Всякая душа - потемки

…Ночь, снег, горящий среди хаоса, люди, мечущиеся в панике и ужасе, запах крови и страха и солдат, слепо бредущий среди леса. Лес медленно превращается в гостиничный коридор и человек, лежащий на полу, тянет окровавленную ладонь, взывая о помощи… Анна вздрогнула от ужаса и проснулась. Кошмар повторился снова. Она села на постели и огляделась, было холодно, в спальне словно гулял ветер – в окно лился лунный свет, и свет свечей терялся в этом странном, голубоватом сиянии. Все это повторялось изо дня в день, но сегодня что-то было иначе. Уже сидя в постели, она попыталась разобраться в своих ощущениях и медленно обвела взглядом спальню, не понимая еще, что не так, взгляд скользнул дальше и она вздрогнула от ужаса, крик вырвался неосознанно и в ночной тишине прозвучал, как выстрел - Нет! Она не хотела, не могла поверить в это – там, у окна, вполоборота к ней, стоял Штольман. Ей не видно было его лица, но в полумраке она ясно видела его силуэт – его пальто и шляпу и его самого, глядящего в окно. Душа отказывалась верить в то, что она видела перед собой, но она видела. Она поднялась с постели и пошла к нему босиком, по холодному полу. Она и боялась и хотела его увидеть. Душа ужаснулась оттого, что он пришел призраком, тому, что он мертв, и она же хотела видеть его лицо хоть так, хоть вот такое и здесь. И все же она надеялась, что ошибается. Надежда на то, что она ошиблась, умирала с каждым шагом. Анна осторожно двигалась к нему, слезы заливали глаза, поверить было немыслимо, но и не верить было невозможно. И глотая слезы, она повторила шепотом вслух: - Нет…пожалуйста…нет… Анна протянула руку и попыталась дотянуться до его плеча кончиками пальцев, страшась и мучаясь в ожидании. Пальцы коснулись его плеча, он обернулся – и она едва не упала навзничь, отшатнувшись – это был не Яков. На нее, со странной улыбкою, смотрел Разумовский. Потрясение было велико и у Анны неосознанно вырвалось: - Вы?! Как? Зачем? - Это шутка. Прощайте. Не зовите меня больше, я не приду- услышала она и он повторил еще раз, словно издеваясь: - Не приду. - Как жестоко – проговорила она ему в лицо, и он тотчас отвернулся с гордым и надменным видом, и Анна поняла, зачем он пришел. Он пришел, чтобы поиздеваться над женщиной, которую любил Штольман - человек, которого он ненавидел. - Вы ведь знаете, где он, скажите мне – уже с ненавистью глядя на него, попросила она, но ничего в ответ не услышала – он исчез. Призрак ушел, словно его и не было. В комнате было тихо, так тихо, что Анна словно слышала биение собственного сердца – неровное и частое. Лунный свет, как прежде, лился из окна неясным, голубоватым свечением и через некоторое время в испуганное и потрясенное сознание пришло понимание- дар, он вернулся. То, что князь так жестоко и немилосердно пошутил, уже не поражало – за эти дни с того кровавого утра, они видела и чувствовала столько жестокости, что эта последняя капля была именно что каплей – в море прочего. С того жуткого вечера, как она вернулась домой, прошло совсем немного времени, но ей казалось, что его прошло много больше и сейчас, как бы ни было больно, ей стало легче. Она вгляделась в ночь – за окном было странно светло, снег отражал лунный свет, и все вокруг словно наполнено было этим холодным, ярким сиянием. Лунный диск был неимоверно ярким и полным – абсолютно ровный, сверкающий безучастным холодом суровой, жестокой зимы. Мороз стоял уже три дня, трескучий и жуткий, словно сама природа подтверждала то, что в душе – в нее, словно навсегда, вместо тепла и света, пришел холод и мрак.- Но сегодня Рождество, быть может это знак, знак того, что не все потеряно и надежде все же не дано умереть – пришла словно равнодушная, но все же светлая мысль и измученная душа тотчас схватилась за эту мысль и принялась тихонько раздувать погасшую было, искорку надежды. Все эти дни тянулись медленно и душно. Окружающие, как ни странно, пришли в себя быстро и лишь Виктор Иванович заметно переживал случившееся. Мария Тимофеевна буквально на следующий день попыталась делать вид, что ничего страшного не произошло, старалась держаться бодро, и даже завела было разговор о праздниках и нарядах, но вскоре и она поняла, что все гораздо сложнее, чем казалось. Анну лишь