Сказка об Урагане

Ах, дамы, господа, позвольте нам начать И пьесу показать про смерть и про любовь…

Пальцы сноровисто завязывали узел на пионерском галстуке, который горел алым огнём на шее Глеба в полумраке коридора. — Шапку надень, — прогудел эхом из полутьмы голос брата. — Отвали. — Будешь модничать — помрёшь от переохлаждения. Глеб злобно посмотрел на Вадима в отражении зеркала, перед которым стоял, поправляя галстук. Вадим, скрестив руки на груди и оперевшись на дверной косяк, смотрел на него в ответ не то с насмешкой, не то с высокомерием вперемешку с заботой, которая даже не старалась скрываться внутри карих глаз. — У тебя сегодня сколько уроков? — спросил Вадим, уходя вглубь, к входной двери. — Можешь меня не ждать, — буркнул в ответ Глеб, натягивая шапку и пряча под ней светлые кудри. Отвечать он не хотел — прекрасно помнил, что сегодня у него было на два урока больше, чем у Вадима. Именно поэтому обида взяла за горло, не давая ответить. — Я спросил, сколько уроков, а не что мне делать. — А я говорю, что ждать меня не нужно, — чуть повысив голос, огрызнулся младший. Вадим не ответил. Глеб слышал только то, как брат пыхтел, шнуруя ботинки. Подхватив увесистый портфель с пола, младший махнул рукой кошке и вышел в коридор, где его уже ждал Вадим. — Ты мне так и не ответил, — вкрадчиво сказал тот, плутливо подкрадываясь ближе, и, нахлобучив шапку Глеба ему на глаза, пустился бежать вниз по лестнице. — Да чего ты привязался? Зануда! — младший бежал следом, перепрыгивая сразу через несколько ступеней и размахивая портфелем. У Глеба замирало сердце на каждом повороте, так как в любой момент можно было оступиться и покатиться кубарем, попутно сбив с ног старшего. Оба выбежали на улицу запыхавшимися и взлохмаченными: у Вадима расстегнулось пальто и вылез из-за пазухи заправленный шарф, у Глеба же — шапка съехала на бок, светлые кудри растрепались и торчали в разные стороны непослушными кольцами. — Ладно, не хочешь — не говори, — с трудом проговорил Вадим, часто прерываясь на то, чтобы жадно проглотить порцию воздуха. — В общем… мне придётся задержаться у руссички… Закончу пятым уроком… Если закончишь позже, то приходи на площадку… Там буду я и Витя… Понял? Глеб молча кивнул, поправил шапку, заправив под неё волосы, и пошёл вслед за старшим. Путь до школы пролегал сквозь дворы и небольшой парк. Братья с лёгкостью могли бы и с завязанными глазами найти дорогу — каждая берёза, каждый куст был знаком, каждая надпись на стволе дерева, вырезанная ножом, была выучена наизусть. В очередной раз преодолев небогатое препятствиями путешествие, братья добрались до ворот школы. Здесь Вадима окликнули, и Самойловы обернулись. — Здоров, — перед ними предстал лучший друг старшего — Виктор Москвин, между своих просто Москва. Это был широкоплечий парень с шатенистыми волосами, шрамом на переносице, между парой необычайно зелёных глаз, на которые чаще всего и велись девушки. Виктор никогда не был обделён женским вниманием, чем и бессовестно пользовался. — Привет, — Вадим протянул ему руку для пожатия. Москвин сжал её в ответ. — Здравствуй, Глебыч, — подёргал Виктор костлявую ладонь младшего Самойлова, на что тот болезненно скривился и прижал кисть к груди. Виктор был спортсменом, поэтому иногда не мог рассчитать силу, предназначенную для нежных созданий, например, девушек. Это одновременно и привлекало, и отталкивало их. — До уроков пятнадцать минут, — загадочно проговорил парень и, бросив на Глеба короткий взгляд, тихо добавил: — Покурить успеем? — Успеем, — кивнул старший Самойлов. — Глеб, один дойдёшь? — Дойду, дойду. Куда я денусь, — Глеб раздражённо дёрнул плечами, развернулся и зашагал прочь. Парни, осторожно и ненавязчиво оглядевшись по сторонам, не спеша направились