Сказка об Урагане

Несмотря на то, что будильник был нарочно не заведён, Лиговски встала ровно в семь утра. Мать должна была вернуться после ночной смены не раньше, чем к двум часам дня, поэтому дома была лишь одна Рита. Она встала с кровати и, включив радио, принялась делать зарядку под голос диктора, как делают все примерные дети и подростки в советских семьях. Далее последовали водные процедуры и чуть позже — завтрак. Девушка жевала медленно, основательно. Почему-то обычный хлеб показался ей самым вкусным, какой она только пробовала, и самая обычная каша тоже казалась не менее чудесной, хоть и Рита не была голодна. Запив свой завтрак необычайно душистым и сладким чаем, Лиговски принялась старательно мыть посуду до дребезжащего скрипа. После этого она надела школьную форму и перед выходом ещё долго причёсывала волосы, глядя на себя в зеркало. Она рассматривала своё уставшее лицо, тусклые глаза и костлявые руки, которые орудовали расчёской. Бросив взгляд на себя в последний раз, девушка пошла в прихожую, где так же неспешно обулась и надела пальто. Рита осторожно ступила за порог, тихо закрыла дверь за собой дверь и, стараясь не стучать каблуками по ступеням, стала аккуратно спускаться. Пока Рита медленно шагала вниз, она подумала, что никогда вот так неспешно не шла, даже сравнила себя с королевой, которая величественно спускается по лестнице её дворца. Только сейчас она осознала, что постоянно куда-то спешила: то срочно требовались дежурные, то нужно помочь учителю, то в срочном порядке было необходимо провести урок у октябрят. Сейчас же она никуда не торопилась и не бежала, только медленно ступала на волнистые бетонные ступеньки и вела рукой по ржавым перилам. Распахнув тяжелую дверь, Рита вышла на улицу. Осенний ветер тут же ласково провёл по её щекам и подбросил волосы и полы пальто. Девушка свернула с привычного маршрута и пошла в противоположную сторону от школы. Рита шла не спеша, даже гуляючи. Она смотрела по сторонам, подмечала вещи, на которые никогда не обращала и не обратила бы внимания из-за каждодневной беготни. Ветер гладил по её лицу, осторожно гулял в волосах и легко трепал пальто, обнажая красивые ноги. Скользнув взглядом по возвышающимся впереди многоэтажкам, Рита продолжила шествие в их сторону. Тропинку ржавым ковром усеивали подрываемые ветром листья, которые превращали землю в золотой бал, провожая свою рыжую королеву. Распахнув дверь, Рита вошла в ближайший из домов и, проигнорировав лифт, принялась подниматься вверх по лестнице на последний этаж. Когда она достигла его, девушка открыла дверь, ведущую на чердак и выбралась на крышу. Лиговски обвела взглядом каменную поверхность и тяжело вздохнула. Подойдя к металлической ограде, Рита достала пачку сигарет и закурила, разогнав дым рукой. Взгляд её упал на крышу школы, и девушка облокотилась на ограждение. А ведь все они думали, что она — примерная ученица и образцовая комсомолка. Но сейчас она первый раз прогуливает школу, когда даже посещала занятия с температурой под сорок, и курит на крыше дома. И, кстати, встречается с девушкой. Точнее, встречалась. Рита до боли в дёснах сжала зубами сигарету. Неужели Марина повелась на смазливую мордашку Самойлова? Не смогла отказать? Или же погналась за нормой? Если же она действительно гналась за идеей отсутствия осуждения, то Лиговски обеспечит ей это. Иначе… Иначе Рита не сможет не провожать Марину, не писать ей записки и не ревновать, отгоняя от неё других девушек и парней. Она понимала, что надоест и погубит Марину своей навязчивой любовью. Какая же всё-таки глупая и ничтожная жизнь у отвергнутых: осознаёшь, что не получишь абсолютно ничего, но не перестаешь отрешённо бежать за любовью. Идиоты. Рита докурила сигарету до самого фильтра и, затушив сигарету о перила, отправила окурок щелчком пальцев вниз с крыши. Девушка осторожно