***
У входа во дворец Азуми столкнулась со своим отцом, который как раз собирался вернуться в семейное поместье после загруженного дня, проведенного на военных советах во дворце. — Как прошло ваше путешествие, капитан? — сухо поинтересовался Шоджи, когда они, после краткого приветствия, разместились в паланкине. Разумеется, женщина не могла отказать отцу, хотя сначала имела намерение ехать отдельно — скромный статус больше не позволял отклонить предложение-приказ человека куда выше рангом, чем ее собственный. — Продуктивно, господин Мидзуно, — односложно ответила Азуми, с некоторым мелочным удовлетворением подмечая насколько сильно постарел ее отец с момента их последней встречи: на его высоком лбу появились глубокие морщины, у крупного носа более отчетливо прорисовались носогубные складки, щеки изнуренно впали, а некоторую часть волос оккупировала седина, красноречиво намекающая на почтенный возраст мужчины. Разумеется, Шоджи выглядел по-прежнему ухоженно и холено — особенно это было заметно в как будто естественном, но идеальном рисунке бакенбард и бороды — однако в целом его крупное и в меру загорелое лицо словно отяжеляло от переживаний, его густые прямые брови казались еще более давяще-хмурыми, мелкие глаза подозрительно-оценивающими, а плотно-сжатые тонкие губы — брезгливыми ко всему, что его окружало. Стар, как сушенная слива — губы Азуми, позабавленной собственным столь точным сравнением, дрогнули в усмешке. — Я привезла Вам подарки из путешествия — их должны были уже доставить в поместье. Несколько книг о ведении войны землянками для вас, двойной клинок для Эиджи и шелковые ткани для Тамико и Чи, — о двух последних женщина говорила с явным неудовольствием, намеренно выделяя с некоторой угадывающейся в тоне пренебрежительностью. — Я уверен, что они это оценят, — Азуми не совсем поняла, говорил ли он только о своих шлюхе и дочери-бастарде или и о Эиджи тоже, но уточнять не стала. — Сегодня я беседовал с Его Величеством, и он упомянул, что остался впечатлен привезенными тобой трофеями. Особенно полезной оказалась карта с отметками скрытых перевалочных пунктов. — Я рада угодить Его Величеству, — отстраненно ответила женщина, отворачиваясь к лишь частично-занавешенному входу паланкина. Она отвлеченно наблюдала за проплывавшими мимо пейзажами улиц дышащей, пронизанной жизнью, несмотря на поздний час, столицы, пока хриплый голос отца не нарушил тишину вновь: — Могу я поинтересоваться, как тебе удалось раздобыть ее? — Вы учили меня, что важен только результат, а не средства его достижения, — Азуми не удостоила его ни взглядом, ни вниманием, без труда увильнув от вопроса, но Шоджи, казалось, остался удовлетворен ее ответом. — Рад, что ты, наконец, усвоила урок, — мужчина одобрительно покачал головой. — Долгий огонь сталь закаляет, и война, определенно, пошла тебе на пользу, — подметил отец, и на его сухое, испещрённое временем лицо легла угрожающая тень. Азуми тяжело вздохнула, так и не осмелившись отвести взгляд от проплывающих мимо улиц столицы.***
Слуги суетливо толпились у парадного входа — панели внешних ворот, ведущие во двор поместья семьи Мидзуно, вальяжно разъехались под слаженными усилиями дюжины мужчин. Высокие каменные стены, облицованные деревянными вставками, и металлическими узорчатыми вкраплениями, величаво огораживали состоятельность живущих за ними от тех, кому было не предназначено видеть это великолепие. Вдоль ограждения приветливо вились огни, обрамленные в чугунные настенные факела. Азуми спустилась с паланкина сама — не водилось при ней более слуг, услужливо подающих руку для того, чтобы опереться, как не было и соответствующего для такого обращения статуса. Она повела затекшими под тяжестью парадной брони плечами, придирчиво оглядывая все, что только попадалось ее глазу. Бывшая принцесса не ощущала, что ее связь с собственным домом оборвалась, хотя не видела его уже несколько лет, а жила здесь и того раньше — напротив, она чувствовала себя, пусть и немного отчужденной, но отнюдь не потерянной. — Мы не ждали Вас так рано, господин Мидзуно, — донеслось, прорываясь сквозь монотонные комментарии обступивших Шоджи слуг, из глубин двора. В сопровождении нескольких служанок неспешно, как полагалось знатным дамам, появилась Тамико. Азуми, стоящая несколько поодаль от основного скопления людей, стала следить за ней еще с того момента, как едва-едва прорисовался в вечерней темноте смутный силуэт, и этого времени ей хватило для того, чтобы заключить, что она, несмотря на все старания нанятых Шоджи для нее столичных преподавателей, так и не научилась передвигаться так, как это делали женщины голубых кровей. Тамико была хороша лишь в своих потугах соответствовать тому, чем ей никогда не суждено было стать. — Азуми, — сдержанно добавила она, предусмотрительно рассыпая на своем лице толику радости — в уголках натужено приподнявшихся губ. — Я рада приветствовать тебя здесь. Азуми цепко взглянула на нее снизу-вверх, оценивая как товар: так высокомерно и пренебрежительно, что всякое колкое слово не смогло бы так уязвить Тамико в ее самое больное место — плебейское происхождение. Женщина, принадлежавшая ее отцу, по-прежнему была красива и, казалось, только приумножила очарование своих средних лет, предусмотрительно окружив себя дорогими вещами: от расшитого художественными узорами шелка до инкрустированных камнями золотых шпилек — все на ней сочеталось безукоризненно, подчеркивая многочисленные достоинства внешности. Тамико была красивой женщиной, главными прелестями которой можно было бы назвать