раздражала нарочитая бодрость, она чувствовала фальшь и все больше замыкалась в себе. Тогда Мария Тимофеевна просто начала вести себя так, словно ничего не произошло иначе, спокойнее, посчитав, что так будет лучше. Больную тему не упоминал никто, и Анна уже не понимала, хорошо это или плохо – ей больно было вспоминать, но не вспоминать, было еще больнее. И то, что окружающие, из любви и участия к ней, не говорили о Штольмане, было едва ли не хуже того, если бы они говорили. О нем говорили с ней лишь два человека- Милц и Коробейников, да и тех они видела всего ничего. Но если доктор за все эти дни, в свои недолгие визиты, пытался утешить, вспомнить что-то хорошее и мог даже вызвать ее слабую улыбку, то Антон Андреевич с каждым визитом все больше раздражал. За эти дни он умудрился побывать у них четыре раза. Он не допрашивал ее относительно того, что случилось, участливо, словно бы, между прочим, сетуя на то, что дело об убийстве князя не раскрыто, постоянно поминал о показаниях служащих гостиницы, явно намекая на то, что « нужно готовиться к худшему». И было неясно, от простодушия и участия он говорит все это и готовит ее к тяжелому известию или имеет иные цели. Анне было тяжело, но не настолько, чтобы не помнить события того рокового дня. Она лишилась души, но не лишилась рассудка и все его слова и действия в тот день и за несколько дней до этого, она помнила прекрасно. Мало того – память услужливо подсказывала и иные вещи, те, что ранее она списывала на его простодушие и дружеские чувства по отношению к себе, теперь виделись в несколько ином свете. Антон Андреевич разительно изменился за этот короткий срок – он словно стал уверенней и деловитей, и Анна точно знала, когда почувствовала это в первый раз – тогда, на холодном, пустом складе, возле мертвого тела филера, когда он сказал ей странно раздраженным тоном: - Так сложились обстоятельства! Именно тогда она поняла, что ей совершенно неизвестно, как повел бы себя Коробейников, окажись на месте филера Штольман и не мертвый, а живой. Это открытие тогда прошло, словно мимо сознания, но умолчать о некоторых вещах она сумела и тогда, а позже память вернула все и визиты Антона Андреевича начали раздражать. В конце концов, это заметили все и, видимо, намекнули Антону Андреевичу, что приходить сюда не стоит. Родители и без того были не в восторге от его паломничества и теперь повод для того, чтобы избавиться от непрошенного визитера, нашелся наилучший – Анна сама не хотела его видеть. Вчера он не пришел и ей действительно, стало легче. Вчера она, наконец, попыталась взять себя в руки ей это, похоже, удалось, и день прошел вполне сносно, лишь ночь страшила – ей постоянно снился один и тот же кошмар – Яков на залитом кровью полу, тянет к ней руку. Кошмар всегда заканчивался именно на этом – она просыпалась в холодном поту и уже до утра не могла уснуть, но это было все, что напоминало о даре – остался лишь этот сон, повторяющийся из ночи в ночь. Сегодня кошмар закончился наяву – явлением призрака Разумовского. Сейчас она уже могла яснее мыслить и то, что он сказал, казалось более важным, чем то, что он хотел испугать ее.- Я больше никогда не приду – вот и прекрасно – пришла уже спокойная, холодная, мысль. Она не хотела ни видеть, ни слышать его – достаточно было того, что при жизни он доставил ей немало мучений. Теперь ей не нужно было его участия – она знала, что не получит его, как знала и то, кто его убил. Вчера, когда прошло это странное оцепенение и рассудок смог трезво мыслить, она вспомнила слова Ребушинского и сложила эти кусочки мозаики – убить князя мог только Жиляев – причин для этого было столько, что сомневаться не приходилось. Князь слишком много знал, этим людям нужно было подставить Штольмана и заполучить Элис и они прекрасно справились. Ему они подкинули записку о дуэли, втянув в круг подозреваемых и, зная о деталях дела, убили князя так, как когда -то это сделала Элис – ударом камнем по голове и этим, вовлекая в круг подозреваемых и ее. Насчет Элис Анна уверена не была ни в чем, но что-то подсказывало ей, что все было именно так. Все остальное сложилось просто и страшно. И самым страшным для Анны оказалось то, что Антон Андреевич подчинился этим людям, либо по недомыслию, либо