за угол школы, где обычно курили старшеклассники, проходили различные разборки и просто собиралась молодёжь. — Слышал, что у нас новенькая? — затянулся Витя и пустил почти идеальное кольцо дыма в сторону. — Нет, — Вадим пустил вслед кольцу Москвина своё. — А кто сказал? — Да слышал у училок. Говорят, короче, что подруга Риты. — Лиговски?! — Вадим подавился дымом и закашлялся. Виктор прикрыл глаза и деловито кивнул. Он всегда был в курсе всех новостей школы и города. Неизвестно, было ли это благодаря его врождённой харизме и общительности или же генам: отец Москвина был милиционером. — Неужели у этой зануды есть друзья? — усмехнулся Самойлов. — Мне уже интересно, как это выглядит… Ладно, пойдём, опоздаем ещё, — Вадим вкрутил окурок в стену. — Ага, опоздаешь на новенькую посмотреть, — рассмеялся Москвин, заставив друга ухмыльнуться. Обида на брата заставила Глеба погрузиться в мир извечных вопросов. Мальчик только познавал мир, но уже понял для себя самую, как ему казалось, важную вещь, что ничто и никогда не будет в точности так, как он захочет. Любой близкий человек окажется предателем и виновником разрушения его жизни. Глеб начал со страхом считать время и думать, что же он уже успел сделать, что предстоит и что он ещё успеет и сможет ли. Вопросы, как змеи, кишели в его голове, путаясь и сплетаясь в узлы, ответы не находились. И Самойлов, совсем забыв, что он сейчас на уроке, с застывшим выражением лица, красноречиво описывающим весь тот ужас, который происходил в его сознании, уставился в окно. Однако реальность не приемлет философствований на уроках, особенно, таких точных наук, как алгебра, которая только началась в седьмом классе, и с которой Глеб сразу отказался налаживать отношения. И какие-то посторонние шумы мешали Самойлову продолжить размышления. — Что? — спросил Глеб, очнувшись. — Я говорю, Самойлов, хватит спать! — у доски стояла сердитая учительница, скрестив руки на груди и держа указку, которая была чуть ли не с неё ростом. Глеб растерянно огляделся. Весь класс, хихикая, смотрел на него. — Ты мне в прошлом году клятвенно обещал, что возьмешься за учёбу. И что я получаю? Ты снова сидишь и смотришь в окно! — учительница прошлась по кабинету и остановилась возле парты Глеба. — Так, мне всё это надоело. Лёня, — обратилась она к мальчику на соседней парте. — Садись с Глебом. Будешь теперь подтягивать его по учёбе, а то совсем от рук отбился. Ни стыда, ни совести. Вот Вадик… Ну начинается, подумал Глеб, с пренебрежением наблюдая, как к нему за парту неуклюже, даже как-то стеснительно, пересаживается одноклассник. Вадик то, Вадик сё, думал Глеб. Надоели уже. Он, между прочим, не центр мироздания. — Ну вот, другое дело, — учительница, подчёркивая каждый свой шаг стуком каблука, вернулась к своему столу. — Лёня, будешь помогать Глебу на уроках и выполнять с ним домашние задания. В общем, подтягивать его по всем предметам и, кстати, обрати внимание на точные науки. Глеб, — нахмурившись, она снова обратилась к Самойлову, — Твой брат, между прочим, в уральский политехнический институт собирается… Женщина недовольно посмотрела на закатившего глаза Самойлова, понимая, что из него великого математика или хотя бы хорошего рабочего точно не выйдет. На протяжении всех оставшихся уроков Глеба преследовал шёпот Лёни — тот старался тщательно, досконально и детально объяснить почти всё. Огоньков ни на минуту не отходил от него даже на переменах. Во время очередного урока Глеб всё же не выдержал навязчивости одноклассника. С трудом сдерживая раздражение, он отпросился у учителя в туалет, чтобы хоть немного отдохнуть и побыть в одиночестве. К счастью, в туалете никого не было. Глеб облегчённо вздохнул и опустился на подоконник. Даже извечный запах аммиака в этом