ее округлое лицо, высокий гладкий лоб, строгий изгиб бровей, крупные завораживающие темные глаза и остро-очерченный контур губ. — Должна отдать Вам должное, — снисходительно ответила Азуми после около-формального приветствия, когда все они оказались на территории поместья, сохранившегося во всех мелочах ровно так же, как и было при бывшей принцессе — ее отец являлся человеком крайне консервативных взглядов, поэтому за эту составляющую, Азуми знала, ей никогда не пришлось бы беспокоиться. — Глаз радуется тому, что здесь, в моем доме, ничего не посыпалось от неумелого ведения хозяйства, — расставить недвусмысленные границы с Тамико бывшая принцесса предпочла сразу, хотя знала, что почти всем, в том числе хозяйством, здесь заправлял ее отец. Разумеется, как женщина Шоджи Тамико «прикладывала руку» к делам поместья, но только в рамках дозволенного традиционными устоями. — Благодарю, — Тамико скривилась так, как если бы кто-то угостил ее лимоном, то ли с надеждой, то ли с опаской бросив взгляд на идущего значительно впереди Шоджи: он уже поднимался по крупным каменным ступеням ко входу непосредственно в основное крыло имения. — Право, беспокойства о благосостоянии поместья того, кто здесь годами отсутствует, абсолютно бессмысленны. — Если уж они не имеют значения, то что уж говорить о тявканье дворовой шавки, которая находится здесь исключительно по хозяйской милости, — уколола Азуми так ядовито, чтобы не возиться с женщиной больше, чем она того заслуживала. — Каждому должно знать свое место. — Не могу с этим не согласиться, — до того треснувшее в неприязни лицо Тамико преобразилось под неожиданно-проступившим на нем мстительным ликованием. — По приказу твоего отца я подготовила для тебя просторную комнату в гостевом крыле на все время твоего прибывания здесь. Поместье Мидзуно щедро ко всякому гостю в независимости от того, как надолго он здесь остановится, — женщина услужливо улыбнулась бывшей принцессе, от души наслаждаясь подавленным гневом, закравшимся в хмурой складке меж ее бровей. Всякое унижение — Азуми знала — можно было стерпеть, кроме того, что было нанесено человеком по праву рождения ниже нее, а потому она не стала сносить эти оскорбления как должное. — Полагаю, что тебе нравится жить в своих иллюзиях, Тамико, ведь каждый здесь, исходя из собственной выгоды, умалчивает об истинном положении дел. Но мне нет смысла молчать, как тем, кто боится за правду заплатить своим положением или языком; более того, я хочу, чтобы ты уяснила своё место раз и навсегда, — бывшая принцесса усмирила свой гнев как дикого комодо-носорога, ловко оседлав его так, чтобы сделать собственным оружием, а не врагом. — Все это, — она остановилась, обводя взглядом возвышающееся перед ними крыло парадного поместья, несколько других поодаль и всю прилегающую к ним территорию, побуждая сделать тоже самое и Тамико, — ты имеешь не по праву рождения: не потому, что ты красивее, или умнее, или богаче или, быть может, родовитее остальных, — Азуми была до одури пренебрежительна в своих нарочито-спокойном тоне и сокрушительном безразличии. — Нет… Ты здесь только потому, что умеешь хорошо раздвинуть ноги, — Тамико отшатнулась, как если бы ее ударили по лицу, плотно сжав свои губы. — Да, признаю, что в этом ты преуспела — быть может, не каждая смогла бы удовлетворять моего отца так, как ты, — пренебрежительная снисходительность Азуми была оскорбительной для женщины; оскорбительнее, пожалуй, не щадящих слов. — Однако на этом все твои достоинства исчерпываются, и я уверяю тебя, что незаменимых, особенно на таком поприще, нет. Гордиться тем, что ты — хорошая шлюха, значит опираться на прогнивающий костыль, — бывшая принцесса успела продолжить до того, как Тамико смогла прийти в себя и, набрав в грудь побольше раскаленного царившим меж ними напряжением воздуха, начать защищаться. — И если ты хоть немного умнее, чем мне кажется, то должна понимать это. Азуми, не желая тратить более свое время, оставила Тамико в побежденном одиночестве у входа в поместье, ведь всякое возражение последней против неприглядной правды было бы настолько неубедительным, что стало бы унизительным для нее самой.***
— Отец и меня хочет отправить на войну вскоре — каждому мужчине, по его уверению, нужно пройти «боевое крещение». Знала бы ты, как я этого жду. — Наслаждайся отмеренной тебе беззаботностью, Эиджи, — Азуми грустно покачала головой, не то соглашаясь, не то отрицая слова своего отца. — Реальность — неизбежна, но это не то, к чему стоит стремиться раньше, чем она сама тебя настигнет. Равно как и смерть. — Спорить с тобой я не стану, — благоразумно извлек Эиджи, но по-настоящему прислушиваться к старшей сестре не стал: не потому, что не уважал ее, а лишь потому, что это не имело никакого смысла в виду их неравенства буквально во всем. — Я говорю так лишь из знания истинного положения дел… — добавила женщина спустя время. — Я — не наш отец, и поучать тебя не стану. — Ты делаешь это всегда, сестра. Даже когда полагаешь, что это не так, — по-доброму усмехнулся Эиджи, и Азуми, хоть и не могла согласиться с его наблюдением, но впервые за долгое время не почувствовала острой потребности защищаться. Брат по-прежнему был едва ли не единственным, с кем она не ощущала себя так, словно ей следовало отстаивать свое право на то, чтобы даже дышать. — В тебе всегда было что-то от тех академических стариков-мудрецов. Бывшая принцесса усмехнулась уголками губ, с наслаждением вбирая полную грудь благоухания персиковых деревьев, то тут, то там густо рассаженных по саду. Так для