Аллилуйя

Йонатан долго стоял перед черным входом в дом своего мэфакед и все не решался переступить порог. Строение, выглядящее жилым еще несколько дней назад, хоть и полным скорби, теперь словно на глазах обветшало и просело в землю. Окна пустыми глазницами безразлично смотрели на проходящих мимо, и не видно было в них никакого движения многочисленных слуг Натана. Не пахло и пищей, всегда щедро приготовляемой в кухонных помещениях. Не слышались и рыдания с женской половины. Тишина, поглотившая все звуки в доме, была такой полной, что Йонатану показалось, будто он слышит, как часто стучит его сердце от закравшихся нехороших предчувствий. Зехарья утром намекнул, что у Натана в лесу мог помутиться разум, да и иначе как можно было еще объяснить, что мэфакед так грубо вел себя и отказался явиться добровольно в царские покои? Теперь пришла и очередь Йонатана убедиться в догадках прозорливого старика. Многие окна в доме оказались завешены кусками темной плотной ткани, двери в помещения заперты, а во внутренних коридорах больше не горели привычные факелы, так что идти приходилось почти впотьмах, словно, несмотря на полдень снаружи, строение погрузилось в вечную ночь. Несколько раз царский сын спотыкался об что-то на полу, хватался за стены и молил Всемогущего про себя, чтобы не наступить в темноте случайно на змею и не погибнуть вот так нелепо. Уже почти у комнат мэфакед налетел Йонатан и на молоденького, такого же испуганного, как он сам, служку. — Шма Исраэль… Пощади, призрак… Я ничего не сделал тебе, — затараторил мальчишка, быстро отступая назад в потемки и убегая куда-то. — Постой, где Натан? — погнался было за служкой царский сын. — Да что случилось уже в этом доме, где живых принимают за мертвых?! Но мальчишка юрко ускользнул куда-то в боковую комнату, и Йотанан только услышал, как запирается засов на двери и тяжелое, загнанное бегом дыхание из-под нее. Потом и оно прекратилось, словно служка, боясь быть обнаруженным, в ужасе зажал себе рот ладонью. Натан же нашелся не в своих покоях, а в одной из дальних бедных комнат на мужской половине для слуг, на которую совсем случайно набрел Йонатан, уже отчаявшийся в поисках. Из помещения после темноты бил такой яркий белый свет, что сын Шауля был вынужден зажмуриться и заслонить глаза рукой, и только потом, попривыкнув, с трудом разглядел своего мэфакед, сидящего неподвижно на голом полу и смотрящего в одну точку. В комнате стоял и непривычный холод, как будто это был глубокий погреб в сезон дождей. — Натан, — обрадованно воскликнул наследник Шауля, опускаясь на колени, припадая всем телом к спине любимого и горячо обнимая его. Губы Йонатана покрывали торопливыми и жадными поцелуями плечи, шею и затылок мэфакед, но тот словно не ощущал прикосновений. — Натан? Ты узнаешь меня? Наар, наконец, вздрогнул в объятьях царского сына, обернулся и осторожно дотронулся холодными и совсем лишенными страсти губами до щеки Йонатана. — Да, мевурах. Я рад, что ты пришел. Он хочет, чтобы я проводил время в уединении и приходил к другим, только чтобы сообщить Его волю. Он говорит, что так будет лучше для всех. Мне нельзя больше много времени проводить с вами. Но я рад тебе, Йонатан. Мы давно не виделись. — Где ты был все это время? Что случилось там, в лесу? — слетали с губ Йонатана многочисленные вопросы, а руки царского первенца лихорадочно скользили по столь любимому телу, подарившему там много горячих ночей. — Зачем ты обидел старика Зехарью, когда он попросил прийти тебя ко мне? Ты не хотел меня видеть? Во взгляде бывшего мэфакед наконец-то появилось узнавание, но на лице наар больше не было того страстного и полного томления выражения, с каким он смотрел всегда на наследника Шауля. Да и тело юноши совсем не реагировало на привычные касания сквозь ткань симлы, только пары которых было достаточно раньше, чтобы погрузиться в жаркие любовные утехи. — Если бы не ты, мевурах, я бы вообще не вернулся сюда. Там, где я был, меня уже нет, и что случилось, не так уж важно. Я заслужил это и принял с благодарностью Ему. И теперь Он ведет меня свои тропами туда, где я должен быть. Глупый слепой Зехарья попытался помешать нам с Ним, вот я и прогнал его, чтоб не путался под ногами. И хотя жизнь этого старика оборвется еще не скоро, пусть лучше не грешит и молится больше. На нем и так есть грех, за что и был ослеплен. Он не дал родиться своим детям, отказавшись взять жену из-за скупости… — Помешать — чему? Кому?! О ком ты все время говоришь? Что ты вообще твердишь