месте не мог заглушить чувство наслаждения от отсутствия постоянного гула в ушах. Глеб облокотился на стену и откинул голову, прикрыв глаза. Одиночество сопровождало его чуть ли не с раннего детства, когда старший проводил больше время с соседскими ребятами, нежели с Глебом. Вадима любили все. И сверстники, и дети младшего возраста, которые висли на нём гроздьями, как только тот появлялся во дворе. Глеб же в это время, с завистью косясь на брата, сидел в песочнице и без особого энтузиазма набирал совком песок в ведёрко. Все любили Вадима. Но не Глеба — хмурого, молчаливого, обиженного. Эта обида на брата тянулась из детства. Но только спустя несколько лет Глеб понял, что Вадима невозможно не любить. И Глеб любил. Самойлов, решив быстро покурить перед возвращением в класс, вытащил из потайного кармана пиджака сигарету, украденную у брата, и коробок спичек, с трудом открыл окно и, оглядевшись по сторонам, по пояс выглянул на улицу. Сигарету он держал в зубах, а руки за спиной, чтобы те не пропахли дымом. Как только послышался звук открывающейся двери, Глеб машинально выронил изо рта сигарету и, нахмурившись, обернулся к внезапному посетителю. Это был Лехман — одноклассник и заклятый враг Вадима. Кличка Леший приелась к нему настолько, что Глеб даже не знал его настоящего имени. Старшеклассник презрительно сощурился на Глеба, но тут же растянул губы в неискренней и фальшивой улыбке. — Ааа, Самойлов-млаадший… Ну здравствуй-здравствуй. Как поживаешь? — Леший, сунув руки в карманы, вразвалку подошёл ближе. Глеб стоял молча, ощетинившись, как уличный котёнок, готовый кинуться в ответ. — Ну, чего молчишь? — Леший, не обращая внимания на оскал Глеба, приблизился почти вплотную и потрепал Самойлова по волосам. Глеба передёрнуло от такой наглости, но он сдержался, чтобы не ударить старшеклассника по руке. Леший лишь усмехнулся и отошёл к раковине. — Давно куришь-то? — спросил он, набрав в ладони горсть воды. — А брат знает? Вижу, что нет. — Леший окунул лицо в ладони с водой, умылся и сплюнул. — Смотри, узнает — плохо будет. Но ты не бойся, я не скажу… — он достал сигарету и закурил. Лехман улыбнулся, глядя на Глеба и пуская через нос струи дыма. Прозвище ему, несомненно, шло — он действительно был похож на лешего: объёмная шевелюра, в которой, согласно образу сказочного существа, могли с лёгкостью запутаться ветви деревьев, насекомые, мох и листья; вечно сощуренные мелкие и хитрые глазки сверкали из-под густых бровей, бледные веснушки, усеивающие почти всё лицо и руки, смуглая, казалось, даже зеленоватая, кожа; сам ростом он был выше Вадима, несмотря на его характерную сутулость. Но вопреки скверному характеру и внешности нечисти, выглядел он весьма безобидно. Но это только на первый взгляд. — Ладно, бывай, — Леший щелчком отправил окурок в урну и скрылся за дверью. Глеб остался стоять как пришибленный возле открытого настежь окна. Он знал, что за этой маской добродетеля скрывается самая настоящая сволочь, которая делает всё только в угоду себе. Значит, Вадим в скором времени узнает, и Глеба ждёт воспитательная беседа и, возможно, даже наказание. Самойлов медленно пошёл к двери и, кинув беглый взгляд на зеркало, вздрогнул: за спиной мелькнуло что-то чёрное. Глеб обернулся, но ничего не увидел. Страх полностью мгновенно охватил его, холодной змеёй заскользил вдоль позвоночника и обвил шею, сдавливая жадными кольцами глотку. Самойлов быстрым шагом, чуть ли не срываясь на бег, вышел из туалета и, не оборачиваясь, поспешил на урок. В классе Глеба всё было по общепринятому сценарию: очкастая староста, кучка задир, девчонки, мальчишки и двое изгоев, сплотившихся вместе. Самойлов-младший не был ни отличником, ни хорошистом, ни даже, что называется, гениальным троечником, которые