нее пах дом — сколько она себя помнила, этот сладостный аромат сопровождал ее в садах дворца и фамильных поместьях ее семьи. Она задумчиво коснулась специально обтесанного как скамья камня, на котором сидела, ощущая под пальцами слегка прохладную шероховатую поверхность. — Я слышала, что Чи обучается в столичной женской академии, — Азуми больше не смотрела на брата — ее взгляд рассеянно скользил по казавшейся мутной под слабым, бледным светом одной только луны водной глади пруда. — И я не уверена, что слышала о законе, разрешающем бастардам посещать подобные заведения, — брови бывшей принцессы требовательно изогнулись, но она так и не посмотрела на брата, наблюдающего за ней, в ответ. В ее вопросительном тоне с легкостью угадывалось возмущение, граничащее с брезгливостью, пренебрежением. — Видишь ли… — Эиджи замялся, раздумывая над тем, как бы помягче преподнести последующую информацию для Азуми. — Наш отец год назад признал ее своей законной дочерью, — он по-дурацки неловко улыбнулся, используя этот незамысловатый жест поддержки в попытке сгладить осадок от своих слов. — Вот как, — Азуми сжала губы в одну тонкую белую линию, на некоторое время погружая их обоих в напряженно-загустившееся молчание. Эиджи знал причину ее не озвученного, но осязаемого почти что кожей возмущения — древняя дворянская кровь кипела в женщине и достоинством, и высокомерием. — Да, я тоже не в восторге, честно говоря, — он заговорщически склонился к сестре, силясь разделить с ней силу этого унижения для рода Мидузно, которое бывшая принцесса, как это обычно бывало, остро приняла на личный счет. — Тамико всегда была довольно предприимчива, — женщина задумчиво нахмурилась, изучая наружность простирающегося перед ними внушительного гостевого крыла поместья так пристально, как будто никогда не видела его аскетично-деревянного, но оформленного действительно со вкусом убранства. — Не даром говорят, что один другого стоит. Если это отродье окажется хоть вполовину такой же цепкой, как ее мать, это добром не кончится. — Ты только вернулась с войны… Ты что, правда собираешься устраивать внутрисемейное поле битвы? — скептически поинтересовался Эиджи, надеясь не то чтобы на благоразумие и способность его сестры примириться с тем, что ее совершенно не устраивало, а, скорее, лишь на ее чисто человеческую усталость от борьбы. — К войне в любом ее проявлении я привычна. Это то, что корнями прорастает в твоем существе и больше никогда не гибнет — не навык, не привычка, а образ жизни, который не притупляется с годами подобно старому острию. Это то, что тебе стоит знать о войне в первую очередь, Эиджи, — Азуми выглядела столь бескомпромиссной в своих суждениях, что спорить с ней брат теперь не то, чтобы не решался, а считал просто неразумным с точки зрения опыта, которым она, бесспорно, обладала. — Что касается семьи… ты — моя семья и единственный, о чьем благополучии я сколько-нибудь пекусь. Остальных паразитов я, со временем, сживу из этого поместья, — ярко противореча собственному невозмутимому тону, воинственно подчеркнула бывшая принцесса. Эиджи не был настроен скептически по отношению к столь радикальному намерению сестры, — такой уж была нынешняя Азуми, которой только Агни знает, что пришлось пережить на войне — но с опаской смотрел на ее непомерно возросшую безжалостность. Его никогда не волновали ее пламенные изречения, импульсивные поступки, но холодная свирепая бескомпромиссность, Эиджи был вынужден признаться самому себе, действительно пугала его. Азуми же твердо знала, что несмотря на свой нынешний статус и всяческие потуги Тамико ее унизить, она не примирится со снисходительно-дарованным положением гостя в доме, который по праву принадлежит ей.***
В ожидании Микайо Азуми решила прогуляться по королевскому саду. Время близилось к обеду, и советник, вскоре, должен был сопроводить ее на аудиенцию к Лорду Огня. Сад, как и дворец, колыхал в ее душе воспоминания разного толка: они не были выцветшими. Напротив, эти воспоминания были подобно лоскуткам ее излюбленного шелка — яркими, пестрыми, богато вышитыми нитями-узорами судьбы. Бывшая принцесса, однако, совсем не знала, какие «опоры» ей стоило по-новому выстроить внутри себя: боль, изнывающая в ней ранее, до отъезда, уже исчерпала себя, но и успокоения от нахождения здесь, во дворце, она также не испытывала. Азуми не было дома три года и, быть может, он перестал считаться для нее таковым. Внутренности скрутило в спазме, от которого у нее перехватило дыхание. Три года. Хотя женщина вернулась вчера, хотя и бродила по этим широким мощенным дорогам и длинным величественным мрачноватым коридорам также, как и прежде, но осознание, настигло ее лишь сейчас; оно накрыло волной, угрожая выбить из нее дух, захлестнуть, утопить. Бывшая принцесса растерянно огляделась по сторонам, прижимая ладонь к солнечному сплетению, силясь угомонить, обуздать это будоражащее чувство, расплескавшееся внутри нее неспокойными водами. По коже пробежала ощутимая дрожь, и Азуми заметила, что держала руки согнутыми в локтях — так, как она делала, будучи принцессой. Вернее сказать, так было принято согласно этикету. Женщина отдернула себя, скрепив руки за спиной. Именно здесь, в саду, где она раньше коротала время в компании Лу Тена, Урсы, Азулы, Зуко и дворян, ей было почти невозможно поверить в то, что она капитан: не принцесса, не жена, не мать и даже не простая женщина. Она — одна из служащих Нации Огня. Азуми денно и нощно твердила себе, что прошлое уже не должно было иметь для нее никакого значения, но