Аллилуйя

— Адони, я думаю, а не выйдет ли из этого греха? Подслеповатые, пораженные катарактой глаза служки предавали его все больше с каждым месяцем и теперь с трудом отличали молодого господина от его младшей сестры — Михаль. Особенно после того, как адон цаир Йонатан, по примеру инородцев, начал щедро наносить на веки и брови черную краску и использовать те же благовония, запах которых доносился из женской половины. Ими пахло не только от одежды, но и от длинных, до лопаток, черных курчавых волос господина, таких же, как у его сестры, которые еще двенадцать новолуний назад мог расчесывать Захария. Когда это началось и почему все так изменилось во дворце, служка уже не мог вспомнить точно. Но, наверное, это произошло после того, как у них поселился новый воин — Давид, обладавший неизменным даром успокаивать своей музыкой старшего господина — Шауля и необычным, благословленным цветом глаз. Как рассказали Захарии другие слуги, они напоминали голубые, только что распустившиеся после дождя ипомеи, а из их центра исходило такое же фиолетовое сияние. Примечательны были и волосы Давида, совсем не такие, как во всем царском семействе. Промытый далеким морем и высохший на солнце, раскаленный добела песок, по которому невозможно ходить обнаженными ступнями — так об их оттенке отзывались другие. Но на ощупь волосы оказались такими же мягкими, как только что состриженная, но не скатанная овечья шерсть, когда Давид разрешил служке изучить пальцами свое лицо. Тогда Захария не смог разглядеть под ногами брошенную кем-то из детей игрушку и уронил на пол принесенную еду на глазах у воина. Но Давид не стал ругаться и даже не рассказал никому об этом промахе. — Ты слаб глазами, старец? — спросил он. — Тогда это не твоя вина. Я вполне могу обойтись и без ужина. Скажи всем, что я съел принесенное, и лишь объясни мне, где раздобыть немного пресной воды и галеты. В доме моего отца я привык довольствоваться малым. Голос был приятным и ровным, а еще новый воин носил всего лишь две перемены одежды, обе одного цвета. Потому Захария хорошо помнил Давида, в отличие от Йонатана, как будто издевавшегося над слепнущим стариком, нянчившим его с пеленок. Адон цаир так часто говорил с ним разными голосами: то привычным, детским, лепет которого так легко было спутать со струнами киннора, мягко перебираемого нежными пальцами Михаль, то взрослым, уже почти мужским, таким, как у того, кому служка дал клятву исполнять свои обязанности до того, как станет неугоден. Вот и сейчас Захария не был до конца уверен, что беседует именно со своим господином. Размытые пятна: белые, черные, красные — вот и все что он видел. Но они находились не в саду, не на улице, а на мужской половине, а значит, это не могла быть Михаль по определению. — Разве, Захария, мы платим тебе за то, что ты думаешь? — теперь в юном, отражающемся от стен голосе появилось столько иронии и властности, что служка по привычке замер в почтительном поклоне. И это был точно его господин — Йонатан. Сомнений в этом больше не оставалось. — Выполни, что я приказал тебе, и я закрою глаза на то, что ты больше не способен отличить кошку от каменной глыбы или кувшина. Ты же еще хочешь служить нам дальше и предан нашей семье? Ты прекрасно знаешь, как мы все ценим твою преданность и благодарим тебя за нее. Захария был предан. И он еще хорошо помнил, как около шестнадцати лет назад впервые взял на руки своего младшего господина. Тот был легким, как пушинка, но уже тогда хорошо знал, чего хочет, и всегда криком добивался своего. Наверное, еще тогда не стоило так баловать его. Но старший господин был так обрадован рождением сына и велел все прощать ему. Теперь повзрослевший Йонатан был на голову выше скрученного старостью Захарии, а сила давно ушла из рук служки. — Ну же, Зак. Соглашайся. Это всего лишь игра, как в детстве. Потом в ладонь легли монеты, всегда наполняющие сердце радостью. Их было так много, что кисть почти не сгибалась. Монеты можно было отложить на черный день, который подступал все ближе, а пальцы, сжавшие ладонь дарили тепло и воспоминания. — Захария, какой может быть грех в том, что ты просто скажешь мне, когда он будет в миквэ и принесешь мне ключи от нее? Я хочу только подшутить над ним и познакомиться поближе. Давид одинок у нас, и все время проводит лишь в боевых тренировках, избегая общения с нами. Я давно заметил, что все слуги приветливы с ним, и хочу стать другом