были умными, но ленивыми и учили только то, что сами считали нужным. Самойлова многие сторонились, считали странным, удивлялись его чудаковатости и смелым заявлениям. Глебу это, несомненно, льстило. Он чувствовал собственную исключительность, ощущал себя другим, непохожим на остальных, поэтому ещё больше замыкался в себе, тем самым показывая, что никто не достоин его дружбы или, хотя бы, благосклонного отношения. Но, несмотря на это, Огоньков почему-то не пугался. Глеб всем своим видом показывал, что тот на голову ниже него, но Лёню не смущало даже это. Внезапно по парте кто-то ударил ладонями, от чего Глеб вздрогнул. — Что, Самойлов, теперь тебе всё объясняют как для умственно отсталого? — перед ним стоял Слава Огородов, главный задира в классе. Образ бездушной сволочи дополняли серо-стальные, истинно арийские глаза, и светлые, почти белые, волосы, которыми обязан своей матери, коренной немке. — А что, тоже послушать хочешь? Не доходит? — огрызнулся Глеб. Несмотря на постоянную военную выправку, Слава выпрямился ещё больше, сжал губы в тонкую линию и нахмурился, собравши нос в презрительные морщины. — Ну шо вы к нему пг’истали? — развернулась сидевшая за стоящей впереди партой светловолосая девчонка, — Больш заняться нечем? — Тебе слова не давали, — съязвил друг Славы, Коля Дроздов, молчавший до этого. Девушка поднялась из-за парты, и Дрозд понял, что совершил ошибку, попятившись назад. В этот же момент над ухом Глеба что-то хрустнуло. Это были карандаши Лёни, которые всё время ломал ещё один прихвостень Славы — Роман Зорин. — Что у вас происходит? — к парте подошла Варя Коробова. Слава, завидев старосту, фыркнул и отошёл от Глеба вместе со своей компанией. — Римм, что они опять устроили? — спросила Варя, подойдя к одноклассникам. Её сверкающие от чистоты стёкла очков внимательно уставились ребят. — Та шо они хог’ошего могут сделать? — опускаясь обратно на свое место, ответила вопросом на вопрос Римма Пыжик. — Наделают хадостей, а потом сбехают, поджав хвосты. Римма и Валя были блюстителями закона в классе и по совместительству старостой и заместителем старосты. Учились девочки хорошо и были, что говорится, не разлей вода. — Может, вам чем-нибудь помочь нужно? — спросила Валя, поправив юбку и присаживаясь на своё место. — Карандаши запасные есть, Лёнь? Тебе дать? — девочка с готовностью уже достала свой пенал, но Огоньков во время остановил Коробову, показав, что карандаши имеются. Лёня давно привык к такому, ведь карандаши ему ломают далеко не в первый раз, поэтому всегда имел прозапас. — Может, тебе стоит пожаловаться учителю? Сколько такое должно продолжаться? — когда Варя говорила, её косы подпрыгивали на плечах от негодования. — Не можешь же ты вечно терпеть! Лёня тяжело вздохнул, помолчал, но потом всё же ответил: — Я не хочу, чтобы было хуже. Думаешь, они от меня отстанут? Сломают нос после уроков за школой и всё, — он, ковыряя парту ногтём, затравленно покосился на Славу, который сидел на парте в нескольких метрах от него и донимал следующую жертву: дёргал рыжеволосую девчонку за хлипкую косичку. — Но молчать тож не выход, — Римма крутила в руках обломки карандашей. — Нужно что-нибудь пг’идумать… — Ничего не поможет, — отмахнулся Огоньков. — Потерплю несколько лет, и всё пройдёт. Мне не в новинку. У Глеба внутри что-то зашевелилось. Несмотря на то, что Лёня на протяжении всего дня действовал ему на нервы, Самойлов впервые подумал о нём с сожалением. Было действительно жалко это худощавое существо с говорящим прозвищем «набор костей за рубль двадцать» или попросту «скелет». Такую кличку он приобрёл, благодаря внешности: светлые, почти белые волосы, грустные светло-голубые глаза, бледная, почти прозрачная, кожа с зелёными венами, тонкие запястья, худые