иногда… иногда, оставаясь наедине с собой, в оглушающей внутренней пустоте, она цеплялась за него с поистине впечатляющим усердием, глубоко убежденная в том, что все происходящее в настоящем было неправильным, неверным, несправедливым. Искаженным. Бывшая принцесса, в редкие мгновенья позволяя себе погрузиться на мелководье этого бездонного одиночества, задавалась одним и тем же вопросом, которым пульсировало ее пока-живое сердце: как жить, когда та, настоящая жизнь утекла сквозь пальцы, как вода-мираж? Как найти что-то, что хотя бы отдаленно напомнит ей о том, что она все еще по-настоящему жива? Первым внимание Азуми привлек небольшой пруд. Он, как и раньше, выглядел безупречно: прозрачная водная гладь отражала всякого любопытного, кто склонялся над нею, а излюбленные утки принца Зуко приветливо крякали посетителям. Однако без тех, кто ранее посещал его, это озеро утратило свою истинную ценность — сочилось одиночеством как болото тиной. Чуть дальше пруда, огибая основную мощенную дорогу, виднелась искусственно созданная роща с персиковыми деревьями. Азуми любила гулять здесь с Лу Теном еще будучи маленьким ребенком. Отец часто брал ее с собой во дворец, аргументируя это тем, что дочери, даже в таком возрасте, необходимо было заботиться о своем будущем. Разумеется, ее личной задачей первостепенной важности являлось произведение благоприятного впечатления на королевскую семью: то, что Азуми станет женой Лу Тена, было напророчено ей, хоть и негласно, едва ли не с рождения. Азуми забрела на центральную тренировочную площадку и покинула хитросплетения своих размышлений только потому, что буквально в ми от того места, где она стояла, шарахнула синяя струя, подозрительно напоминающая молнию. Оглядевшись, бывшая принцесса встретилась с насмешливым взглядом Азулы, направленным прямо на нее. Девочка, казалось, вовсе не была удивлена появлению женщины. — Браво, Ваше Высочество, — одобрительно качнула головой Азуми, едва ли по-настоящему напуганная магией Азулы — к такому она была теперь еще более привычна, чем в те года, когда жила во дворце. — Да, ты права, почти идеально, — довольно усмехнулась девочка на выдохе, небрежно смахивая капли пота, блестящие на ее румяном лице. — Почти — недостаточно хорошо, — женщина подошла ближе, пряча кисти в широкополых рукавах серой накидки, выполненной на мужской манер — такую носили многие здешние чиновники и государственные служащие. На Азуми же такое одеяние смотрелось непривычно, а от того нелепо, как на вкус Азулы. — Нет предела совершенству. — О, просто признай, что я гениальна! — самодовольно воскликнула принцесса, одним лишь пренебрежительным взглядом вынося вердикт внешнему виду женщины. — Гениальности в тебе ровно столько, сколько и уверенности в этом, принцесса, — философски подметила Азуми, наконец, поклонившись девочке в почтительном приветственном жесте. — То есть, ты впечатлена? — в своей привычной высокомерной манере поинтересовалась девочка, никак не отвечая на формальный жест бывшей принцессы. — Разумеется, Ваше Высочество. Только вот до сих пор не могу взять в толк, что же такого притягательного в том, чтобы тренироваться в такой удушливой жаре, — не по годам ворчливо пробормотала Азуми, быстрым, почти незаметным движением, оправив плотно-прилегающий к шее белоснежный ворот кимоно. — Толка в этом ровно столько, сколько и в том, чтобы гулять по саду в такой жаркий день, как этот, — колко вернула Азула и, вообще-то, была права. — Одному Агни известно, как я скучала по остротам Вашего Величества, — театрально воскликнула женщина, не иначе как намеренно вызывая у девочки волну раздражения. — Кох, кто-нибудь, уберите от меня этого сопливого капитана! — воскликнула дочь Озая, недовольно поморщившись. — Оставь эти глупые сантименты для Зузу, — Азула отвернулась от женщины, разминая налитые тяжестью конечности. — Ты совсем не изменилась. — Ваш брат считает иначе. — Меня не интересует, что думает Зузу, — проворчала Азула. — Наслушалась его вчера: «наша Азуми приехала!», — спародировала она брата. — Кстати, по поводу тренировок на жаре — ты же не маг огня, тебе не понять. — Конечно, — возможно, кто-то бы обиделся на эти слова, но Азуми — вряд ли. Она, при необходимости, хорошо умела подстраиваться как под особенности общения с Азулой, так и под различных собеседников в принципе. Благо, годы жизни при дворе способствовали развитию данного навыка. — Через несколько недель мой день рождения. Ты еще будешь в столице? — Азула расслабленно облокотилась на ограждение, глядя на женщину исподлобья. — Полагаю, что да, но я еще не уверена в этом. Все зависит от решения, которое примет Его Величество, — пожала плечами Азуми. — Дело твое, — небрежно отозвалась принцесса. — Просто хотела убедиться в том, что наконец-то нашелся человек, который подарит мне танто. Украшения и ткани уже порядком надоели, да и смысла в этом нет, — пожаловалась раздосадованная данным фактом девочка. — Полагаю, что это — намек? — лица женщины коснулась заговорщицкая улыбка. — Поразительная сообразительность! — принцесса раздраженно закатила глаза, но юлить или отрицать очевидное не стала. — Пожалуй, не стану более отнимать время у Вашего Высочества, — откланялась Азуми. — Да, не стоит искушать судьбу. — Осталось только придумать, как незаметно пронести ваш будущий подарок во дворец, — подмигнула ей бывшая принцесса на прощание. Азула одобрительно дернула уголком губ.***