сейчас? — вскричал Йонатан, трясся Натана за плечи и снова прижимаясь к нему. — Ты нашел кого-то другого и больше не любишь меня? В этом причина? И ты боялся сказать мне об этом и потому прятался? — Нет, Йонатан. Я по-прежнему люблю тебя, и даже с большей силой, — снова сухие губы целомудренно и осторожно коснулись лба царского сына, а руки наконец ласково легли на плечи. — Слава Всевышнему, я ошибся в своих предчувствиях. Я так соскучился по тебе, по жару твоего тела. Хочу разделить ложе с тобой прямо сейчас, — горячо зашептал царский сын, опрокидывая бывшего мэфакед на спину и прижимаясь уже разгоряченной плотью к бедру наар, — прикажи, как обычно, слугам не входить в комнату. — Но теперь это любовь… брата. Он открыл мне истинную природу моих чувств к тебе и очистил их от скверны, — обронил Натан, равнодушно глядя в потолок, пока пальцы Йонатана ласкали и подготавливали юношу для утех. Не отвечал он и на одни из самых горячих поцелуев, из когда-либо подаренных царским сыном. — Одумайся, мевурах… Не делай этого против моей воли. — Что? Что ты сказал сейчас? — замер наследник Шауля над наар, лежащим на полу так безучастно и покорно, как будто и вправду был готов лишь исполнить желания будущего царя и ничего не чувствовал от опытных и изощрённых ласк, которым сам же и обучал. — Я люблю тебя как брата, Йонатан, — повторил чуть сморщившись юноша, переворачиваясь на живот и роняя голову на скрещенные перед собой руки. — И еще раз прошу тебя, не совершай насилия. Я не смогу отказать тебе, как царскому сыну, но это только отдалит меня от Него и сделает мой путь к Нему длиннее. Я слышу голоса каждый день. Вот и сейчас они заговорили. — Ты слышишь голоса?! — вытянулся рядом на спине Йонатан, сжимая ладонями виски. — Господи, Натан, ты и вправду повредился рассудком в том лесу. Я ничего не слышу. Здесь полная тишина. Посмотри на себя: ты заперся в пустом доме, распустил слуг, оделся в тряпье, которым побрезговал бы нищий… — Я иду туда и делаю то, что говорят мне эти голоса, мевурах. Не сердись, и, умоляю тебя, тише, иначе я не смогу четко различить слова, а каждое из них ценно даже само по себе. — Очнись, Натан, — взревел сын Шауля, снова хватая за плечи тоже уже севшего бывшего мэфакед, — здесь тихо, как на кладбище. Я слышу сейчас, как жужжат москиты у потолка. Я слышу, как ровно и спокойно бьется твое сердце, а мое уже готово выскочить из груди, но здесь нет никаких голосов. Натан, ты просто придумал их. — Нет же, я слышу их. Уверяю тебя. А теперь, если ты не против, я бы хотел остаться один, — на губах наар появилась странная блаженная улыбка, и он уселся в ту же позу, в какой встретил гостя. — Ты гонишь меня, своего будущего царя?! — снова вскипел Йонатан, уже направляясь к двери и внезапно останавливаясь перед ней, а потом в его глазах блеснула внезапная догадка: — Конечно, старик Зехарья был прав и в этом. Это все от твоей тяжелой утраты, Натан… Ты до сих пор не смирился с потерей отца, ведь так? Поэтому ты сейчас не хочешь никого видеть? Ответом стало лишь молчание. Бывший мэфекад сидел на полу, словно окаменев и снова сосредоточив взор на кувшине, из которого царский первенец, в волнении, только что отпил воды. — Да, это просто горе говорит в тебе, — снова подбежал Йонатан к юноше, трепля его по волосам и садясь рядом. — Почему ты мне и этого не сказал? Я тоже не могу себе представить, что отец умрет завтра, и мне придется стать царем. Натан, я бы так хотел, чтобы ты помог мне в царствовании, когда придет мое время. Всевышний видит, как я люблю отца и как он дорог мне, но никто не бессмертен, и каждому назначен свой час. И если бы отца не стало вот так поспешно, как вдруг ушел Яаков, я бы тоже по началу был растерян, и не знал, как мне поступать, как правителю. И не то, чтобы будущее царствование тяготит меня, но… — Этого не будет, — вдруг слетело с губ Натана, — прости, иногда теперь я говорю то, что вдруг слышу. — Конечно. Мой отец не умрет завтра. Пророк Шмуэль, когда еще часто являлся к нам во дворец, обещал по всем своим знакам ему долгую, счастливую, хоть и не простую под конец жизнь, — улыбнулся первый раз за эту тяжелую и непростую встречу Йонатан, доверчиво прислоняясь плечом к юноше. — И прости меня за мою глупую поспешность и нетерпеливость влюбленного юнца. Я понимаю теперь, тебе нужно время, чтобы справиться с утратой. Да будет так. Возвращайся в царские покои, когда сочтешь нужным и боль в сердце успокоится. Я подожду тебя, сколько потребуется, а пока пусть обязанности твои во дворце