Сказка об Урагане

Воцарившееся молчание прервала учительница, вошедшая в класс. Она скорбно оглядела учеников и, с присущей ей сдержанностью, только тяжело вздохнула. — Ну-у, Самойлов, я от тебя такого не ожидал, конечно… — наигранно прыснул от смеха Леший, оборачиваясь к старшему Самойлову. — Прибить собственную училку. Вот никак не ожидал… — Никого он не убивал! — неожиданно, даже для самого себя, на весь класс рявкнул Глеб. — Так. Что здесь происходит? — строго спросила учительница, и начинающаяся перепалка закончилась. — Происходит то, что товарищ Лехман без каких-либо улик обвиняет товарища Самойлова в убийстве Надежды Васильевной, основываясь только на том, что Вадим видел её последним, — отрапортовала Рита, чеканя каждое слово и злобно сверкая зелёными глазами на Лехмана, который, в свою очередь, с каждой секундой всё больше вжимал голову в плечи. Теперь и учительница сердито вгрызлась в него взглядом. — Мы не можем и не имеем права делать сейчас какие-либо выводы, — процедила она. — И вообще, это дело милиции. А сейчас попрошу всех присесть на свои места, урок скоро начнётся. Глеб, — обратилась учительница к младшему Самойлову, — Тебе тоже пора на урок. Глеб часто заморгал на неё, будто только что проснулся, и, растерянно глядя перед собой, побрёл на ватных ногах к двери. Как недолог и зыбок человеческий век, подумал он. Только вчера человек разговаривал с тобой, строил планы на следующий день, смеялся, шутил, спешил домой, а сегодня — его родственнников вызывают на опознание. Но самое страшное было то, что, услышав такую очередную историю от кого-нибудь, где пострадали люди, каждый раз думаешь, хорошо, что не со мной. И завтра будет не со мной, и послезавтра, и послепослезавтра — тоже. Но что ты будешь делать, когда «это» всё-таки случится с тобой? Виктор ловко взбежал вверх по лестнице. Он опаздывал уже на второй урок, что было не редкостью, так как Москвин был большим любителем поспать, да и свидание затянулось и продлилось чуть ли не до самого утра. В этот раз девушка попалась скромная, долго отнекивалась, что не на шутку стало досаждать, поэтому Виктору пришлось усердно уговаривать и успокаивать юную особу. В конце концов та сломалась, и ухажёр удовлетворил потребности в женской любви и со спокойной душой отправился спать. Распахнув дверь, Москвин влетел в класс. На его удивление, учителя не было, и одноклассники бездельничали, переговариваясь между собой. — О, Москва явился, — поприветствовал Виктора со своей последней парты Леший. — Ты пропустил всё самое интересное, тут такое было! Москвин проигнорировал Лехмана, прошёл между рядами и сел на своё место. — Вад, я тебе такое расскажу. Ты не представляешь. Короче… Эй, ты чего такой грустный? — Виктор склонился, пытаясь заглянуть другу в лицо. Но Вадим продолжал остекленевшим взглядом смотреть в пустоту. — Чего же ты, Самойлов, молчишь? Стыдно? — противно хихикал где-то позади Лехман. — Что-то случилось? — озабоченно продолжал выспрашивать Москвин, положив руку на плечо Вадима. — Ну же, ответь, расскажи, как ей башку пробил. Думаю, всем интересно послушать, — всё не унимался Леший. — Кому? Вы о чём вообще? Вадим, о чём он? Кто-нибудь мне скажет, что здесь произошло? — Виктор беспомощно огляделся по сторонам, но в ответ получил только бессильный и равнодушный, но, слегка даже, заинтересованный взгляд двадцати пар глаз. — Ну же, Самойлов! — воскликнул от нетерпения Лехман. — Да я тебе сейчас вдарю! — Виктор подорвался с места. — Махаться только и умеешь! — Леший тоже поднялся из-за парты. Класс мгновенно притих. — Нет, ещё по мячу неплохо бью. С радостью выбью и тебе пару зубов, а лучше — все! — прошипел Москвин. — Тогда завтра в три в коробке. Если не боишься, конечно, — Лехман противно улыбнулся своей излюбленной отвратительной ухмылочкой и самодовольно зачесал чёлку назад, зарывшись в неё кривыми и узловатыми