ноги и острые скулы. Он не мог не вызвать жалость или, хотя бы, сострадание. Несмотря на его душевную доброту, друзей у него не было. Лёня сторонился шумных компаний и чаще отсиживался дома, даже в каникулярное время. Единственным другом был его пёс Дозор — огромная пятнистая дворняжка, с необычайно ласковым характером. Любимым увлечением Огонькова было рисование. Скорее всего, он этим и занимался круглые сутки, находясь дома. Но и в домашней обстановке он не пребывал в безопасности: когда мальчики переодевались на урок физкультуры, Глеб замечал на теле Огонькова синяки. Насколько Самойлову было известно, Лёня жил с матерью, которая работала дворничихой. Она была женщиной сварливой и грубой, со скверным характером и мужеподобными повадками, поэтому было вполне неудивительно, что отец Лёни ушёл из семьи, как только тот родился. Глеб покосился на Огонькова. Тот сидел, низко опустив голову, и смотрел на обломки своих карандашей. Он был жертвой. Он был никем. На его костях будут подниматься выше другие, те, кто сильнее. На скелетах таких молчаливых и слабых будет строится новый мир, где основой ляжет безжалостность и жестокость. Такие, как Лёня, в таком мире не выживут. Поэтому он должен погибнуть, пусть даже и морально. Вадим со скучающим видом сидел за партой, подперев рукой голову, и выстукивал карандашом ритм незамысловатой мелодии. Москвин тоже не отличался заинтересованностью и рисовал на полях тетради геометрические фигуры. — … Поэтому главная героиня стоит перед выбором: любить или нет, ведь её чувства непозволительны, а её любовь — грех… Самойлов перевёл взгляд с учительницы, вышагивающей взад-вперёд вдоль доски, на первую парту второго ряда, точнее на тех, кто сидел за ней. Их было две: одна рыжая, строгая, другая — тёмненькая, плавная и мягкая, это и была та самая новенькая, подружка Риты, старосты класса. Марина сразу почему-то понравилась Вадиму, даже до того, как он познакомился с ней лично, а уже тогда, когда Виктор только рассказал ему о девушке. И, как-то незаметно для Вадика, его заинтересованность новенькой стала заметной всем, по крайней мере, так боязливо думал он сам. — … Безусловно, она поплатится за свою любовь, будет страдать всю жизнь, а в конечном итоге… Учительницу прервал звонок, и она, захлопнув книгу, кивнула ученикам, после чего те принялись убирать учебники со стола и постепенно покидать класс. — Наконец-то столовка, — потягиваясь, сказал Москвин, идя вслед за Вадимом, — А то жрать охота. Самойлов в ответ кивнул, продолжая исподтишка бросать короткие взгляды на идущую впереди Марину, её покачивающуюся из стороны в сторону юбку, красивые ноги и мягкие, даже на вид, каштановые волосы. — Что, нравится? — Москвин несильно ткнул в бок локтём Вадима. Самойлов, нервно сглотнув, бросил быстрый взгляд на друга и огляделся, опасаясь, что кто-то услышал слова Вити. — Даа, она красиивая, — сказал Москвин, растягивая гласные, что обычно выражало у него крайнюю степень восхищения. — Но всё же рыжуха мне больше нравится. Вадим в ответ лишь пожал плечами. В столовой, как всегда, стояла нерушимая стена звуков, состоящая из гомона младшеклассников и хохота более старших классов. Здесь было как всегда душно, пахло хлебом и тем, что выдавали на обед. Вадим опустился на своё место и тяжело вздохнул над тарелкой супа. Есть вовсе не хотелось. Внутри было занято: распирающее чувство, которое не давало вдохнуть полной грудью. Вадим влюблялся редко, это было по части Виктора, который частенько завлекал девушек харизмой и обилием мышц. Бабником Москвин себя никогда не считал, говорил, что просто любвеобильный, Вадим же — наоборот, любил по-настоящему от силы пару раз, но сначала долго приглядывался к объекту обожания: наблюдал со стороны, делал