдруг испугался. - Ну же, мой Царь, это всего лишь детский плач. Здесь ничего страшится, - подбодрила жена Шауля, забирая младенца с рук и склоняясь над малюткой, - какой ты ещё маленький, мой красавец Йонатан, но уже столько можешь. Посмотри, ты сумел испугать самого великого Царя. Что же будет, когда ты вырастешь в мужчину? - Почему ты выбрала именно это имя нашему первенцу, Ахиноам? – улыбнулся Шауль, наблюдая за радостной и светящийся от счастья женой, заботливо качающей столь долгожданного всеми младенца и все боящейся отдать его служанкам. Так мало было надежд, что он родится. Ахиноам, все время, пока они его ждали, терзали различные напасти. Сначала в ней надолго не задерживались никакие кушанья, а от всех запахов выворачивало тут же наизнанку, потом она вообще почернела, слегла, так и не поднимаясь с ложа почти до разрешения от бремени. Пару раз надежды вообще пропадали, когда она переставала чувствовать новую жизнь под сердцем. Оставалось только молится Всемогущему. А начались все её мучения со взгляда той желтомазой и раскосой чужеземки, которую с дуру Ниссим зачем-то приволок с собой из вновь завоёванных земель. И не только приволок, но ещё и назвал её перед всеми своей женой. Она-то и накаркала напасти, увидев ещё стройную и даже не подозревающую о своем уже имеющемся бремени Ахиноам, упредив в этом своем знании даже Шмуэля, принесшего благую весть Господа в царский дворец не на много, но позже. А Пророк, которому по не меньшей, чем у Ниссима дурости, Шауль зачем-то обмолвился об оказавшихся вещими словах иноземки, тогда- то впервые и разозлился на Царя. Да настолько сильно, что гнев Шмуэля было ничем не унять, даже обещанием пожертвовать больше баранов на ближайшем празднике. «Кого ты избрал себе в глашатаи воли Его? Меня или эту шармуту? Может, теперь и про битвы у неё будешь спрашивать?» - кричал Шмуэль на весь дворец, позабыв о том, какими словами должно изъясняться Пророку. Шмуэль, хоть и был избран самим Господом, всегда с ревностью относился к тем, кто тоже мог оказаться провидцем и оттеснить его славу. - Рука Всевышнего словно вела в мир и охраняла нашего первенца, - отозвалась жена, чуть помедлив,- значит, и называться ему в честь Господа, дающего всем по заслугам – Йонатаном. А та ... чужеземка…она…не хотела нам зла, Шауль. - Мне решать, чего она хотела или нет! Она больше никогда не увидит ни тебя, ни первенца, Ахиноам, - посуровел Царь, - Ты же помнишь, что сказал Пророк Шмуэль устами истинного Господа– пусть Ниссим держит свою чужеземку подальше от нас! И …дай мне ещё взять на руки моего Йонатана. - Тише, Шауль. Тише, не кричи. Ты не среди твоих мефакэд. И разбудишь своего сына, если и дальше будешь так гневаться, мой Царь. Но во сне, что приснился под утро, все плохое осталось в прошлом, и было только ощущение бесконечного счастья, которое испытал при рождении первенца Царь. Потому, как только в спальню вошли с низкими поклонами слуги, Шауль приказал принести себе утреннюю трапезу, чем несказанно удивил их. И не просто лёгкие блюда и закуски, остающиеся обычно по утрам даже не тронутыми, а возжелал испить своего лучшего вина, хотя почти никогда не делал этого, пока жгучее солнце не начнёт клонится к закату. Остатки со стола он милостиво разрешил забрать своим служкам, чем ещё больше поразил их. Не то, чтобы Шауль был раньше скуп, но без его разрешения царскую пищу трогать запрещалось, а он так часто забывал об этом особенно в последнее время. И только когда она портилась, её скармливали рабам. - Как нам благодарить тебя, господин, за твою неслыханную щедрость? - припали служки к его ногам. - Пусть кто-нибудь из вас сходит к моему пруду, и посчитает, сколько нимф там сегодня распустилось, - довольно улыбаясь, Шауль бросил ещё на пол пару горстей монет. - А это – вам. Отпразднуйте вместе с нами хорошие новости! У Ниссима обрежут сына сегодня. - Благодарим, благодарим тебя! – заползали по полу служки, собирая монеты, а один из них вдруг немного съезжился. - Господин, в твоем пруду что-то много жаб развелось… - А , жабы….