перелезла через ограждение и, ухватившись за него руками, встала на край. Рита обвела взглядом кубики домов, зацепившись глазами за здание школы. Так глупо, что все они видели в ней святую, ровнялись на неё, не замечая её грязной стороны. Никто из них не учуял запах гнили от скелетов из шкафа. Всех дурманил запах ладана, святости, чистоты. Рита снова тяжело вздохнула, будто выдохнула из себя всё то, что так нравилось другим, отпустила перила и, выставив вперёд одну ногу, перевела на неё вес… Задумавшийся Глеб не заметил, что на парту рядом с ним положили скомканную записку, и обратил на неё внимание только тогда, когда Лёня подвинул бумажку к Самойлову. Машинально осмотревшись по сторонам, Глеб развернул записку, где было написано ровным, очевидно, девчачьим, почерком «После этого урока не уходите домой. Ждём вас вместе с Лёней за школой». Глеб поднял глаза и заметил, что на него через плечо смотрит Римма. Она подмигнула ему и отвернулась. Когда урок закончился Огоньков и Самойлов последовали инструкции одноклассниц и пришли на назначенное место, где уже их ждали Римма и Варя. — По какому поводу сборы? — Глеб присел на кирпичный парапет, зарываясь покрасневшим от холода носом в шарф. — Ну во-первых, мы хотели поговорить с вами насчёт вчерашнего, — начала разговор Коробова, — Во-вторых, если вы с нами согласитесь, то предложим сотрудничество… — Я со всем согласен, — выпалил Лёня и, поймав на себе удивлённые взгляды одноклассниц и Глеба, начал оправдываться: — Ну, а что? Люди умирают, а мы будем сидеть и думать? — Раз все согласны, думаю, можно перейти, так сказать, к торжественной части, — Варя кивнула Римме и перевела серьезный взгляд на Глеба. — Все мы знаем, что наши друзья, одноклассники и учителя в опасности из-за убийств, — последнее слово она сказала особенно горько, с перерывом на судорожный вздох. — Поэтому мы с Риммой решили действовать и помочь следствию. Да, в наших силах немногое, но и сидеть сложа руки мы не можем… — Так шо давайте, — Пыжик перебила Коробову и потёрла красные от холода руки, — Не буим тг’атить вг’емя и пойдём к тебе, Ваг’юша, и там обховог’им куг’с дел. — Хорошая идея, — подметил Огоньков и спрыгнул с бетонного парапета вслед за Глебом. Дом Вари был расположен совсем недалеко от школы, поэтому через пять минут одноклассники толпились и снимали обувь на пороге. Ребят встретил в прихожей длинный, точнее, даже высокий, белый кот, глядя на всех изучающим и серьёзным взглядом зелёных глаз. Он был именно высоким, а не большим. Глеб подумал, что этот кот просто не может быть не оборотнем — слишком уж длинное тело и конечности. Даже взгляд человеческий, осмысленный. Пройдя мимо кота, проводившего его этим самым взглядом, Глеб вошёл вслед за всеми в гостиную, где его одноклассники расположились на диване. — Ну так и шо г’ешать буим? — напротив них, облокотившись на стол, встала Римма. — Я думаю, что было бы разумно выделить подозреваемых и наблюдать за ними, — рассудительно предложила Варя. — Ну узнаем мы. И что? — Глеб опустился на диван рядом с Лёней. — С радостным визгом поскачем к ментам? — Мы имеем право, почему нет? Я не думаю, что нас погонят в шею, — одного серьёзного взгляда Вари хватило, чтобы Глеб замолчал. — К тому же, у нас есть Москвин, который, я думаю, заинтересован в расследовании. Ты ведь сможешь договориться или с ним, или, на худой конец, с Вадимом, чтобы они поговорили с Сергеем Петровичем? — Могу, — буркнул в ответ Глеб, глядя в сторону. — Вот и хорошо, — Коробова не заметила его обиды и продолжила разговор. — Теперь надо решить, за кем следить. Кто, по-вашему, заслуживает, — она усмехнулась, — Нашего внимания? — В первую очередь это Огородов, Дроздов и Зорин. Вы сами видели, что было… — задумчиво проговорил Лёня. И все молча опустили задумчивые головы. Потому что все видели. — Кстать, хог’ошо, что Слава