выводы о личных качествах, исходя из поступков, и просто любовался. Он не спешил признаваться в своих чувствах, как по глупости сделал в первый раз: выпалил всю правду на школьной дискотеке во время медленного танца, на который пригласил «любовь всей своей жизни», на что девушка ответила отказом и ушла вальсировать с другим, вроде даже с Витей, но тогда Вадиму было уже всё равно. Самойлов, переполненный горем и разочарованием, поплёлся домой, где обессиленным рухнул на кровать. Рядом тут же возник маленький Глебушка. На его вопрос, что случилось, Вадим ответил… Что тогда он ответил? Скорее всего, отвали. Да, наверное, так и было. Во второй раз Вадиму повезло больше: девушка ответила взаимностью. Они даже продружили некоторое время, но недолго, так как оба поняли, что абсолютно разные люди. В тот вечер Вадим явился домой пьяным и грустным и всё так же, как и несколько лет назад, упал лицом вниз на кровать. Уже повзрослевший Глеб сел рядом с убитым горем Вадимом. «Что, снова?» — спросил младший. Вадик ответил то же, что и несколько лет назад. Странно, но почему-то у Глеба никогда такого не было. Нравится ли ему кто-нибудь? Или сердце его холодно ко всему живому? Нет, он не может быть бесчувственным, подумал Вадим, он ведь ясно видел, как младший ласково гладил кошку, приговаривая что-то, чувствовал, с какой любовью и рвением бросался в детстве младший ему на шею. Вероятно, Глебу кто-то нравится, но он не старается это показать и, скорее всего, скрывает свои чувства, так как по природе всегда был скрытным. Вадим очнулся и понял, что всё это время безотрывно смотрел на Марину, чего она, к счастью, не заметила. Самойлов в испуге быстро огляделся и понял, что из всех присутствующих это заметил лишь один человек. Глеб смотрел на старшего со своего места нечитаемым взглядом. Это не были ни ненависть, ни равнодушие. Это был просто внимательный взгляд льдистых глаз, заставляющий признаться во всём. Точнее, ему это и не было нужно. Он всё знал сам. Долгий зрительного контакт первым разорвал младший, он поднялся со стула и направился к пункту приёма грязной посуды. Глеб судорожно пытался натянуть непослушными руками пальто. Быстро застёгивая на ходу пуговицы, Самойлов быстрыми шагами направлялся к выходу. — Глеб! Глеб! — послышался за спиной голос Лёни, и Самойлова передёрнуло. — Подожди меня! Ты помнишь, что сказала Лариса Дмитриевна? Я должен помогать тебе с уроками. — С уроками… — скривился, не оборачиваясь Глеб. — Сам разберусь. Лёня, не ожидая такого грубого ответа, остановился на месте, провожая одноклассника взглядом. — Но… Глеб, ты же не м-можешь… — Огоньков несмелыми шагами пошёл следом, и, когда Глеб скрылся в дверях, он сорвался с места и побежал за ним. Полы пальто раздувало на ветру, песок летел в глаза, но Лёня продолжал бежать вслед за ускорившим шаг Самойловым. — Г…Глеб… Глеб! Младший Самойлов матерился сквозь зубы, пытаясь оторваться от преследования. Злость внутри нарастала, сердце нервно стучало где-то в горле. — Глеб! — Лёня в один прыжок оказался рядом с Самойловым и схватил одноклассника за рукав. Глеб развернулся и уже хотел было оттолкнуть Огонькова прочь, но внезапный удар в плечо сбил его с ноги, и мальчик упал на колени. — Быстрее, парни, уходим! Уходим! — мимо промчался взъерошенный Слава, даже не заметив, что врезался в Самойлова. Кучка одноклассников во главе с Огородовым тут же скрылась за углом. Глеб, сидя на земле, проводил их взглядом и боковым зрением заметил, что Лёня стоит над ним с протянутой рукой. Самойлов презрительно фыркнул, поднялся без посторонней помощи и показательно отряхнулся. — Ты в порядке? Не ушибся? — обеспокоенно спросил Лёня, глядя на содранную кожу на ладони одноклассника. — Чтобы я тебя рядом с собой больше не