- равнодушно отмахнулся Шауль, направляясь к выходу, - так сделайте что-нибудь с ними. Неужели ты думаешь какие-то жабы - это моя забота?! - Прости, прости, меня господин! – уткнулся в пол служка, торопливо собирая деньги, как и все другие, чтобы накинуться потом на остатки утреннего пиршества, которого бы хватило на большую семью. Только сердце слуги екало и тряслось, как и руки, хватающие монеты. Нимф в пруду он утром не видел, а вот жаб расплодилось и вправду слишком много. И обязательно упомнить про них при Царе попросил человек Сасона, украдкой протянувший мешочек с примерно таким же количеством монет, сколько на всех раскидал только что Шауль. «Зачем тебе это?», - удивлённо спросил служка у дарителя. «Мне поискать того, кто из-за пары каких-то безвредных слов и щедрых монет в обмен будет менее любопытен?», - усмехнулся в ответ тот. - «Допустим, мой господин снова хочет оказать услугу Царю и потравить за свой счет этих жаб, которых тоже заметил. Так мне найти другого, кто, видимо, не так богат, как ты?». - «Нет, постой, зачем же? Я все сделаю, как ты сказал». - «Вот и хорошо. Только молчи о просьбе перед другими слугами, чтобы с их подачи моего господина не опередил никто из знатных. Ты же знаешь, у них свои счёты, нам, простым людям, не следует в них лезть». А заботы Шауля после утреннего вина и вовсе прошли. Привкус нимф, все ещё стоящий на языке, смыл из сердца и все тревоги, связанные с длительным отсутствием Шмуэля во дворце и его последними нехорошими угрозами, а ощущение бескрайнего счастья ещё только усилилось. Так хорошо и легко на сердце Царю уже давно не было, как будто он вернулся в полную сил и надежд юность. Оставшись наконец наедине в миквэ, Шауль со смешком провел по своему паху … И правду, доброе благословенное утро. Ахионам, которую он давно не радовал своим вниманием из-за забот с Пророком, это точно могло бы понравиться. Не заглянуть ли сейчас на женскую половину, пока все ещё не началось? Ахиноам только недавно проснулась, и служанки лишь начали одевать её и причесывать после омовений, когда он зашёл в её спальню. Черные, такие же, как теперь и у подросшего первенца волосы, и ещё по-прежнему роскошные, наполовину были разметаны по её белоснежной стройной спине. - Доброе утро, Шауль. Я заспалась сегодня, и ещё не успела приготовиться к выходу, - испуганно обернулась она. С каких пор его Ахиноам вдруг стала бояться его? – Прости меня. Сейчас велю служанкам поторопиться. - Лучше вели им убраться отсюда, - хрипло обронил Шауль, подходя к жене, опускать на колени и нетерпеливо задирая её симлу, - потом закончите… как же долго я не смотрел на тебя глазами мужа… - И что же видишь теперь, мой Царь? – Ахиноам повела плечами. - Пошли все вон… - Да, госпожа, - склонились служанки, откладывая гребни и уже приготовленную одежду. - Самую красивую женщину, которую я когда-либо знал. Ты прекрасна, как в юности, когда мы только встретились. И я готов доказать это… не только словами, если ты позволишь. - Тогда не заставляй меня больше ждать, Шауль...Сколько недель ты уже не заходил на мою половину как муж… И, возможно, потому что за утренней трапезой Царь позволил себе вина, а потом опустошил пару чаш на половине Ахиноам, он как-то слишком быстро захмелел для самого себя на роскошном пиршестве Ниссима, выставившего на радостях все самое лучшее из своих запасов на царский стол после брит-милы. Впрочем, от остальных гостей Царь мало чем отличался. Даже Реувен, смотревший на него всю церемонию сычом, вдруг подобрел, раскраснелся после хорошего застолья и стал славить Шауля и Ниссима вместе со всеми. «Хорошо, если в это сердце пришло смирение и понимание, что это только для всеобщего блага», - кивнул себе Царь, чувствуя, как от выпитого немного морит в послеобеденную дрему, - «конечно, это не совсем справедливо, и я немного виноват перед этим наар, но…» - Я пью за нашего Царя, за его прозорливостью, и за моего отца, и его счастье, которое он обрёл