будет исполнять Давид. Он неплохо показывал себя в обучении, и… Что ты творишь, Натан?! Ты рехнулся, что ли? От резкого толчка в бок сын Шауля отлетел почти к стене, и теперь, опять же поднявшись на ноги, с нескрываемым удивлением смотрел на Натана, физические силы которого словно утроились. А тот с не меньшим удивлением разглядывал свои ладони, а потом поднял сузившиеся и полные гнева глаза на царского первенца. И теперь на пару мгновений это стал прежний Натан. — Вот, значит, как, Йонатан. Ты уже нашел мне замену? И для ложа тоже? Долго же длилась твоя хваленая верность, пока меня не было, — процедил наар, и впервые Йонатан съежился под его пристальным и мечущим молнии взглядом. Бывший мэфакед, встав во весь рост, теперь нависал над ним, опираясь двумя руками о стену. — Как быстро ты забыл наши ночи в шатрах на походах. Там ты клялся быть вечно со мной. — А, сам-то ты не забыл? — выпалил Йонатан, пытаясь с трудом оттолкнуть руку юноши и опять же дивясь, обладателем какой чудовищной силы тот стал, несмотря на исхудавшее и измождённое тело. — И чем ты занимался в лесу? Почему Давид узнал о наших планах? Быть может, это ты предатель. Ты ведь тоже клялся защищать ценою жизни только мои интересы. Знаешь, если б не игрушечный бой… За такое предательство я бы отправил тебя на смерть, не раздумывая. — Остынь, Йони, — скрестились взгляды темных, полных бешенства глаз, — я не предал, но Давиду помог Господь. И я клянусь тебе Им, что оставался верен. И если ты хочешь, чтобы с твоим новым любимцем не случилось ничего плохого, то теперь тебе надо быть настороже. Только Всемогущему, похоже, Давид и угоден в твоем доме. — Постой, ты угрожаешь мне? — наконец-то удалось вырваться Йонатану из замка рук и оттолкнуть Натана от себя. Теперь они оба затруднено дышали, как будто только что сразились в обучающем рукопашном бою. — Своему господину или его поданному? — Нет. Я всего лишь говорю о том, что может случиться. И Он хочет этого от меня. Всемогущий. Я о Нем все это время говорил, ибо слышу голос Его. — Блеснули в последний раз затаенным огнем глаза Натана. — А ты и вправду отправил бы меня на смерть, если бы другие представили тебе доказательства моей вины? — Да. Я будущий царь, и не могу позволить себе прощать тех, кто не верен. — Тот, кто уверен, что знает, какой тропой его ведет Всемогущий, иногда далек от нее, — усмехнулся бывший мэфакед, а потом на лице снова появилась блаженная улыбка, блеск глаз растворился в полумраке, быстро распространявшемся в помещении. — Ну вот опять, свет погас, и мои голоса замолчали. Йонатан, поверь же, я люблю тебя всей душой как брата, но теперь мне надо говорить с Ним. *** Собравшиеся на очередную пирушку знатные наар быстро приметили, в каком мрачном расположении духа пришел на нее царский сын. Йонатан благословил пищу, а потом долго молчал, словно обдумывая и решаясь на что-то. В зале разговоры увядали как цветы после хамсина, хотя и пошла гулять подцепленная у служек сплетня о том, что первый мэфакед наследника вернулся в отчий дом, вот только рассудок свой оставил в лесу, в котором так долго плутал. — Встань, Давид, и сядь по правую руку от меня, — приказал громко Йонатан, когда принесли вторую перемену блюд. Тучный Сасон уехал знакомиться со своими обширными владениями, после того, как показал кольцо, которым выкупает невесту. Не было на пирушке и главного зачинщика развлечений со служками — хвастливого и полного любви к собственному телу Натана, того самого, чей разум остался у всевидящих холмов. — Ибо тебя я объявляю своим первым мэфакед, пока не вернется сын Яакова. — Как … почему, — полетел по залу лахаш*, пока Давид пересаживался. — Этот, да, этот? Почему он его выбрал? Чернь, сын пастуха теперь правит нами. Разве мы должны соглашаться? Это неправильно. Сын Шауля так же слеп, как отец. Подчиняться пасущему овец? Йонатан, должно быть, с ума сошел. И только потому что царский первенец так глубоко был погружен в свои мысли, он не заметил, как из пиршественной залы выскользнула пара. — Продай. Продай мне свой лучший рааль*. Я заплачу целое состояние. Я отдам часть семейного золота. Хочешь наши земли? Что ты готов принять в дар, мар'иль *? — Ты еще больше помешался, менуде *, чем бывший первый мэкафед. Даже если я дам тебе яд, царский сын догадается, и ты потянешь меня за собой в могилу. Не многие могут готовить такие снадобья. И уж точно с Давидом не может случиться просто так плохое, если Йонатан объявил его своим мекафэд. Есть и другие способы. Я подумаю.