видел, — процедил сквозь зубы Глеб. — Приблизишься хоть на метр, за себя не ручаюсь, понял? — Н-но что я скажу Ларисе Дмитриевне? — растерянно спросил Лёня после недолгой паузы, беспомощно захлопав глазами. — Так и передай, — Глеб развернулся к нему спиной и не спеша направился в сторону назначенного Вадимом места. Качели протяжно и противно скрипели над головой при каждом движении. — Чёрт, ну и дубак, — поёжился Витя и поправил воротник униформы, тщетно пытаясь спрятать в нём покрасневший от холода нос. — Ага, — бездумно ответил Вадим, подняв голову на широкое и низкое бледно-серое небо, и качнулся сильнее. Ветер гудел на чердаках, носил листья по дворам, обдавал холодом и без того трясущихся от лёгкого морозца парней. — Где Глебыч-то? — чуть ли не стуча зубами, спросил Москвин и пнул камень ногой так, что тот угодил в песочницу. — У него ещё один урок, — ответил Вадим, всё так же глядя в небо. — Придёт скоро. — Да мы тут околеем, пока он придёт! Очередной порыв ветра бросил пыль в лицо, и парни стали сплёвывать себе под ноги и тереть глаза, которые жгло от мелкого песка. — Вон, девчонки идут, Маринка твоя, — кивнул в сторону тропинки Витя, облизывая пыльные губы. — Э, — он заливисто свистнул, — Ржавая, подь сюды! — Да отстань ты от них… И не моя она, — шмыгнул Самойлов. Из носа текло от холода, и парень постоянно утирал нос рукавом. — Не подойдут они. Больно ты им нужен. Девушки и правда прошли мимо, чуть ли ни гордо задрав головы. — Эх, — тяжко вздохнул парень Виктор, глядя им вслед. — Ушла твоя любовь вместе с Ржавой. Не видать тебе её больше. Вадим лишь хмыкнул, ничего не ответив. Они ещё долго качались, пока на горизонте не замаячила худощавая фигурка. — Ну наконец-то, — шаркая ногами по земле, чтобы остановить качелю, сказал Москвин. — Привет, — в один голос сказали парни, когда фигура неторопливо приблизилась к ним. Глеб в ответ только посмотрел на них и отвернулся. Ветер трепал его светлые волосы, выбившиеся из-под шапки, и он щурился, глядя куда-то вдаль. — Что ты, молодец, не весел, буйну голову повесил? — процитировал известный стих Виктор, озорно блестя глазами и улыбаясь. — Не твоё дело, — буркнул младший, всё так же устремляя взгляд на крыши домов. — Глеб, — сказал Вадим, серьёзно глядя на брата. Глеб вскинул глаза на старшего, поджал губы, и всё так же почему-то глядя на него, попросил прощения. Москвин только отмахнулся. Повисло неловкое молчание, и парни, по какому-то негласному знаку, одновременно покинули площадку и пошли в сторону многоэтажек. — Вить, ты к нам пойдёшь? — спросил Вадик и принялся снова тереть глаза из-за пыли. — Да не, я лучше домой, — покачал головой Москвин. Парни, даже не попрощавшись, молча разошлись на развилке дороги. Все трое были погружены в собственные мысли. Глеб ушёл далеко вперёд, Вадим плёлся следом, низко опустив голову, и пинал камень — тот нервно скакал по тропинке при каждом ударе. На пороге квартиры братьев встретила кошка, она стала тереться щеками об штанину Глеба и гулко мурлыкала. Младший Самойлов раздражённо отодвинул животное ногой, прошёл в комнату и с высоты собственного роста бухнулся на кровать. Вадим, задумчиво глядя себе под ноги, проследовал за ним. — Я есть, если что, не буду, — тихо, будто себе, сказал он и, аккуратно поставив портфель рядом с собой, опустился на свою кровать. — А чего так? — Глеб приподнялся на локтях, — Ты не заболел? Бледный что-то… — Нет-нет, всё хорошо, — Вадим замотал головой, — Устал просто. — Ааа… — протянул Глеб, и его губы растянулись в притворно-довольной улыбке, — Влюбился. Вадим в ответ нахмурился, но ничего не ответил и отвернулся в сторону окна. — А я-то думал, почему ты так на неё смотришь в столовке, — с вычурным удивлением продолжил младший. — Теперь