пальцами. Москвин в ответ только цокнул языком и опустился на стул. — Вадь, Вадим, Вадик, Вадь, что случилось-то, расскажи. Вадик… Самойлов не реагировал и продолжал смотреть куда-то сквозь парту. Новость о матче двух заклятых врагов быстро облетела школу. Лехман давно точил зуб на Москвина и Самойлова, но в открытый бой никогда не переходил, он делал всё аккуратно и расчётливо, так, чтобы подозрение пало на него в последнюю очередь. Глеб, узнав о намечающемся поединке, на некоторое время забыл об утреннем происшествии и заметно оживился. Он, конечно, боялся за брата, но интерес брал верх. После уроков Москвин и Самойловы пошли домой к братьям. Виктор был в приподнятом настроении, лихо расписывал тактики и уже витал в облаках победы, предвкушая, как его отметка популярности у девчонок взлетит ввысь. Вадик же, наоборот, был молчалив и тих, он часто запинался и рассеянно оборачивался назад, подолгу глядя на дорогу, будто ждал кого-то. Виктор не умолкал ни на минуту. Его громкий голос раздавался эхом по длинному коридору и гудел где-то вдалеке, на этажах выше. — Ну вот, а потом мы их — бац! И всё! — Москвин нырнул в квартиру Самойловых вперёд их самих, продолжая красочно расписывать свою победу и активно жестикулируя. Глеб уже давно не слушал Виктора, Вадим тоже заинтересованностью не отличался и, нахмурившись, всё так же думал о чём-то своём. Москвин наконец заметил, что его никто не слушает и тут же замолчал, непричастно уставившись в окно и ничуть не разочаровавшись, будто за всё это время не сказал ни слова. Глеб, почувствовав неловкость ситуации, предложил парням чай. В ответ он получил нейтральное согласие. — Вить, я не буду в этом участвовать, — проговорил Вадим и, тяжело вздохнув, отхлебнул из кружки. Виктор вопросительно уставился на друга и тут же нахмурился. — Это ещё почему? Старший Самойлов поднял мутный взгляд на Москвина и чуть твёрже ответил: — У меня нет желания гонять мяч под дудку Лешего в то время, как все думают, что я — убийца. Москвин долго молчал, глядя на свои жилистые руки, но, вскоре подняв изумрудные глаза, проговорил сквозь зубы, пытаясь не потерять самообладание: — Если ты знаешь, что ты не убийца, то тебе нечего бояться. — Вадим был чернее тучи, и, чем дальше Виктор развивал тему, тем темнее эта туча становилась. — Поэтому расслабься и помоги мне заткнуть этого Лехмана, чтобы хотя бы во время расследования не лез не в своё дело. Вадим ещё какое-то время раздражённо ковырял столешницу коротко стриженным ногтем, но вскоре глубоко выдохнул, и его лицо стало вновь открытым и светлым, каким обычно бывает. — Хорошо. Что нужно делать? — спросил он и потрепал рядом сидящего брата по кудрям. За пятнадцать минут коробка собрала вокруг себя людей, хвативших бы для количества собравшихся на концерт местной рок-группы. Здесь была вся школа №1 города Асбеста, от первого до десятого класса, дворовые мальчишки, которые висли на бортиках, силясь нырнуть внутрь коробки, девушки, строящие глазки парням, которые не обращали на них ни малейшего внимания, заворожённо ожидая начала игры, и прочие зеваки. Глеб сел с самого края трибуны, на самую последнюю из трёх ступеней. Никакого интереса к предстоящей игре он не испытывал, но посмотреть на брата во время матча ему очень хотелось, поэтому Самойлову пришлось отложить уроки и написание стихов на потом. Глеб обвёл взглядом сидящих рядом. Здесь были и Рита с Мариной, и Слава со своими «гестаповцами», и даже Римма вместе Варей. Это удивило младшего Самойлова, ведь эти девочки не были любителями таких зрелищ. Глеб попытался отыскать и Лёню, но его нигде не было. Первым на поле вышла под боевые кличи и зазывной свист команда Виктора во главе с самими Москвиным. Глеб нашёл глазами брата — тот шёл позади, низко опустив голову и загребая носками кроссовок пыль. По нему было видно, что мысли и страхи рвали душу и гложили