умолчал насчёт зуба и носа, а то не сдобг’овать тебе было б, Хлебушка, — Римма усмехнулась, глядя на помрачневшего Самойлова. — Ваще удивляюсь, как это ж тебя пг’онесло… Спасиб Вадьке с Витькой, шо подоспели. — Будем, значит, за этой троицей наблюдать, — подытожила Варя. — Что у нас сейчас по ситуации? — Ну вчера Тимофеева убили, до этого — Надежду Васильевну, Пашку и Олю, — без особой печали ответил Глеб. — А Вадима допг’ашивали? — поинтересовалась Римма, с детской непосредственностью, болтая закинутой на колено ногой. — Да, сразу после того, как мы пришли после побоища в роще. И ещё: видимо, Вадик под особой охраной полицаев, раз его ещё под следствие не взяли, — пожал плечами Самойлов. — Да и я не видел, чтобы он во время танца отпускал… кхм… Марину, — его голос дрогнул, и Глеб сделал вид, что закашлялся. — Можно спг'осить об этом саму Маг’ину. — Да, но завтра, — прервала Римму Варя. — Кстати, я сегодня не видела Лиговски. Она даже не пришла на собрание старост… — Заболела можт, — пожала плечами Пыжик. — Завтг’а в школе узнаем… И эт, я от этих г’азговог’ов пг’оголодалась, — она похлопала себя по плоскому животу. Переглянувшись, ребята смущённо подивились прямолинейности девочки. — Ну раз так, то пойдёмте на кухню, — Варя поднялась из глубокого кресла. — Бабушка наверняка что-нибудь приготовила. Виктор вошёл в комнату и по обыкновению швырнул портфель в угол, а сам — бухнулся на кровать. День прошёл легко и без особых происшествий, даже вспомнить было нечего. Москвин сцепил руки в замок и растянулся на кровати. Казалось, будто чего-то не хватало. Чего-то приятного, красивого… Рита. Виктор даже подорвался с койки. Почему-то он даже и не заметил, что той не было в классе, никто не отозвался на перекличке, а рыжая голова не маячила на первой парте. Почему же он не заметил? Может, слишком привык, что та была всегда. Рита ведь никогда не прогуливала школу, задерживалась допоздна… Да даже в школу с температурой приходила! Будто без неё это проклятое здание рухнет… как небо без атланта. Да, именно такой она и была: сильной, исполнительной и могущественной… «Да, правильно говорят: начинаешь ценить, когда потеряешь…» — подумал Виктор, взъерошив волосы мозолистой пятернёй. Тут дверь в комнату открылась, и на пороге появился отец. Младший Москвин тут же нахмурился — к нему в комнату родители редко заходили без стука. Только в редких случаях. И по хмурому лицу Сергея Петровича Виктор понял, что сейчас был именно такой случай. Он немного помолчал, видимо, подбирая слова, и спустя некоторое время поговорить хриплым голосом: — Рита… Маргарита Лиговски… Она тебе нравилась, да? По этому вопросу Виктор сразу всё понял. Он не знал, что именно случилось с ней, но точно чувствовал, что во всём виноват Вадим. — Самойлов, — прошипел он сквозь зубы и резко поднялся с кровати. Парень нервно ринулся к окну, будто ожидая увидеть в нём ответ, постоял немного, вернулся обратно к кровати, остановился и принялся ходить взад-вперёд по комнате. — Как она умерла? — спросил он, лихорадочно мечась по комнате. — Сбросилась с… — Сбросили! — выкрикнул младший Москвин. — Точнее, сбросил! — Виктор, успокойся, — строго сказал Сергей Петрович и поднялся на ноги, оказавшись выше сына на голову, несмотря на его исполинский рост. — Никто никого не сбрасывал. Признаков насильственной смерти нет. Ни ссадин, ни синяков. Она сама… — Она не могла сама! Она же… Она же… Это Рита! Она никогда такое не сделала бы! — Вить, я понимаю твоё неверие, но услышь, она это сделала добровольно. Если её довели, то мы это выясним. И почему ты считаешь, что её убил именно Самойлов? — поинтересовался отец, но не из любопытства, а по рабочей привычки милиционера. — Не ты ли так яро защищал его? — он подозрительно сузил глаза. Виктор резко повернул одну только голову и хищно оскалился. Ничего не ответив, он сорвался