благодаря Шаулю, - поднялся со скамьи раскрасневшийся Реувен, перекрывая чуть заплетающимся языком крики, - эй, служки, всем ещё вина! - А не слишком ли ты уже подружился с кубком сегодня? – прошипел Азриель, когда наар, чуть пошатываясь, рухнул на скамью обратно. – Пьяница… - Попробуй то, что пью, - вдруг неожиданно трезво усмехнулся Реувен, блеснув зло в сторону Шауля и Ниссима глазами, - а тебе, Азриэль, стоило бы сделать лицо попроще. Пока другие не начали спрашивать, что ты сидишь здесь, мрачнее, чем на похоронах! Порадуйся – уже скоро! Как только они наберутся, если Сасон не подведёт… - Нет, у него все готово, - покачал головой Азриэль, беря кубок Реувена и смачивая брезгливо в нем губы, - так это у тебя… не вино?! - Что, теперь догадался? А пока нам не стоит выделяться из толпы. Служки, если что, должны подтвердить всем, что мы оба налакались с тобой в этот день, как сосунки, впервые дорвавшиеся до вина и потом спали. Я продумал за тебя даже это. Так что пей, Азриэль, празднуй! Давай-ка я плесну тебе того, что в моем кубке. Это придаст твоему лицу нужную красноту, а глазам –пьяный блеск, но оставит разум трезвым и холодным. А Ниссиму осталось лишь извиниться перед Шаулем, когда старшего сына унесли из залы почти что замертво. Дружок наар рыжеволосый Азриэль выглядел того не лучше, и слугам тоже пришлось спровадить его до дома. А вот как сам Шауль добрался до своих помещений, и почему не дошёл до спальни, оставшись около подарка одного из послов – утопленной почти в пол диковинной чаши с самоплещущейся из центра водой, он не помнил. И когда Царь проснулся, а за окном уже потемнело, его мучила дичайшая жажда, раздирающая горло, а виски раскалывались от боли, словно по ним били раскаленным молотом. Такое частенько случалось, если он засыпал с началом заката, потому он и предпочитал не пить вина до этого часа. Но то, что вышло сегодня, было уже не исправить. Мучимый головной болью, Шауль огляделся вокруг, и кажется, понял, что привело его сюда. Вокруг стояло множество кувшинов с вином, которые он, должно быть, приказал принести сюда служкам. Потянувшись за одним из сосудов и отхлебнув из него, Царь не заметил, как случайно неловко задел ещё один, и еще. Кувшины рядом с чашей зашатались, опрокидываясь с грохотом в неё. Этот звук заставил снова сморщится от боли. Какие тупые служки, не могли найти посудины поустойчивее, и зачем вообще выполнили сумасбродный приказ, если понимали, что будет только хуже, если он добавит вина ещё. Трясущимися руками после обильных возлияний Шауль зачерпнул воды, чтобы плеснуть её на пылающее лицо, прямо из чаши дабы освежиться и …замер. Ладони были полны крови. В ужасе Царь склонился над бурлящей и словно закипающей изнутри красной гладью. Кровавые нимфы как будто прорастали из чаши и взрывались на поверхности своими яркими цветками. А рядом с ней на полу такой же кровью растекалась надпись…«Убей Давида». - Что это, Господи?! – поперхнулся Шауль, пятясь от чаши, наступая на подол собственной тоги, и неловко заваливаясь навзничь на спину, словно споткнувшись обо что-то. И самое худшее было то, что вкупе с чем-то мимоходом услышанными утром, это что-то было очень знакомым. И значило очень и очень дурное…а кувшины все продолжали рушиться и рушиться. Сколько Царь пролежал на полу, пока не пришёл в себя, он не знал. От удара болели теперь не только виски, но и ныл затылок. Наконец он все-таки кликнул слуг, когда понял, что сам не дойдёт до спальни. - Почему, почему вокруг так темно? – простонал жалобно Шауль. - Господин, ты, должно быть, ударился затылком при падении, - прошамкал пришедший на звук и Зехарья и один единственный решившийся заговорить, - а так я не могу тебе сказать, прав ли ты. Ты же знаешь мои глаза слабы. - Так пусть мне ответит кто –нибудь другой! - Здесь темно, потому что мы не зажигалки факелы, чтобы дать тебе выспаться, как ты приказал, - наконец, выдавал кто-то из них. - Ты можешь сейчас вернуться к чаше, и…, - замялся Шауль, - и…. посмотреть, есть