изнутри. Третьим участником был общий друг Вадима и Виктора, Рома Зорин. Он был высоким, под стать Виктору, хорошо играл в футбол и по жизни был вполне хорошим человеком. Сам Москвин был настроен решительно: его густые брови, из-под которых сверкали горящие зеленью глаза, были сведены к переносице, шрам на носу глубоко резал кожу и придавал парню боевой вид завсегдатая уличных драк. Все присутствующие девушки хихикали и перешёптывались между собой, обсуждая, скорее всего, именно его. Глеб же — с сочувствием вздохнул, глядя на брата. Команда Москвина остановилась на середине поля, после чего с противоположной стороны, скрипнув калиткой, просочилась команда Лехмана, которой достались менее бурные аплодисменты. Следом в коробку держа мяч под мышкой, вошёл судья, щуплый заучка из класса Вадима. Долговязый Женя Зайцев поправил своим тонким и негнущимся пальцем очки и подозвал к себе командиров команды. Леший и Виктор чинно прошествовали под нескладный хор приветственных голосов в середину поля и встали друг напротив друга. Судья сунул руку в глубокий карман и достал монетку. Зайцев подкинул рубль, монета перевернулась несколько раз в воздухе, и Женя, поймав её в воздухе, хлопнул по тыльной стороне ладони. Трибуны замолкли, ожидая вердикта судьи. Зайцев протянул мяч Лехману и удалился с поля, встав у калитки, сунул свисток в рот. Раздался заливистый свист. Лехман подкинул мяч в воздух, и его тут же перехватил Павел, участник его команды, ударом головы в сторону ворот противника. Но Москвин ловким манёвром, несмотря на свой немаленький рост, отправил мяч прямо в ворота команды Лехмана. Трибуны взорвались бурными аплодисментами. Виктор показательно пробежался вдоль бортиков коробки и не скрывал победного злорадства. Леший стоял позади и скрипел зубами, злобно зыркая прозрачными глазами. Следующий гол тоже забил Москвин и так же горделиво прошествовал по полю, одаривая девушек обворожительной улыбкой. Леший был уже вне себя, поэтому кричал на участников своей команды. Вадик стоял в стороне, провожая стеклянным взглядом гарцующего, словно молодой жеребец, Москвина. Всё это походило на какое-то дешёвое представление, где добро победно насмехалось над злом… Старший Самойлов помотал головой, размахивая чубом. Нужно было отогнать от себя мысли, разрывающие его голову, и сосредоточиться на игре. За весь тайм он не коснулся мяча. Вадим тоскливо и беспомощно окинул взглядом трибуны. Словно Колизей. И зрители жаждали крови. Виктор ловко вывел мяч на середину поля, отобрав его у игрока команды Лехмана, который, запутавшись в собственных долговязых ногах, позорно плюхнулся в пыль. Москвин уже хотел забить мяч в ворота, как вдруг его перехватила тень и метким ударом отправила мяч в ворота. Виктор недоумённо обернулся и встретился взглядом с Лешим. Тот ехидно улыбался, облизывая пыльные губы. Внезапно удача перешла на сторону команды Лехмана, и уже спустя пять минут счет стал 4:2 в его пользу. Виктор после каждого гола налетал на нерадивого вратаря обвиняя во всём его, кричал, что тот растяпа и играть вовсе не умеет. Вадим смотрел на своего друга и не узнавал, тот был чрезвычайно зол и несдержан. Было видно, что эта игра будет стоить ему репутации. Лехман снова увёл мяч из-под носа Москвина и попытался перепасовать своим, но Виктор опередил его и, выпнув мяч вперёд, отправил его Вадиму. Самойлов растерянно оглянулся на друга. Тот орал во всю глотку «Давай!», и Вадим несмело повёл мяч к воротам противника. Подбежав на необходимое расстояние, Самойлов занёс ногу для удара, но внезапно замер. У калитки стоял человек в форме. Трибуны взорвались от негодования, но Самойлов не слышал и продолжал стоять, уставившись на милиционера. Болельщики неистово выли, сзади что-то кричал Москвин, но Вадим не двигался. Лехман вырвался вперёд и, налетев на мяч, пнул его Павлу. 