понятно, почему ты так на неё пялился, — глаза Глеба превратились в две щелки, и он стал похож на кота. Вадим многозначительно передёрнул плечами. — Ладно… Как у тебя с русским-то? — резко решил сменить тему Глеб, снова опустившись на кровать и прикрыв глаза. — С русским? Ну… — замешкался Вадим, бегая глазами по комнате, — Ну вроде нормально… — А если честно? — спросил младший, не открывая глаз. Вадим, нахмурившись, буркнул что-то под нос и поспешно вышел из комнаты, нечаянно наступив на хвост кошке, которая всё это время заинтересованно наблюдала за братьями, сидя в дверях, но теперь, истошно мяукнув, нырнула под диван. Глеб задумчиво смотрел в окно. Пейзаж в течение нескольких лет не менялся: жёлтая с одной стороны берёза, кривая тропинка, ведущая за пределы территории школы, покосившийся ржавый забор и серые дома, которые меняли цвет только при рассвете или закате. Самойлов изучил за столько лет каждую трещинку на крашеном подоконнике возле его парты. Родной затхлый класс, в котором извечно пахло мелом, поцарапанные доски тёмно-зелёного, почти чёрного, цвета, изрезанная и скрипящая от каждого движения парта, погрызанная влагой штукатурка в углах и давящие со всех сторон стены, выкрашенные до половины противной и какой-то грязной розово-жёлтой краской. Всё это вводило Самойлова в отвратительное состояние беспомощности и жажды свободы. Здесь царили ненависть, злоба и несправедливость. Отсюда хотелось бежать. Бежать как можно дальше и быстрее. — Самойлов, отнеси в триста десятый кабинет, — учительница, не отрываясь от заполнения каких-то бумаг, протягивала школьный журнал как единственному ученику, который остался в кабинете во время перемены. Глеб покорно поднялся и, взяв журнал, побрёл в сторону дверей. В коридоре сновали младшеклассники, ржали, как настоящие лошади, старшеклассники. Самойлов, держа под мышкой журнал, вошёл в кабинет. Его сразу окутала тишина, будто он попал в потусторонний мир, отдельный от всего остального измерения. Ученики класса, в котором учился Вадим, замерли под чарами какого-то, неведомого Глебу, заклятия. Парни и девушки в хаотичном порядке стояли по всему классу, скорбно опустив головы. Кто-то сидел на парте, глядя в пустоту прямо перед собой, некоторые замерли, так и не сделав следующий шаг, девушки, которые старательно мыли доску, остановились на полувзмахе, нервно впившись ногтями в тряпку. Глеб, стараясь ступать как можно тише, прошёл к учительскому столу. — Что случилось? — шёпотом спросил Самойлов у старосты, правильное и строгое лицо которой исказила непонятная эмоция, будто девушка терпела сильную боль. Пока та в ответ молчала, Глеб выискал глазами брата, чтобы хоть у него узнать причину молчания, но Вадим был напуган не меньше остальных и, даже не заметив прихода младшего, сидел на своём месте и смотрел на Риту. — Надежда Васильевна… вчера была найдена мёртвой во дворе школы, — пересилив себя, проговорила Лиговски, видимо, во второй раз. Глеб отступил на шаг назад, будто девушка его ударила. Чуть не выронив журнал из рук, Самойлов попятился к парте первого ряда и опустился на неё. Ещё какое-то время в кабинете стояла гробовая тишина, нарушаемая шумом коридора, который жил отдельной от класса жизнью, но спустя пару минут, когда самые стойкие более-менее оправились от известия о смерти классного руководителя, с последних парт донёсся тихий шелестящий голос: — Кто последним видел Надежду Васильевну? По классу прокатилась волна шёпота. — А вчера были дополнительные занятия после уроков? — спросил высокий, почти писклявый голос. Класс снова тихо зашушукался. — Да, были, — твёрдо ответил кто-то совсем рядом. — Кто присутствовал на них? — задал вопрос вкрадчивый баритон. — Самойлов… — переглядываясь, в один голос проговорили ребята.