по простоте душевной. Она не хотела думать о том, что он мог это делать намеренно, это не укладывалось в голове, и эти мысли она упорно гнала прочь, но сомнения, эти маленькие черные трещинки уже появились в душе, и отделаться от них было сложно. Одно она уяснила твердо – если бы тогда не приехал Варфоломеев, ей никто не смог бы помочь. Единственный человек, который готов был ради нее пойти на что угодно – исчез, а больше, судя по всему, заступиться за нее, было некому. Анна знала, что с ним случилось нечто нехорошее, такое, что помешало ему тогда вернуться, но не настолько нехорошее, чтобы не вернуться никогда. Тогда, тем утром, он был жив – это она знала точно. Но затем дар ушел и до этой ночи, она не могла знать ничего. Эта неизвестность пугала и успокаивала одновременно. Страшно было не знать, но узнать, что его уже нет – было еще страшнее. Она знала, что должна сделать сейчас, но решиться было сложно, просто немыслимо. Внезапно закружилась голова, к переносице подступила странная тяжесть и Анна ухватилась за оконную раму. Перед глазами плыли разноцветные круги, но она смогла позвать его, едва шевеля помертвевшими от страха губами. Ничего не произошло. Она позвала еще раз, уже выпрямившись и взглянув в окно. Затем еще, уже громче – в ушах шумело, сердце билось быстро и больно, но осознание того, что он не пришел, уже поселилось в душе. Скрипнула дверь, и Анна с трудом повернулась на звук – в спальню вошел отец с подсвечником в руке. Он быстро поставил подсвечник на стол, шагнул к ней и она, услышав его потрясенное: - Я…слышал что-то…Аннушка, что такое, что с тобой? – успела взглянуть ему в лицо. Он смотрел с ужасом, лицо его было бледным и испуганным и Анна, уже спутанным сознанием, вспомнила, как на нее уже смотрели так однажды – полицмейстер и управляющий Гребневых в холодном, ночном лесу. Она, как тогда, прикоснулась кончиками пальцев к губам и поняла, что на них кровь, еще не глядя. - Папа…все хорошо…он жив… – неосознанно успела сказать она вслух то, о чем уже поняла сама, и сознание ушло мгновенно, словно огонек залили водой. Сознание возвращалось медленно, некие неясные образы еще витали в нем – серые каменные стены, сумрак, едва позволяющий что-то разглядеть и холод – пугающий и проникающий в душу. Чья-то неясная, большая тень метнулась в этом холоде и мраке, внезапно и бесшумно. От мгновенно подступившего страха застучало в висках ,и Анна распахнула глаза. - Как ты? Тебе лучше? Услышала она до крайности обеспокоенный голос и перевела взгляд – отец сидел рядом, держал ее руку в своей ладони и с беспокойством вглядывался в ее лицо. В комнате было все также сумеречно и тихо, и Анна поняла, что времени прошло совсем немного. Ей действительно стало лучше – с каждой секундой она ощущала это странное, пришедшее извне, чувство. Она не смогла подобрать определения этому ощущению, но поспешила успокоить Виктора Ивановича. - Все хорошо, Папа, не волнуйся так – произнесла она и удивилась, насколько тихо это у нее вышло. Она шевельнулась в желании подняться, но отец удержал ее руку и быстро заговорил: - Не надо, не надо, ты лежи, милая. Я утром записку пошлю… Он не успел договорить, как Анна перебила его, уже более ясным тоном: - Нет, не надо доктора, папа. Я не хочу. Мне правда, лучше. Эти сны…это просто сны. Она договорила последние слова уже невнятно и закрыла глаза. Виктор Иванович вглядывался в лицо дочери и понимал, что она в чем-то права – лицо порозовело, на губах витала легкая улыбка и, вспомнив ее взгляд, он неуверенно улыбнулся. Она смотрела мягко и светло, так, как не смотрела давно, и он снова грустно улыбнулся этой перемене. Эти дни дались ему нелегко. Он видел, как ей трудно и больно, но никак не мог решиться на разговор. Как и не мог простить себе многие вещи. В последние дни он плохо спал и много думал. Виктор Иванович ни о чем не спрашивал Анну, она была не в том состоянии, чтобы спрашивать ее о чем-то. Он многое узнал сам, и теперь за многое перед дочерью ему было неловко. Сейчас все это вспомнилось и воспоминания эти не были светлыми. *** Николай Васильевич со свойственной ему прямолинейностью рассказал ему обо всем, что знал, наутро следующего дня. Полицмейстер был в шоке от произошедшего, его трясло от негодования