ли там одна надпись на полу… - Хорошо, господин, как ты велишь. Но я не помню, чтобы видел такое, когда мы тебя нашли. - Так иди и посмотри хорошенько сейчас же! И … принесите мне ещё вина в спальню! То, что возлияний на сегодня более чем достаточно, Шауль понимал нутром, которое уже противилось им, но в сердце откуда-то возник непонятный и удушающий волю страх. Такой, какого Царь уже не знал давно даже перед самыми опасными сражениями. Этот страх и требовалось заглушить до утра, чтобы проснуться и хорошо все самому обдумать. Что же это было, о чем он хорошо знал, но сейчас пытался забыть и отогнать от себя? Что-то, уже происходившие раньше и предвещающее ещё большее и неотвратимое зло. И оно было как-то связано с жабами и первенцами, вспомнил наконец Царь перед тем, как погрузиться в мёртвый и пьяный без сновидений сон. А когда посланный Шаулем служка снова вернулся к чаше, один из рабов, появившихся во дворце на время ремонта, недовольно тер тряпкой грязный и залитый вином пол. Второй убирал перебитые кувшины, жадно глотая из черепков опивки. - Что вы, тупые, делаете? – вскричал служка. – Кто велел?! - Не злись, уважаемый, - сильно коверкая слова, ответил первый тоже не совсем трезвый раб. – нам завтра прямо с утра работать здесь. Целые кувшины не тронули. Тебе. - Ты видел, урод, какую-нибудь здесь надпись, пока не начал тереть? - Прости, но я не знаю, как выглядит написание твоего языка. Я вижу только какие-то лужи и каракатицы, - покачал головой раб. - Сам ты – каракатица, - хмыкнул служка, косясь на чуть надбитый кувшин и вороватым движением забирая его. – Чтобы после вашего ремонта все было чисто! Я не буду убирать за вами. Когда он вышел, рабы обменялись парой фраз на своем языке и один из них плеснул на пол приготовленный в таком же, как все остальные, только принесенном с собой сосуде густой строительный раствор. А гнетущий страх Шауля так и не пропал за ночь, и только наоборот, утром ещё увеличился, набирая силу, подобно самым стремительному растению - бамбуку, которые так любила чужеземка-шармута, достающая теперь и из могилы…и зачем это тоже нехорошее слово само пришло в голову? …Переписчик хозяйственных текстов, корпящий с раннего утра за тем, что не успел доделать вчера из-за празднества хозяев и их громких криков, замер в почтении, когда увидел Царя, бредущего в одиночестве без слуг словно наощупь по хранилищу… - Господин, я могу помочь тебе чем-то? – попятился он к стенке, уступая дорогу.- Что тебе понадобилось здесь? Но Шауль словно не слышал его и бормотал странные вещи под нос: - Жабы расплодились, служка сказал … кровь разлилась и окрасила воду, сам видел… темень вдруг обрушилась на землю… Потом царь долго искал что-то среди рукописей, пробегая рукой по текстам и словно не доверяя глазам, вдруг упал на колени: - Нет, Господи! Пожалуйста… только не забирай моего Йонатана! Лучше убей меня вместо сына… Если такова твоя истинная воля, которую ты мне показал, то я всецело подчиняюсь ей… Да будет так. Я сделаю это, Всемогущий, обещаю тебе! - О чем ты господин? И когда Царь также стремительно вышел из помещения, переписчик поднял с пола брошенную рукопись, что так расстроила господина. Пробежал быстро глазами по строчкам… «И был день, когда именем Господа Моисей сказал фараону: отпусти мой народ, иначе он заберёт твой. Но перед этим обрушит на него десять казней, и потеряешь ты все, что дорого твоему сердцу…» «И поднял Аарон жезл и ударил по воде речной на глазах у фараона и рабов его, и вся вода в реке превратилась в кровь. Рыба помертвела, река воссмердела, и не смогли египтяне пить воду из неё…» «И сказал Господь Моисею: скажи Аарону: простри руку твою с жезлом на все реки, озера, потоки и выведи жаб на землю Египетскую… и заполнили они её…» «В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своём, до первенца узника, находившегося в темнице, и всё первородное из скота». голубая нимфа - лотосы шармута – как теперь модно говорить, женщина с низкой социальной ответственностью