— Принцесса Азуми, как вам эта? — Минэко протянула женщине шелковую ткань с драконом, вышитым золотыми нитями. — Тривиально, — сухо прокомментировала принцесса, придирчиво оглянув материю. Девушки, окружившие жену Лу Тена, громогласно переговаривались, то и дело пытаясь привлечь внимание принцессы. Каждая из них была послана сюда своими отцами-чиновниками, чтобы не столь угодить Азуми, сколь заслужить ее благосклонность и, тем самым, подобраться к расположению королевской семьи. Принцесса признавала, что в их яростном и нелепом стремлении было что-то забавное — это напоминало борьбу куриц за внимание петуха. Пожалуй, только Лу Тену посчастливилось знать об этом грубоватом, как он выразился, в своей откровенности изречениии. Самым абсурдным, по ее убеждению, в данной ситуации было то, что обе стороны прекрасно понимали, зачем они разыгрывали этот спектакль, и эти образы так сильно срослись с их нутром, что никто, даже непосредственные участники процесса, казалось, вовсе не замечали этого. Королевский двор — сплошное лицедейство, устроенное не столь для сторонних зрителей, сколь для самих исполнителей. Актер погибает без сцены и публики, ровно как королевская чета, и Азуми, в частности, без должного внимания и восхищения. — Принцесса Азула, — услужливо обратилась к дочери Урсы Минэко. — Я думаю, вам прекрасно подойдет вот эта ткань. Азула сидела на татами, скрестив ноги, и всем своим видом демонстрировала крайнее неудовольствие от происходящего: присутствующим было известно о на редкость дурном характере дочери Озая, как и о том, что она пренебрегала подобными мероприятиями. Принцесса взглянула на Минэко сверху-вниз: ее взгляд выражал отталкивающее высокомерие, а язык то и дело норовил сорваться на привычную колкость. Останавливало Азулу лишь то, что эта безликая персона не заслуживала даже ее неодобрения. Минэко, как и многие другие до этого, ощутила на себе давление от откровенного отвращения принцессы, опасливо переминаясь с ноги на ногу — аккуратно-сложенный шелк неуверенно застыл в длинных руках девушки. Азула раздраженно закатила глаза. Она ясно ощущала свое превосходство, равно как и тлеющее в груди раздражение. О, а ведь повод закипать подобным образом у нее действительно имелся. Принцесса не хотела предавать особое значение тому, как небрежно сегодня повела себя с ней ее мать. Что с того, что она сожгла несколько цветов в саду? Хуже от этого никому ведь не стало. А еще этот ябеда Зузу со своей глупой любовью ко всему прекрасному. Он был слишком сентиментальным и мягким, как на вкус Азулы. Какой позор! Член королевской семьи, а особенно внук Азулона, не должен вести себя как сопливая девчонка. Азула, злорадствуя, усмехнулась своей мысли. Она непременно скажет ему об этом — точно в такой формулировке! О, как он будет дуться на нее после этого… а потом побежит и расскажет матери. Уголки губ принцессы медленно сползли вниз, как и прежде покорно подчиняясь каждой перемене настроения своей обладательницы. Однако она также может рассказать об этом отцу, тем самым уравновесив шансы. Он обязательно оценит ее наблюдательность, ведь принцесса определенно делала успехи в этом и многом другом. Озай будет гордиться ею. Этот вариант, безусловно, был лучше предыдущего. Впрочем, все это сможет быть воплощено несколько позже… А пока Азула, подобно заключенной, была оставлена Урсой на растерзание этим глупым дворянкам. Лучше бы она, в качестве наказания, которое ей так «любезно» назначила мать, сидела в своей комнате за учебником истории. Эти распинающиеся перед Азуми курицы приносили ей — пятилетней девочке — только головную боль. Принцессу совсем не прельщали сугубо женские занятия, что очень часто становилось причиной их с матерью разногласий. Урса считала, что Азула обязана была стать образцом женственности и учтивости; принцесса же, напротив, стремилась разорвать эти неактуальные для себя оковы. Она была истинной дочерью своего отца. Его гордостью. Только Озай видел неудобную для всех истину: Азула была идеальным наследником — в свои-то пять лет! Ее отец понимал и принимал это с самого начала. Он не осуждал принцессу, не пытался заставить ее стать еще одним радующим глаз полым образом хрупкой красоты и кротости, какими были Азуми и Урса. О, нет, он действительно ценил ее за таланты и естественность, а потому Азула ни разу не усомнилась в своем истинном предназначении. Она всегда знала, что была рождена для чего-то большего. Азула была бунтарем, и это читалось в каждом ее действии: в манере вести разговор — никакой излишней вежливости и учтивости, а лишь колючая правда и легкое пренебрежение собеседником; в стиле сражения — не взаимодействие с огнем, а его покорение, доминирование; в моральных ценностях же прагматизм и расчет, которые, порой, будоражили даже самые смелые фантазии. Она была совершенно другой. Азула отлично это понимала; понимала, почему прислуга беспрестанно сплетничает о ней по углам; понимала, почему сверстники ее боятся. Она вообще для своего возраста много чего понимала. Ее серьезные рассуждения пугали других не только пронзительной честностью (что часто и во многом ошибочно принимали за грубость), но и поразительной для ее лет проницательностью. Она не считала нужным лгать тем, кто не был этого достоин. Азула всегда говорила все, что думала, пусть это и было похоже на оскорбительное пренебрежение. Ложью она пользовалась только тогда, когда ситуация сулила для нее выгоду. Сухой расчет и все тот же прагматизм. Многих это ужасало, но Азуле было плевать, потому что почти все, кто окружал принцессу, были примитивны. Если бы она родилась мальчиком, то все эти качества вызывали бы со стороны людей, пожалуй, только восхищение, однако