и поскольку Миронов явился рано, он был первым, кому Трегубов смог излить душу. Он выложил ему все, что знал, возможно, даже больше, чем хотел сказать. Николай Васильевич возмущался, от возмущения крутил по птичьи головой, вскидывал брови, нервно расхаживая по кабинету и чем дольше он говорил, тем тяжелее становилось на душе у Виктора Ивановича. - И что теперь! Что мне прикажете делать теперь! – воскликнул в очередной раз Трегубов. Он все также нервно расхаживал по кабинету и на каждое свое восклицание взмахивал рукой, ибо спокойно говорить обо всем просто не мог. - В городе происходит черт знает что! Общественность взбесилась! За неделю!...- он так и не смог высказать все свое возмущение и перечислить все, что случилось за неделю, в раздражении ударив ладонью по столу. Он постоял с минуту, опираясь ладонями о стол и глядя перед собой, затем крякнул, выпрямился и, обернувшись к Миронову, проговорил уже спокойнее и чуть растерянно снова: - И что прикажете делать теперь? Все наделали тут…дел…и умчались в Петербург, а мне что делать?! – он снова взвинчено прошелся по кабинету: - Убийство здесь, убийство в михайловской усадьбе – даже не одно!...А у меня даже начальника сыскного теперь нет! После своих последних слов он осекся, взглянул на Миронова и развел руками: - Простите, Виктор Иванович, но…сами понимаете. Черт-те что…как Анна Викторовна? Виктор Иванович, наконец, осмыслил всю информацию, услышанную от полицмейстера и уже смог ответить: - Спасибо, Николай Васильевич, я Милцу записку отправил, придти должен… - Все настолько плохо? Сочувствую, конечно, конечно, это понятно…такие потрясения – Трегубов дошел до окна, помолчал немного и добавил, уже спокойно и задумчиво: - Анна Викторовна…очень сильная барышня. Она справится. Она…держалась весьма, весьма достойно – он обернулся и договорил, глядя Миронову в глаза: - Не каждый, знаете ли, мужчина, так бы смог… Он отвел взгляд, покрутил головой и добавил уже совсем тихо и задумчиво: - Нда…не каждый… Виктор Иванович не знал, что сказать, ни представить, ни понять всего, что случилось с Анной, он не мог. Все это было настолько жутко и непостижимо,что не укладывалось в рассудке, но он должен был спросить об одном, о том, о чем спрашивать еще пару недель назад, ему показалось бы дичью, и он спросил. - Есть ли надежда…- повторил его вопрос Трегубов и после длинной паузы, произнес с несвойственной ему деликатностью: - Видите ли, Виктор Иванович, вы поймите меня правильно…меня не посвятили во все детали, но…судя по всему…мы ищем, ищем, но… Он так и не высказался внятно, но Виктор Иванович понял сам. Он поднялся, и уже пожимая руку Трегубова, попросил: - Вы, Николай Васильевич, если будут новости, пришлите записку…или нет, не надо. Я сам зайду, с вашего позволения. - Разумеется, в любое время, Виктор Иванович, в любое время. Как же все это…- полицмейстер снова не договорил, но Миронов лишь коротко ответил на это: - Да. Так я зайду завтра. Всего доброго. Он вышел за дверь, прошел в вестибюль участка и огляделся – было пусто. Ни посетителей, ни городовых, никого, лишь дежурный сидел за столом, перебирая некие бумаги. Миронов вышел на улицу, попытался снова осмыслить все сказанное и первое чувство, которое пришло через несколько минут, было совсем не тем, о чем он думал, когда шел сюда. Этим утром он ушел рано, дома было просто невыносимо, он повздорил с Олимпиадой, которая за завтраком завела разговор о том, что « Все же вышло так, как я говорила. А я предупреждала, да не слушал меня никто, много воли дали девке, теперь расхлебывать всем достанется». После этой тирады он не выдержал, высказал все, что хотел высказать давно, и не дожидаясь ответа, бросил салфетку в тарелку и вылетел из дома. Он очень надеялся на то, что то, что сказала ему вслед Олимпиада Тимофеевна, сбудется и «ноги ее в этом доме» к его приходу уже не будет. Мороз уже защипал лицо и он огляделся – мимо крыльца полицейского управления сновали прохожие, некоторые из них искоса бросали на него взгляды, но здоровался далеко не каждый. Это было объяснимо после всего, но было весьма неприятно. Неприятно до такой степени, что захотелось побыстрее оказаться дома, но для этого нужно было еще пройти по главной улице. Виктор Иванович вздохнул, поднял повыше воротник пальто и шагнул с крыльца. Мимо с громким криком пробежал мальчишка газетчик и от того, что он прокричал, и без того невеселое настроение Миронова, испортилось окончательно. - Происшествие в гостинице! Кто убил князя Разумовского? Жестокое убийство в михайловской усадьбе! Над городом сгущается мрак! Покупайте! Свежие новости, Затонский телеграф!