5:2. Игра окончена. Крепкая рука ударила Самойлова по плечу и, впившись пальцами, развернула назад. Перед Вадимом стоял разъярённый Виктор. — Какого ты стоишь? — с трудом выдавил Виктор, тяжело дыша и пытаясь сдержать желание ударить друга по лицу. Вадим стоял молча, испуганно глядя в потемневшие от гнева глаза Москвина. — Чего уставился? — плюясь слюной от злости, шипел тот. — Я тебя спросил вообще-то. Самойлов беспомощно оглянулся. Только сейчас он узнал в усмехающемся в усы милиционере отца Вити. Сергей Петрович помахал широкой ладонью ребятам и, поправив папку под мышкой, зашагал в сторону многоэтажек. Трибуны неодобрительно выли и редели, болельщики, разочарованные игрой, расходились. Виктор сплюнул Самойлову под ноги и развернулся, шумно шаркнув ногой по песку. Что же ты делаешь, думал Глеб, глядя на брата, стоявшего посередине поля, брошенного и оставленного всеми. Когда трибуны окончательно опустели, Глеб поднялся и, громко стуча каблуками по деревянной поверхности, прошёл к лестнице и спрыгнул в песок. Он, не оборачиваясь, побрёл домой сквозь рощу, оставив Вадима в полном одиночестве. У Глеба внутри почему-то не было к брату ни сожаления, ни сострадания, ничего. Только странная пустота, задуваемая ему за пазуху холодным осенним ветром. Погода с начала матча испортилась, будто нарочно: вместо ещё по-летнему тёплого солнца накрапывал мелкий противный дождь, а высокое лазурное небо сменилось низким и бетонным. Подняв глаза, он увидел в тени деревьев согнутую чёрную тень, бредущую среди кряжистых стволов. Тень эта двигалась будто вслепую, прямо на тропинку, по которой шёл Самойлов. Глеб увидел, как она с размаха налетела на огромный пень, отшатнулась, снова ударилась о пень и только тогда обогнула его и так же бездумно двинулась дальше, вытянув вперёд несоразмерно длинные руки с растопыренными пальцами в поисках следующей преграды. Потом она вдруг исчезла, словно провалилась под землю, и через несколько секунд появилась опять, но чуть правее и дальше, шагая с каким-то нелепым, нечеловеческим упорством, как заведённый механизм. Глеб, обмирая, на ватных ногах спрятался за ближайшее покосившееся дерево. Он вжался спиной в ствол так, что кора врезалась в его лопатки, но боль сквозь пелену страха не чувствовалась. Тяжело дыша от сдавливаемых страхом лёгких, Глеб осторожно выглянул из-за дерева. Фигура уже вышагивала по тропинке в его сторону, словно заводная кукла, оступаясь, падая, спотыкаясь о камни, путаясь в кустарнике. Глеб опрометью бросился бежать в обратную сторону, зажмурившись и вытянув руки вперёд. Кровь била в ушах, и он уже хотел было закричать от страха и беспомощности «Мама!», но врезался во что-то мягкое и несомненно живое. По какому-то внутреннему чутью Глеб понял, что это был Вадик. Он вцепился в брата, беспорядочно обнимая родное тело и тыкаясь носом ему куда-то в грудь. — Вадька, Вадь, Ва-адик… — как мантру бесконечно повторял Глеб. И его обняли. Москвин пришёл домой раздражённым и озлобленным. Громко хлопнув дверью, он запнул кроссовки в самый дальний угол и, громко топая по коридору потными ногами, вошёл в свою комнату. Виктор швырнул рюкзак на кровать и сам рухнул рядом лицом вверх. Он прикрыл глаза. Внутри всё клокотало от злости и обиды. Теперь его авторитет и популярность разбились на мелкие-мелкие кусочки и сверкали у его ног яркими лучиками неудач. Не то, что бы он зависел от этого, но после проигрыша серьёзно пострадало его самолюбие и самооценка. Да и перед девушками теперь стыдно: ведь намного приятнее двигаться меж острых коленок очередной жертвы любви, осознавая свою непревзойденность. В комнату постучали, и Виктор подорвался с койки, сев на неё. В зазоре между дверью и дверным косяком, просунув одну только тёмную голову, появилась мать Вити, Галина Николаевна. — Ужин на столе, — оповестила она и тут же исчезла. Галина была женщиной кроткой и тихой, полной противоположностью отцу Москвина — Сергею Петровичу, мужчине старой закалки, с военной выправкой и необычными глазами: вроде и холодными, но со своеобразным отеческим теплом, из-за которого казалось, что Сергей Петрович — отец каждому. Поэтому глаза были подобны льду на тёплой воде: серьезные, но в то же время добродушные и понимающие. Виктор вошёл на кухню, где уже сидел за столом отец. Он был высокого роста, как и двое его сыновей, сухой, с военной выправкой, но не деревянной, а природной, настоящей, даже расслабленной, будто она была у него с рождения. Внешне он был похож на матёрого вояку, даже больше на казацкого атамана, что подпитывалось нередким использованием соответствующих слов в его лексиконе. Сергей Петрович, обернувшись на шаги, улыбнулся, как делал при встрече с любым человеком, которого знал. — Ну-ка, мать, — он вытер рукавом усы, — поди в зал, мне надо с сыном по-мужски поговорить. Галина Николаевна отложила в сторону полотенце и, неслышно ступая по полу, исчезла из комнаты. — Садись, Витька, — кивнул отец на стул рядом с собой. Виктор послушно сел. — Слышал, у вас учительницу убили, — хитро сощурившись, сказал Сергей Петрович и отряхнул ладони от крошек в хлебницу. Москвин-младший сглотнул. Неужели отец подозревает его? Уж очень Виктору не нравится этот прищур. — Так вот, — в это время продолжал глава семьи, — Поговаривают, Вадимка твой последним вашу, не к ночи будет упомянута, Надежду Васильевну видел. Так? — Сергей Петрович блеснул глазами из-под лохматых бровей. Виктор, бледнея, кивнул. — Ты поговори с ним насчёт этого, а то не хочется парнишке жизнь ломать, — отец похлопал его по плечу. — Я ведь Вадьку с малолетечку знаю, — тут Сергей Петрович замолчал, задумавшись. — И семью его я знаю, — намного тише проговорил он, всё также глядя в пустоту остекленевшими глазами от какой-то странной боли и сожаления, — И Рудольфа, и Ирину, и Глебку их… Хороший мальчишка тоже, молчаливый и странноватый немного, правда, но ничего, далеко пойдут парни, если друг за дружку будут держаться. Виктор молча кивал. Как бы он ни был зол на Вадима, всё равно ему слабо верилось в виновность Самойлова. Да и Глеба жалко вместе с Ириной Владимировной, ведь совсем загнутся без него. — В общем, я там договорился, чтобы Вадьку сразу в отделение не тащить, предложил тебя, грубо говоря, подослать. Ты там с ним поговори, узнай чего и как. Давай, не подведи, — он похлопал Виктора по плечу. — Да… Я постараюсь, — младший Москвин болтался из стороны в сторону от могучих хлопков, несмотря на крепость телосложения. Глеб лежал на своей кровати и смотрел в потолок. Спать не хотелось, читать тоже. Вообще ничего не хотелось. В комнате было настолько тихо, что был слышен шорох ручки Вадика по бумаге. Глеб нехотя повернул голову в сторону брата. За весь вечер старший не промолвил ни слова и, придя с матча, сразу сел за уроки. Он даже ничего не сказал насчёт тех объятий… Глеб смотрел на широкую спину брата, наблюдал, как перекатываются мышцы под футболкой и двигаются плечи. Хоть Вадим и не обладал атлетическим телосложением, как, например, Москвин, но тело у него было красивым. Глеб невольно сглотнул. — Пойду в душ, — сказал он и, схватив пижаму вместе с полотенцем из-под подушки, быстрым шагом вышел из комнаты. Вадим и ухом не повёл. Глеб юркнул в ванную и захлопнул дверь. Он быстро скинул с себя одежду и, сбросив её на пол, залез в ванну. Вода набралась быстро, и Глеб обмяк, погружаясь до носа и наблюдая, как светлые пряди волос плывут по поверхности. Низ живота сладко тянуло. Глеб зажмурился и боязливо коснулся члена, слабо обхватив его рукой. Он провёл ладонью вверх-вниз, чувствуя, как плоть начинает набухать и пульсировать. Он сделал это ещё раз и, томно выдохнув, испугался собственных мыслей и действий. Как это вообще возможно, что он хочет родного брата? Мальчики его возраста должны думать об учёбе, о дальнейшей жизни, о