для женщины такой характер оказывался позорным клеймом. Нет, Азуле вовсе не хотелось быть мужчиной. Она гордилась собой и ей не нужно было чье-то одобрение или снисхождение. Это всегда было уделом слабых — таких, как Зузу. Девочке было достаточно лишь осознания того, что позади нее всегда будет стоять отец. Большего ей не требовалось. — Ум, как, впрочем, и наличие хорошего вкуса, определенно не являются твоими сильными сторонами, — вполне спокойно, но не изменяя привычной доле своего снисходительного высокомерия, отозвалась дочь Озая. — Я не припоминаю, что интересовалась мнением дочери провинциального чиновника, — тут же добавила она так обыденно, словно это было нормой. Хотя для принцессы, пожалуй, это действительно было нормой. Женщина, огорошенная таким пренебрежительным ответом девочки, поджала задрожавшие не то от обиды, не то от гнева, губы. Минэко считала, что Азула была воспитана просто отвратительно. Вернее сказать, она не была воспитана вообще. Односторонние попытки Урсы слыли безуспешными. — Я полагаю, тебе стоит взять эту ткань себе, — отозвалась Азуми пусть и не так доброжелательно как обычно, но достаточно нейтрально для того, чтобы рассеять воцарившееся напряжение. — Благодарю Ваше Высочество. Вы очень щедры, — поклонилась Минэко, выражая не то, чтобы искреннюю благодарность, но с охотой цепляясь за снисходительно предложенный ей Азуми выход из щекотливого положения. Азула закатила глаза. Как же все это… глупо, пожалуй. Ее просто воротило от этой бессмысленной формальной вежливости. — Дамы! — Азуми призывно хлопнула в ладоши, предвидя новый язвительный комментарий родственницы до того, как он грозил слететь с ее уст. — Вы ведь слышали принцессу, правда? Я хочу, чтобы каждая из вас нашла идеальную ткань для Ее Высочества. Та, чья ткань понравится принцессе Азуле больше всего, будет вознаграждена мной лично. Остальные же смогут забрать выбранные варианты себе, ясно? — одобрительные восклицания свидетельствовали в пользу задумки Азуми. — Прекрасно! Я жду вас завтра в своих покоях в час кассии, — жена Лу Тена церемониально распрощалась с воодушевленными дворянками. Азула проводила орду девушек задумчивым взглядом. Родственница не гнала ее из покоев, да и сама дочь Озая не стремилась уходить. Желание скоротать время за книгой истории в одиночестве, отчего-то, уже не казалось таким заманчивым. Азуми, хотя и была в положении уже четвертый месяц, как всегда безукоризненнограциозно опустилась на татами напротив Азулы, и несколько озадаченно взглянула на свой давно остывший чай. — Они так утомляют, — с легкой смешинкой отозвалась девушка, бросив на дочь Озая краткий взгляд. Девочка лишь повела бровью, уставившись на принадлежности для чайной церемонии. — По тебе не скажешь, — Азуми вновь усмехнулась, заботливо оправив нежно-голубую лоснящуюся ткань своего одеяния в области живота. Прямолинейность дочери Озая всегда приятно удивляла ее. Порой, ей очень не хватало этого в своём окружении. — Вашему Высочеству следует быть осторожнее, ведь такими темпами вы растеряете все расположение вашей будущей прислуги, — аккуратно поддела родственницу жена Лу Тена, за что тут же схлопотала от той грозный взгляд. Впрочем, это нисколько не оскорбило женщину, а, напротив, позабавило. — Мне нет дела до их расположения, — категорично высказалась девочка. — Обязанность слуг и окружения — хорошо служить и хранить верность своим господам — на этом все, — Азула уверенно кивнула, таким незамысловатым образом пытаясь даже визуально выразить свою неоспоримую правоту. Азуми мягко улыбнулась и благоразумно промолчала. — А ты вовсе не кажешься разгневанной, — констатировала девочка, склонив голову набок и прикусывая внутреннюю сторону щеки. В янтарных глазах промелькнула искра заинтересованности. — Вашему Высочеству не стоит воспринимать это как постоянное явление, — аккуратно поправила ее Азуми, очерчивая таким образом наличие некоего поведенческого ориентира, желательного в ее присутствии. — Просто сегодня вы меня немного позабавили. — И чем же? — требовательно спросила Азула, испытывая и любопытство, и зарождающееся раздражение от адресованных ей слов женщины. — Вашим вольнодумством по поводу… — Ее ума? — брезгливо фыркнула девочка, заметно расслабившись. — Опусти формальности, Азуми. Я знаю, что ты думаешь точно так же, — немного насмешливо протянула она. Жена Лу Тена задумчиво покачала головой. — Возможно. Однако, не стоит забывать, что не все рождаются такими… — …как мы, — вновь нетерпеливо закончила за нее дочь Озая. Что нравилось Азуле в жене Лу Тена? То, что она никогда не ругала ее ни за что. То ли дело, что девочка постоянно невежливо перебивала и поправляла ее. Это сильно отличало родственницу от Урсы. Но на этом все полезные качества оной, пожалуй, заканчивались. Принцесса Азула считала Азуми слишком мягкой, дипломатичной особой, но, в то же время, не гнушалась умело пользоваться этими ее качествами в своих интересах. — Да, да, да. Слишком сострадательно… даже для тебя. — Слишком язвительно… даже для тебя, — вторя манере девочки, шутливо отозвалась жена Лу Тена. — Зачем ты это делаешь?.. — задумчиво поинтересовалась принцесса, подперев рукой щеку. Этим жестом Азула ясно дала понять, что этап формальностей, которыми они обменивались, безоговорочно прошел. Теперь, можно было часами разглагольствовать на философские темы, что очень любила делать Азула, несмотря на свою крайне прагматичную личность. Просто она обсуждала это в единственном приемлемом для себя ключе — утвердительно-категоричном. Азуми же принимала