- прокричал очередной разносчик, и Миронов схватил его за шиворот, сам испугавшись собственной реакции. Мальчишка испуганно сжался и машинально договорил – Покупайте…- и уставился на Виктора Ивановича огромными, испуганными глазами. - Давай свою газетенку – уже спокойнее проговорил Миронов, вынимая деньги - Ты прости, брат… - Ничего, мы с понятием – непонятно произнес мальчишка и Миронов вгляделся ему в лицо внимательней, но спросить ни о чем не успел. мальчишка шмыгнул носом и добавил серьезно глядя ему в глаза: - Так…мы с Ванькой часто в полицию-то бегали…записки носили разные. Хороший дядька был сыскного-то начальник, платил хорошо…об жизни спрашивал. - Вот как? Понятно…- протянул Виктор Иванович, и хотел было спросить еще об одном, но снова не успел. Мальчишка снова шмыгнул носом, поудобнее поправил газеты, развернулся и быстро побежал вдоль улицы, но кричать зазывно не стал и Миронов понял, отчего. Этот незнакомый мальчик, видимо, просто по доброте душевной не хотел, чтобы ему, адвокату Миронову, было неловко. Это странное происшествие как-то неожиданно повлияло на Виктора Ивановича и именно тогда пришло это чувство неловкости по отношению к Анне и не только к ней. Он развернул газету и мгновенно забыл о том, что только что произошло. Почти на весь разворот красовалась статья Ребушинского, и когда Миронов дочитал до конца, ему, несмотря на мороз, стало жарко. Первое, что пришло в голову – убить этого мерзкого пасквильника и то мало. Когда возмущение чуть унялось, Виктор Иванович снова огляделся и понял, что сегодня, пожалуй, стоит быстрее добраться до дома. Прохожие уже читали приобретенную прессу и он не стал ждать, когда все дочитают до конца. Виктор Иванович очнулся от воспоминаний и снова взглянул на дочь- похоже было на то, что она уснула, он вздохнул, но уходить не спешил. Все эти воспоминания уже лишили сна и то, что он вспомнил последним, вселило лишь беспокойство. Именно поэтому он был даже рад тому, что Анна все эти дни не выходила из дома, но теперь, когда ей, похоже, в самом деле станет лучше, он понял, что должен предупредить ее. Его удивляло упорное желание Маши вести себя так, словно ничего не случилось. Он понимал, что ей, видимо, так легче, но то, что она предложила вчера поехать к Вишневским, в свете всего произошедшего, казалось ему немыслимым. Пусть даже они приезжают сегодня, им все будет доложено, да и присутствующие там люди не дадут Анне чувствовать себя хорошо. Его беспокоила вся эта ситуация и он уже понял, что это утро будет непростым. Отец все не уходил, Анна слышала, как он время от времени вздыхал, видимо, вспоминая о чем-то непростом, но сейчас говорить с ним ей не хотелось. Ей было о чем подумать. То, что маме непременно хотелось поехать к Вишневским, вчера не вызвало ничего, кроме равнодушного согласия, но теперь все было иначе. И решение пришло, как обычно, быстро и просто – этот обморок случился весьма вовремя, будет повод не ехать – она улыбнулась собственной мысли и услышала, как Виктор Иванович зашевелился, осторожно опустил ее руку на постель, затем послышались тихие шаги, и скрипнула дверь. Она еще с минуту полежала в постели, прислушиваясь к шагам на лестнице, осторожно села и прислушалась к себе. Голова чуть кружилась, но мысли текли уже в совершенно ином направлении, и она только сейчас поняла, насколько устала от бездействия. – Теперь все будет иначе, иначе – с этой мыслью она поднялась, подошла к комоду и ловко выудила папку из-под ящика. Этот сон не давал покоя, то, что именно эти две вещи – то, что всегда показывал ей Лоуренс и то, что в этом, последнем кошмаре вместе с этим она увидела Штольмана, говорило лишь об одном – все это связано. Ей не привиделось ничего лишнего – видение было столь недвусмысленным, что сомнений не было, сейчас не было. Было досадно, что она потеряла трое суток драгоценного времени, пребывая в