будущем страны. Но никак не о собственном удовольствии. Было постыдным думать о девушках, как об объекте похоти, не говоря уже о братьях! Кто примет его, Глеба, инцестника и содомита, с такими желаниями? Он в первую очередь пионер, который должен трудиться сегодня, чтобы было светлым завтра. Но сейчас, вечером, он онанирует на старшего брата. О каком светлом будущем может идти речь? Дальше только ночь. Тьма. И грязь. Грязь. Грязь. Грязь. Этого хочет не Глеб, этого хочет тело. Оно требует. Оно желает и жаждет. Глеб резко изогнулся и съехал вниз. Вода мгновенно затекла в нос. Отплёвываясь и высмаркиваясь, он вылез из ванной и уткнулся носом в полотенце. Почти не вытеревшись, Самойлов натянул на мокрое тело футболку и спальные штаны. Он вышел из ванной и, занеся руку над дверной ручкой в их с братом комнату, остановился. Заходить в комнату, где находился тот, кто в грёзах трахал его, было невыносимо. Глубоко вдохнув и выдохнув, Глеб вошёл в комнату. Войдя, он сразу увидел тёмный затылок и широкую спину брата, всё также сидящего за столом. Воскресенье в Асбесте выдалось тёплым. Настолько, что на улицах витал летний запах, а от стен домов палило жаром. Все окна были открыты, и из оконных рам развевались лёгкие ситцевые шторы. Глеб спускался по волнистым бетонным ступеням подъезда. Тряпка перед порогом, больше похожая на дохлую собаку, как всегда проводила его, до отвращения мягко проминаясь под тяжестью ноги. Самойлов распахнул дверь, и его обдало душным, но приятным запахом жжёных солнцем листьев. — Глебушка, здравствуй, — поприветствовал дворник мальчика, в шутку снимая фуражку, наверное, ещё времён гражданской войны. — Здравствуйте, дед Иван, — губы Глеба тронула лёгкая улыбка, которую ему почему-то всегда было трудно сдержать при виде старика. Несмотря на преклонный возраст, дед Иван был бодрым и подвижным, ему была присуща артистичность, да и вообще слыл любимцем двора: дети частенько кружили вокруг дворника в ожидании смешных поговорок и историй, взрослые же — нередко обращались за советом. Сам дед Иван выглядел как и полагало самому обыкновенному дворнику: носил белоснежную бороду, темно-синий фартук и фуражку со сломанным козырьком. — Куда путь держишь, добр молодец? — дружелюбно улыбнулся он, подметая перед Глебом дорогу. — Да погулять просто. Погода хорошая, — Самойлов улыбнулся в ответ. — А, ну иди, иди. Братишке привет передавай, — проводил дворник мальчика внимательным взглядом светлых глаз из-под лохматых белёсых бровей. Кажется, он всё знал. От него точно ничего не могло остаться в тайне: ни то, что Глеб любил Вадика далеко не по-братски, ни то, что младший Самойлов сходит с ума и видит монстров. Глеб помотал головой и обернулся на пожилого мужчину — тот, присвистывая, лихо работал метлой. Показалось. Наверное. Насыпанная посередине площадки куча песка была облюбована ползучими детьми с ведёрками и совками. Сама незамысловатая площадка состояла из нескольких металлических строений, бледная краска которых уже давно была изъедена ржавчиной. Глеб сел на одну из качель и, жмурясь, задрал голову кверху. Бескрайнее голубое небо над ним было изрезано чёрными проводами линий электропередач, на которых ютились силуэты галок, ворон и воробьёв. Во дворе было тихо и спокойно, только мальчик, колесивший по двору, скрипел сидушкой своего потёртого велосипеда, быстро двигая острыми коленками. Где-то был слышен отдалённый лай собаки, которому вторила дрожащая музыка из приёмника, иногда сменяющаяся помехами. Прислушавшись, чтобы разобрать песню, Глеб внезапно услышал голос Вадика и смех Москвина, тонувший в девчачьих хихиканиях. Самойлов-младший одержимо закрутил головой в поиске друзей. Глеб поднялся с качели и, срываясь на бег от нетерпения, зашагал в высокой сухой траве мимо покосившихся гаражей. Нырнув в ветки плакучих берёз, бороздившие по земле от ветра, Глеб вышел в соседний