мнение родственницы в зависимости от обстоятельств и личных убеждений. — Это — моя обязанность, — пожала плечами жена Лу Тена. — К тому же, мне нравится, — прозвучало несколько неопределенно, но дочь Озая не стала уточнять. — Некоторые женщины с большим рвением поддерживают иллюзию своей глупости, — философски подметила Азула. — Забавно, ведь они способны на куда большее, чем мужчины, но предпочитают выдавать свою хитрость за слабость. — Тонко подмечено, — дочь Озая не сдержала самодовольной улыбки, когда Азуми оценила ее высказывание. — Хочешь поговорить о том, так ли это? — Азула отрицательно покачала головой. — Нет, не хочу. Ты сама только что подтвердила мою догадку, — девочка встретила вопросительный взгляд. — Когда спросила, хочу ли я узнать так ли это — значит, это так и есть, — несколько горделиво пояснила она. — Находчиво, — рассмеялась Азуми, позабавленная. — Но тебе ведь нужно не мое подтверждение, правда? Тебе интересно поразмышлять о том, почему мы никогда не переступим эту черту, — девочка хотела казаться незаинтересованной, и, признаться, у нее это неплохо получалось. Однако Азуми знала куда «надавить», чтобы сделать затронутую тему чуть более глубокой, чем ограничивающие ее традиционные устои. — Бытует мнение, что за безвольной марионеткой всегда стоит талантливый кукловод. — Это глупо! — возмущенно воскликнула Азула. — Выдавать силу за слабость нецелесообразно. Тем более, когда можно заслуживать уважение с помощью ума, а не шелковых тканей, — девочка, казалось, искренне негодовала. — Похоже, что это тебя очень беспокоит, — лица Азуми коснулась легкая усмешка. Женщина бросила краткий взгляд на стоявшую неподалеку свечу: в воздухе повис запах женьшеня — пробил третий час после полудня. — Идем, — дочь Озая недоуменно уставилась на активную родственницу, не спеша подчиняться ее внезапной, как беспокойно сорвавшийся ветер, перемене настроения. — Куда? — Я хочу научить тебя проведению чайной церемонии, — спокойно пояснила принцесса, ловя на себе скептический взгляд Азулы. Переубедить Азуми казалось невозможным, ведь ее напору сейчас мог позавидовать даже самый упертый комодо-носорог. Дочь Урсы, за неимением более достойной альтернативы, чтобы скоротать время отбывания условного наказания, уныло последовала за родственницей. Конечно, это был лишь предлог, чтобы привести Азулу в зал, где сейчас должны были быть два принца. Безусловно, существовала вероятность того, что Лу Тен и Озай на этот раз не смогут собраться для своей излюбленной беседы за военной картой, но они редко изменяли этой привычке, равно как и Азуми тому, что вилась вокруг них, разливая чай и прислушиваясь к разговору. К удаче, оба принца были на месте. Озай несколько негодовал по поводу появления дочери в нерасполагающей для нее обстановке, но Азуми убедительно (и настойчиво) заявила, что хочет научить Азулу чайной церемонии. Принцесса также поспешно заверила мужчин, что они нисколько не помешают им, когда ожидаемо столкнулась сразу с двумя скептическими взглядами. Дочь Озая же, для пущей правдоподобности, бросила в сторону отца раздраженный взгляд, который ясно выражал ее неудовольствие предстоящим событием. Озай лишь усмехнулся, кивнув ей в сторону жены Лу Тена. Они сидели тихо, не произнося ни слова, но мужчины были так увлечены очередным спором между собой, что даже не заметили этого. Азула была в восторге, хотя тщательно скрывала это. Азуми же старательно делала вид, что не замечала восхищенных взглядов девочки, брошенных в сторону своего отца, Лу Тена, и, кажется, в ее сторону тоже. В дальнейшем они обе, втайне от Урсы, пару раз совершали такие незапланированные походы. Вероятно, именно с того момента Азула окончательно определилась в том, какая роль была отведена для нее в будущем. Несмотря на то, что наблюдать за этим со стороны было довольно увлекательным занятием, девочка жаждала большего. Амбиции Азулы, отныне, были целиком и полностью направлены не на наблюдение, а на непосредственное участие.***
— Тебе ведь известно, что командующим осады Омашу назначен адмирал Джао, но ты, вопреки моей воле, просишь меня назначить тебя — человека с малым военным опытом, в ущемление профессиональных навыков Джао, — сама постановка вопроса подобным образом явно указывала на пренебрежение Лорда Огня по отношению к Азуми. Бывшая принцесса, ожидавшая и скептицизм, и давление с его стороны, стерпела это. — Итак, у тебя должны быть очень весомые аргументы, если ты хочешь заставить меня пересмотреть мое решение, — предупредительно заявил мужчина. Азуми коротко кивнула, успокаивающе перебирая большим пальцем костяшки сжатой в кулак руки — благо, что их покровительственно укрывали длинные широкие рукава. Ее лицо выражало полную сосредоточенность, но не выглядело озадаченным. — Смысл этого предложения состоит в том, что вы гарантировано не потеряете ни одного бойца, ни одной боевой единицы техники и подобного, а значит, что затраты — нулевые, — Лорд Огня взглянул на бывшую принцессу откровенно скептически, и на этот раз она почти незаметно поерзала на татами — ее нервозность предательски выдал характерный шелест мягких подушек. Несмотря на то, что они находились в около формальной, почти равной обстановке, сидя напротив друг напротив друга, Азуми чувствовала себя крошечной рядом с Озаем. Впрочем, и это назойливое в своем постоянстве чувство она сносила с достоинством. — К тому же, я слышала, что некоторые представители канцелярии, — она сделала заметный акцент, намекая на его приближенных, — всерьез обеспокоены вопросом перенаселенности в