ему. Что может быть плохого в нашей дружбе? На первый взгляд, ничего дурного в этом действительно не было. Но те, кого Йонатан обычно называл своими «друзьями», вели себя странно. Сколько раз, доверяясь только своим внутренним ощущениям и слуху, Захария обращался к ним «моя госпожа» и попадал потом в неловкие ситуации с извинениями, которые те требовали от него. Еще Захарию смущали пиры, которые устраивал в последнее время от своего имени адон цаир. Старые, проверенные слуги туда не допускались, а молодые, только что появившиеся в покоях, были не очень-то разговорчивы. «Праведным глазам лучше не видеть, что там происходит», — обронил как-то раз один из них. А через неделю служку то ли укусила змея, на которую он наступил, то ли он поранился, когда чистил оружие одного из воинов, забывшего предупредить служку, что на клинок нанесен яд. Смерть никого не удивила, кроме Захарии. Такое случалось и прежде. Но что-то слишком часто за прошедшие месяцы. Еще один молодой прислужник оступился на крутой лестнице и сломал себе шею во время падения. Обо всех этих странностях уже давно стоило поговорить со старшим господином Шаулем, но тот последнее время только гнал от себя всех, и его интересовало лишь одно: не появилось ли на небе признаков меняющегося ветра, несущего прохладу. Еще Захария очень боялся потерять свое место, так как понимал, что слепнущего старика больше никто не возьмет на службу, и здесь он держался потому, что слишком хорошо знал и помнил по тому времени, когда еще был зрячим, месторасположение каждой, в том числе потайных, комнат и лестниц. Дворец закончили сооружать при нем, но большинство из тех, кто его возводил, не дожили до завершения строительства. Старший господин Шауль приказал лично уничтожить все планы строения и только в преданности и молчаливости всю жизнь прожившего в одиночестве Захарии он не сомневался. — Как прикажите, адони, — еще раз поклонился служка. А еще молодой господин велел ничего не рассказывать отцу об этой просьбе. «Да, но никто не запретил мне спросить у того старца, который приходит регулярно побираться к нам на кухню, что он думает обо всем этом. Сколько раз его мудрые советы уже выручали меня, а после каждого его визита, кажется, что зрение, хоть и ненадолго и не в полной мере, но возвращается ко мне», — решил про себя Захария. Старец казался ему смутно знакомым, как будто служка уже видел его где-то раньше. *** Проточная вода миквэ успокаивала и уносила из сердца поселившуюся сегодня там грусть. Окунаясь с головой, Давид не знал, чем смог так раздосадовать своего Царя, но искренне просил Господа послать ему свое прощение за оплошность и недостаточные умения, а также за то, что вот так использовал ритуальный бассейн. После встречи Шауля с послом и прихода Пророка, молодой воин чувствовал, как с него сошло, по крайней мере, семь потов, и теперь так хотелось хоть ненадолго освежиться, а не просто смыть проступившую белыми разводами на волосках соль с кожи. Еще его мучило одиночество, совсем другого рода, чем в доме у отца. Там можно было долго не появляться перед многочисленной родней, но знать, что о нем помнят и его любят. В доме у Шауля приходилось быть постоянно у всех на виду и одновременно ни с кем. Старшие воины высмеивали его за неумение просить у Царя за свой дар, а от того, что рассказывали младшие, хотелось только молиться о прощении за возможные грехи, которые навязывали их языки. Если бы не тот Пророк, что появился в доме у отца, и, призвав всех семерых братьев, не произвел над ним странные действия, Давид давно бы убежал отсюда. — Что мне делать теперь? — спросил тогда у отца Давид. — Подчиняйся и слушайся воли Всемогущего, которую передает Он нам, как ты был покорен мне, — наказал отец. — И не распечатывай уста свои, пока не будет угодно Ему. Кто же знал, что это будет так трудно. — Господь, Ты всегда предо мной, и только Ты всегда совершенен и никто кроме Тебя, — повторял теперь про себя Давид, погружаясь в воду. В правом ближнем к выходу углу небольшого грота чадил единственный факел, и стены сливались с потолком в чернильной темноте. Вода так приятно журчала, вытекая из-под ног при входе в чашу, и поглощала все остальные звуки, в том числе, шаги. Она исчезала где-то у дальней стены сооружения, уже за пределами видимости. Когда Давид почувствовал, что душевные силы восстановлены, и Господь снова с ним, то поднялся по ступеням миквэ и потянулся за своей