двор и сразу увидел компанию ребят. Те сидели в тени оголённых деревьев и громко смеялись. Сидения, на которых они сидели, для актового зала, стащенные из дома культуры, смотрелись слишком вычурно, но тем не менее сразу приглянулась молодёжи, которая любила собраться в шумные компании и побренчать на гитаре в свободное время. И Вадим не был исключением. Глеб остановился, глядя на то, как старший лениво перебирает струны и переговаривается с кучкой ребят, вставляя в разговор шутки под музыку. Младший впервые за много дней видел, что Вадим улыбался. В сердце что-то кольнуло. Улыбается. Не с ним. Не с Глебом. С другими. — О, Глебыч, поди сюда, — Москвин, заметивший младшего Самойлова, поманил его рукой. Девушки, сидевшие спиной к Глебу, обернулись. В одной из них он узнал Марину. Та смерила его нечитаемым взглядом с ног до головы, задержавшись карими глазами на красном шарфе, свисающем до колен, и резко отвернулась, от чего её короткие волосы дёрнулись и ещё долго мерно покачивались. — Ну чего ты стоишь? Топай к нам! Обогнув высушенное бревно, которое лежало напротив сидений и тоже выполняло роль скамейкой, Глеб приблизился к компании и сел с самый краешек нагретого солнцем дерева. — Привет, Глебка, — ложась грудной клеткой на гитару, Вадим схватил младшего за шарф и, резко потянув на себя, уткнулся в светлую макушку. Она была горячей, и от неё пахло солнцем и самим Глебом. Только сейчас младший почувствовал запах алкоголя. Он вырвался и поправил шарф, сердито глядя исподлобья, на что Вадик глупо улыбнулся и подмигнул сонным от алкоголя глазом. Старший неожиданно ударил по струнам, отчего все вздрогнули, и запел. Песню тут же подхватили. Глеб не пел. Молча ковырял носком ботинка землю. Он покосился на Марину, которая тихонько подпевала, неторопливо двигая пухлыми губками. Красивый профиль, невольно подумал Глеб, неудивительно, что она понравилась Вадиму. Глаза Марины были слегка узкие, что придавало её взгляду неоднозначный кокетливый прищур. Удивительно, но и Рита была здесь. Она сидела рядом с Мариной, положив ногу на ногу и покачивая ею. Кожа у неё была бледная и мягкая, что можно было определить на вид. Напротив Глеба сидела долговязая Лариса. По девушке было видно, что сидеть ей было неудобно: длинные конечности с трудом умещались на низкой лавке, поэтому сидела полусогнутой, прижав к себе худые коленки. Саму её красивой назвать было нельзя, но и отвратительной тоже: лицо у неё было, скорее, неправильное и грубоватое, нос коротковат и вздёрнут, скулы — слишком широки для прекрасного пола. Большой рот был обычно растянут в улыбке до ушей, кончики которой скрывались чуть ли не в её коротких шатенистых волосах с медным оттенком, которые стояли торчком в разные стороны. Глаза у неё были большие, бледно-зеленые, почти прозрачные, от чего взгляд казался диким в совокупности с широченной улыбкой. Наверное, единственное, почему с ней общались многие, это то, что назвать плохим человеком Ларису было нельзя. Она всегда помогала тем, кто нуждался в помощи, по натуре была добродушной и никогда не обижалась на издёвки по поводу внешности, благодаря чему заработала какой-никакой, но авторитет и уважение. Остальных Глеб знал плохо и видел от силы пару раз, с другими — пересекался в школе, но никогда не общался. Ребята закончили петь песню и затихли, пытаясь восстановить ненатренированное дыхание. Вплоть до самого вечера Москвин травил анекдоты, иногда даже страшно пошлые, но жутко смешные, от которых даже самые приличные девушки хихикали в кулачок. — Не лезет! — задыхались от смеха парни. — Вот умора! Виктору это несомненно льстило, и он довольно улыбался и ждал, пока смех, граничащий с истерическим припадком, закончится, начинал следующий анекдот, ещё более смешной. Когда начало темнеть, Рита, нацепив маску невозмутимости, встала на ноги и сказала, что пора домой. Марина покорно