Омашу. Идет война, и мы не можем позволить себе обеспечивать чужое население в таких количествах, в то время как насильственное его сокращение будет иметь соответствующие последствия, влияющие не только на экономику города, но и на настроение местных жителей, — Озай слушал ее очень внимательно, иногда неодобрительно хмурясь, но, все-таки, давая ей возможность в полной мере отобразить свою мысль. Пожалуй, мужчина слушал ее лишь потому, что всегда поступал таким образом — прислушивался ко всем мнениям (хотя и не выказывал никому прямого интереса), а затем принимал взвешенное решение, которое не подлежало обжалованию. — Я предлагаю максимально безболезненное сокращение населения. К тому же, если все удастся, то эту победу причислят к одной из самых великих в истории Нации Огня, — женщина дерзнула не отводить взгляда от Озая, — даром, что и поднять на него глаза, зачастую, было непозволительно. Годы практики показали ей, каким, порой, действенным мог быть один лишь правильный взгляд. — Эта величайшая победа сотрет со страниц истории битву с воздушными кочевниками, — Азуми точно знала, куда надавить: уязвимость нынешнего Лорда Огня крылась в его желании превзойти предшествующих ему. — И что за безумный план созрел в твоей хитрой женской голове? — с унизительной снисходительностью отозвался Озай, но Азуми не оскорбилась, нет, а, напротив, безмолвно ликовала. — Даже если я назначу тебя ответственной за осаду, или что ты там себе придумала, какие у меня гарантии, что ты одержишь победу? Озай мог и любил рисковать, но всегда делал это с расчетом далеко наперед, и подходил к изучению данных со всей своей дотошностью. Это и помогало, и топило Азуми в равной степени. — Моя голова, — совершенно серьезно заявила бывшая принцесса. Лорд Огня предполагал, что она скажет именно так, но этого, разумеется, было недостаточно. — А также возможность убрать конкурента, — Азуми осеклась, когда поняла, что по неосторожности допустила стратегическую ошибку, но вернуть свои слова назад было нельзя. На мгновенье на ее лице застыла гримаса испуга, но женщине волевым усилием удалось нивелировать это. Озай требовательно приподнял бровь, как бы безмолвно вопрошая, какой у него мог быть конкуент. При таком-то положении! — Если мой план провалится, то Ваше Величество сможет указать, что меня на эту должность порекомендовал Айро, а его реальным намерением было опорочить честь и славу Нации Огня, которую он так давно презирает и ненавидит, — продолжила она, старательно игнорируя возмущение, вспыхнувшее на лице мужчины. — А ради достижения этой грязной цели он воспользовался мной. Вся его оставшаяся репутация… — Ты считаешь, что мой брат способен конкурировать со мной?! — казалось, по-настоящему оскорбился Озай, и пламя свечи, до того спокойно покачивающееся из стороны в сторону, резко взметнулось вверх. Азуми бросила на огонь краткий взгляд, но лицо ее не дрогнуло ни на йоту — она вся застыла, как изваяние, и, казалось, даже перестала дышать. — Нет, конечно, нет, — женщина отрицательно мотнула головой, с трудом сохраняя свое хрупкое самообладание. — Но у вас будет прекрасная возможность продемонстрировать как Айро по-настоящему ничтожен и жалок, и какова сила истинного потомка Созина, — ловко нашлась с обоснованием бывшая принцесса. Азуми вновь поерзала на затекших коленях, игнорируя раздражающее покалывание в голенях, и «ненамеренно» склонилась ближе: уголки ее губ слегка дрогнули — так, чтобы не нарушать этикет, но так, чтобы Озай смог это заметить. Голос Азуми снизился до вкрадчивого шепота, обволакивающего сознание подобно хмельному дурману. Мужчина, невольно, сравнивал ее со змеей — не доставало только вытянутой остроты зрачка в блестящем золоте глаз. Лорд Огня, казалось, немного расслабился, начиная рассматривать предложение женщины не так категорично, как раньше. Не знай он ее достаточно хорошо, непременно поинтересовался бы, какую выгоду она рассчитывала извлечь в случае провала этой крайне рискованной затеи, однако ему было известно о ненависти, которую бывшая принцесса питала к его старшему брату, Айро: Озай небезосновательно полагал, что Азуми рассчитывала на то, что гибель старшего сына Азулона принесет ей долгожданное удовлетворение и отмщение за смерть Лу Тена. Это виделось Лорду Огня слабовольным потаканием своим эмоциям, но неразумно было бы не использовать подобную слабость женщины в своих интересах. Тем более тогда, когда она предоставляла эту возможность сама, буквально добровольно «опуская голову на плаху». — Предположим, что ты меня убедила, но почему бы мне, сразу после твоего отправления, не обвинить Айро в государственной измене? — бывшая принцесса держала лицо даже сейчас, под испытывающей насмешкой Озая. На грани. — Безусловно, Вы можете так сделать, ведь Вы — Лорд Огня и ваша воля неоспорима, — без особого акцента, а скорее из дворянской привычки, прельстила она. — Однако, я также знаю, что Вы — человек, который в большей мере опирается на эффективность и выгоду, а не мелочную месть. Именно это так выделяет вас среди прочих правителей, — Озай сухо дёрнул уголками губ. — Выгода победы перевешивает выгоду убийства. — Пока что, — нарочно подчеркнул Лорд Огня. — Значит, у меня, пока что, есть время, — с легкостью парировала бывшая принцесса. — И как же ты предлагаешь мне взять Омашу под контроль? Сложно отказаться от демонстрации силы, но еще сложнее — от понимания того, что тебе удалось обыграть всех, и это, в сущности, было тем, что Азуми предложила Лорду Огня. Именно такую надежду Озай возлагал на победу в Омашу.