состоянии, близком к прострации, но теперь все было иначе. Она нетерпеливо развязала тесемки и тотчас отложила в сторону письмо – сейчас у нее не было времени на то, чтобы снова отвлечься и потерять ясность мысли. Прежде чем начать читать, она набросила на плечи пуховый платок, положила бумаги на стол и, опустившись на стул, мгновение помедлила. – « А лучше и сами их не смотрите»- вспомнилось тотчас, но эту мысль она отогнала прочь – ей нужно было знать, и отказаться она не могла. Она перебирала лист за листом и начинала понимать, почему все вокруг этого странного дела, было настолько важно и сложно. Когда она прочла последний лист, пальцы мелко задрожали и даже пуховый платок уже не спасал от нервного озноба.-« А вот этого я вам сказать не могу» - словно здесь, рядом, прозвучал голос Якова и она, вздрогнув, неосознанно закуталась теплее. Она перебирала в памяти все, что происходило с того самого дня, как утром к ней явился Илларион. Уже тогда все шло таким образом, словно небеса за что-то наказывали ее, но теперь многое виделось в ином свете. Многое, однако, было неясно по сию пору и вопросов было гораздо больше, чем ответов. Воспоминания пролетели быстро и ярко и то, что она вспомнила последним, заставило встать с места. -Коробейников…тогда он сказал, что Штольман виделся с филером уже после того, как он опрашивал служащих гостиницы, он сказал это не задумчиво, а словно знал что-то и адресу он также не был удивлен, значит и об этом он знал тоже, откуда? – Анна неожиданно разозлилась на себя, в растерянности застыв посреди спальни – Я даже не удосужилась спросить, ведь он был здесь, был. Все это было досадно, но она взяла себя в руки, сложила документы в папку, положила поверх них письмо и снова убрала в свой тайник. Она проделала все эти манипуляции машинально и лишь потом, снова забравшись в постель, ощутила страх. Все листы этих документов были пропитаны страхом, страхом и смертью. Теперь она поняла, почему Лоуренс всегда показывал ей эти кошмары – он пытался дать ей понять о том, чего Штольман никогда ей не скажет. Из-за этих документов или из-за того, что связано с ними, Лоуренс поплатился жизнью. И все это для него было гораздо важнее Элис, почему – этот вопрос уже получил ответ, но он был настолько страшен, что Анна не сразу озвучила его в сознании – потому что она была не дочь ему. Или же это было для него важнее дочери. Анне сейчас совсем не хотелось разбираться еще и с этим. Она хорошо помнила, как она встретила Элис в последний раз, и воспоминание это приятным не было. Но вместе с тем, она снова вспомнила о квартире, осмотреться в которой ей не довелось и о Варфоломееве, который тогда буквально спас ее, внезапно возникнув. Он увез Элис- эта мысль тотчас посеяла сомнения относительно того, о чем она думала ранее, но, вспомнив о том, что Яков ни словом не обмолвился в письме о том, чтобы отдать эти документы Варфоломееву, мысли полетели разные. – Либо он не предполагал, что Варфоломеев будет здесь, либо собирался забрать у меня это сам и быстро…либо он не доверял и Варфоломееву.- от этой мысли голова пошла кругом. – Если я права…то как же мы выберемся из всего этого? И…если он жив, а он жив, то значит…значит Варфоломеев лукавил, когда сказал мне о том, что его нет здесь, что искать его надо в Петербурге, зачем он сказал это? Но ведь он не знал о документах…или знал? Нет, этого быть не может. О том, что эти бумаги у меня, знала только Нина, она же их и украла тогда самым бессовестным образом, вернул мне их Яков. Кому она могла сказать о них? Мне нужно узнать, когда она съехала, когда и с кем говорила. Это не составит труда. Если Штольман сам не объявился по сию пору, значит ,он не может этого сделать…по каким-то причинам. О причинах не появления Штольмана Анна не хотела рассуждать даже мысленно, но теперь она была уверена в том, что он здесь, в городе. Ей уже не хотелось разбираться в том, почему Варфоломеев пытался убедить ее в обратном. – Даже если так, даже если он прав, мне все равно нужно знать… Эта мысль была уже последней в уставшем, измученном ночными бдениями, сознании и пришел сон. Обычный, спокойный, глубокий сон. Она откуда-то знала, что он будет именно таким и уже засыпая, невнятно произнесла вслух- Мне нужно знать…знать…