поднялась и пошла следом за ней. — Девчонки, подождите! — подорвался с лавки Вадим, попутно сунув гитару Виктору. Самойлов, пробираясь сквозь ноги, заторопился за подругами. — Я вас провожу, темно уже! Глеб тоже встал с места, но его остановила Лариса, поймав его за руку. По её взгляду он прочитал, мол, не мешай, малой, взрослым, и Глеб послушно опустился на край бревна, понуро опустив голову. Всё внутри рвалось и кричало от ревности. Вадик же верным псом поскакал за удаляющимися девушками. Когда он нагнал их, Лиговски покосилась на него и фыркнула, Марина же — смущенно отвернулась в сторону. Дом Риты был в двух минутах ходьбы от места сбора, поэтому, распрощавшись с ней, парочка пошла дальше, к дому Марины. Дойдя до подъезда, Вадим прошёл под свет фонаря и обернулся. Из уличной тьмы в круг желтоватого света следом выступила сама Марина и остановилась рядом с ним. Она была совсем маленькая, едва превышала по росту Глеба. На ней был грубый свитер с широченным воротом и узенькая юбка чуть выше колена, на девичьем личике сверкали глаза и алели губы, короткие тёмные волосы едва касались плеч. Вадим отступил, пропуская её. Когда она проходила мимо, он ощутил лёгкий запах духов и ещё какой-то парфюмерии. Самойлов вожделенно смотрел ей вслед, пока она шла по жёлтому освещённому кругу. Юбка была чуть выше колен, а ноги — голые и девственно белые и, казалось даже, засветились в темноте, когда Марина прошла под темноту подъездного козырька, и Вадим чувствовал себя безвольным мотыльком, готовым послушно лететь на этот свет, чтобы припасть к нему губами и иступлённо целовать этот источник чистоты и сияния. Она обернулась и, одарив Вадима чарующей улыбкой желанных губ на прощание, скрылась в подъезде. Самойлов ещё долго стоял на месте. Он опомнился только спустя несколько секунд, оглядевшись по сторонам в поисках того, кто бы мог увидеть его унизительное и постыдное опьянение любовью, и поспешил уйти, улыбаясь от щемящих душу воспоминаний о благосклонном изгибе губ его возлюбленной. На лавке остались только трое: Виктор, Глеб и девочка Оля, ученица из параллельного класса Самойлова-младшего. Она была похожа на звёздочку во всех смыслах: белые и кожа, и волосы светились в темноте, характер был таким же светлым и лёгким, будто это была не девочка, а действительно, небесное светило. Голос, подобно всему остальному, звенел как перезвон лучиков. Оля звонко смеялась от шуток Москвина и морщила точёный носик. Было странно, но Глеб её раньше особо не замечал, будто она вспыхнула совсем недавно. — Что-то Вадика долго нет, — задумчиво пробормотал Виктор, поднимая голову к потемневшему небу. — Оль, тебе домой когда? И звёздочка потухла. Девочка перестала улыбаться и опустила голову. Её белые ресницы коснулись щёк, и из-под век покатились осколки небесных самоцветов. Она закрыла лицо руками и заплакала. Виктор опешил и озабоченно положил руку на хрупкое плечо и попытался заглянуть в её лицо. — Ты чего, Оль? Что случилось? — он легонько потряс за худые плечики. Но девочка только всхлипывала, уткнувшись лицом в ладошки. — Оля, Олечка, не молчи, — из раза в раз растерянно повторял Виктор. В итоге он не придумал ничего лучше, чем прижать девчонку к себе. Спустя пару минут Оля успокоилась и, мягко отстранив Москвина от себя, вытерла слёзы, поправила волосы и уже хотела открыть рот, но её прервал резкий вскрик сирены, взрезавший сумеречную тишину. Все трое подорвались с места, и с колен Виктора упала гитара Вадика и болезненно взвыла. Откуда-то справа донёсся шорох кустов. Ребята устремили взгляды в сторону звука. Из темноты вылезла взъерошенная Лариса. Она подбежала на полусогнутых ногах к ним и, опустившись на ближайшее сидение, стала жадно глотать воздух. — Там… Пашку убили… Зарезали… Москвин опустился на место. — Вадик, что же ты наделал?.. — прошептал он, опустив взгляд на гитару друга, лежащую на земле.