одеждой. Но ее не было на том месте, где он оставил. Зато около входа в тени стояла... девушка с точеным бледным лицом, которое прикрывали длинные смоляные волосы, и в ее руках были его тоги. Только смотрела она на наар не так, как обычно это делают женщины. В ее черных, миндалевидных глазах не было смущения от наблюдения за обнаженным мужским телом. А от самого взгляда Давида обожгло неизвестной жаркой волной, которая затем покрыла кожу холодными мурашками. — Кто ты? Отдай. Как ты сюда попала? — одна рука потянулась прикрыть срамное место, а вторая за одеждой. — А у тебя и вправду везде светлые волосы, Давид, — девушка отступила на шаг, все больше пропадая в тени. — Как тебя зовут? Кто пустил тебя сюда? — Приблизься, — усмехнулась гостья. — Подойти ко мне, иначе никогда не получишь свои одежды. Давиду пришлось подойти на шаг, потом еще на один. Девушка все отдалялась и будто играла с ним... А потом губы гостьи приблизились к щеке молодого воина, оставили на них поцелуй, а неожиданно сильные руки толкнули тело назад, в миквэ. — Лови. Вот твоя тога. Проточная вода захлестнула с головой, соленая жидкость проникла в легкие, разъела их, когда Давид вынырнул на поверхность. Она же унесла в темноту одежды, которые теперь было невозможно вернуть назад. Обнаженный Давид долго пытался разыскать их, хотя и понимал, что это бесполезно. Кожа на щеке горела в том месте, где прикоснулись губы девушки. А двери в миквэ оказались заперты, так что молодой воин не мог больше выйти наружу. *** Ключ начал со скрипом поворачиваться в замке, когда Давид уже почти совсем отчаялся и перебрал все свои молитвы. Большая толпа появилась в миквэ с гиканьем и криками. Факелы осветили грот так, как будто бы в нем взошло солнце. Еще никогда раньше Давид не видел так близко царского сына Йонатана и тех, кто составлял его окружение. Старшие воины хорошо описали его, и порекомендовали держаться подальше, если ему дорога своя репутация. Теперь же о ней вообще можно было забыть, если бы кто-то из них узнал о таком инциденте. Вошедшие смотрели на Давида с нескрываемым удивлением, как казалось на первый взгляд, только на заднем фоне раздавались подавленные в ладони смешки, похожие на чиханье кошек, а с десяток глаз словно ощупывали каждый миллиметр тела. Воин решил принять неизбежное и опустился перед Йонатаном на колени. — Прости меня, что застал здесь. Я не хотел помешать тебе своим присутствием. — Тогда что делаешь тут? И почему ты заперт и обнажен? — в голосе наследника Царя тоже прорывался смех. — Адони... Какая-то девушка заперла меня и сделала так, что мои одежды унесла вода. — Девушка? — Йонатан широко улыбался, и Давид со смущением заметил, что губы и улыбка у наследника Царя похожи на те, что недавно так смутили его. — Не спутал ли ты ее с воином, который решил с тобой поразвлечься? А потом отказался от своих намерений, увидев какой ты деревянный чурбан? — раздался ехидный выкрик из толпы, а потом все остальные захохотали от скабрезной шутки, окрасившей щеки Давида в пурпур. — Замолчи, Натан. Не перебивай своего будущего Царя, — резко осек его Йонатан. — Давид, здесь не могло быть никакой девушки. Наверное, ты сначала перегрелся на солнце, а холодная вода довершила дело. У тебя все смешалось в голове. Потом сын Царя снял с себя свои дорогие одежды и протянул их воину. — Теперь мы в равном положении. Я такой же обнаженный, как и ты. Держи. Это мой подарок тебе. Я хочу, чтобы ты носил их отныне. Давид боялся прикоснуться рукой к дару и только ниже склонился в поклоне. — Господин, а как же ты? — А разве кто-нибудь допустит здесь, чтобы я вышел отсюда голым? — усмехнулся Йонатан. Одежды. Дорогие. Не очень. Льняные, шерстяные. Полетели под ноги молодого господина. Юноши, гогоча и продолжая шутить, бросали их на пол, рядом со ступнями Йонатана и погружались с плесками в воду. Окончательно смутившийся Давид потянулся за даром и выбежал с ним из грота. *** — Я хочу, чтобы больше никто из вас не издевался над Давидом и близко не приближался к нему,— громко велел Йонатан, когда воина уже не было в миквэ, и добавил чуть тише. — Ты понял меня, Натан? — Да, адони, — кивнул, опуская глаза тот, и только пальцы сжали оружие до побелевших костяшек. _____________________________________________________________________________________ Примечания: адони- мой господин, адон-цаир- молодой господин, миквэ- бассейн для ритуальных омовений, наар - юшона.