с места и бросился прочь из комнаты. Распахнувшаяся дверь грохнула по стене, и в глубине квартиры послышался вскрик испуганной матери. — Витенька, ты куда? — она бросилась за ним, пытаясь остановить, но сын лишь грубо вырвал локоть из дрожащих материнских рук и, врезавшись в дверь, начал судорожно открывать замок. — Витя, Витя, Витенька! Стой! Куда ты? — мать упала на колени перед сыном и вцепилась в его штанину. — Витя! Но младший Москвин неумолимо проворачивал дрожащими от ярости руками дверной замок и, когда у него наконец это получилось, он распахнул дверь и, отпихнув мать от себя, выскочил в одних носках на лестничную площадку и помчался вниз. Мать хотела было ринуться за ним, но глава семьи положил руку на её плечо. — Ему надо остыть. Виктор вырвался на улицу и помчался во дворы. Раздался нечеловеческий вой, пробирающий до костей и переполненный вселенской тоской. В квартире было тихо, и эту тишину нарушали лишь мерный стук ходиков и утробное мурчание кошки у Глеба на коленях. Вадим сидел за столом и что-то царапал в тетради. Весь вечер они не разговаривали. Несмотря на это, младший Самойлов преданно ждал, когда брат заговорит с ним. Но тот молчал, занимаясь своими делами. Когда Глеб уже оставил надежды услышать хоть слово от Вадима, тот неожиданно проговорил: — Поздно уже. Ложись спать. Будничный тон. Ни капли тепла и намёка на нежность. Лучше бы молчал, подумал Глеб, поднимаясь с кровати и грубо скинув с себя кошку. Он был зол. Зол и обижен. Он боготворил брата, любил, жаждал его тепла и заботы. Но Вадим был далеко. Точнее, близко, тут в метре, стоит только руку протянуть, но дотянуться было невозможно. Глеб тоскливо бросил взгляд на тёмный затылок, на родной разлёт плеч и крепкую спину брата и, закинув полотенце на плечо, побрёл в ванную. Помылся он быстро, без особой охоты, уже не особо обращая внимание на порочную грязь, которая покрывала его с ног до головы. И внутри тоже. Когда Глеб вернулся в комнату, Вадим уже убрал все книги со стола и готовился ко сну. — Рано ты, — как можно более небрежно бросил младший. — Даже бренькать на гитаре не будешь? — Да поздно уже, — Вадим пожал плечами, зевая. — И я устал что-то за сегодня. Что-то в его зевке насторожило Глеба, каким-то он показательным был, картинным. По внешнему виду Вадима сложно было сказать, что тот так уж смертельно хотел спать, даже глаза были ясными и живыми. — Тебе же к первому завтра? — Глеб всеми силами пытался продлить разговор. Пусть и глупыми вопросами, но хотя бы чем-то. — Да. Помнишь же. И Вадим оставил брата в горьком одиночестве, уйдя в ванную. Пробыл он там долго. Глеб даже уже начал беспокоиться, но не решился постучаться и проверить, всё ли хорошо. Как ни в чём не бывало, Вадим вошёл в комнату, тихо напевая какую-то расслабленную мелодию. Младший безнадёжно и тоскливо наблюдал за ним, глядя поверх одеяла, натянутого по самый нос. — Я гашу свет, — предупредил Вадим и щёлкнул выключателем. В комнате тут же вспыхнула темнота, и Глеб невольно поёжился. Он сразу вспомнил про Олю. Наверняка, снова придёт. Вадим улёгся и отвернулся к стене, снова протяжно зевнув. Младший Самойлов же остался недвижим и остановил свой безнадёжный взгляд на спине брата. Глеб долго рассматривал его фигуру, пробегаясь глазами от чёрной макушки, по широким плечам и до скрытых под одеялом ног. Глеб всей душой хотел выбраться из своей одинокой постели и забраться к тёплому Вадиму под одеяло. Проведя в таких невыполнимых мечтах с час времени, Глеб уже хотел прикрыть глаза, сморённый подступающим сном, как услышал гул пружин в матрасе брата. Младший Самойлов зажмурился и притворился спящим, в то время как Вадим тихо встал с кровати и покрался в сторону двери. Глеб выдохнул и натянул одеяло до макушки, но, когда, вместо двери в ванную, скрипнула входная, Глеб резко сел. Дождавшись, пока не стихнут шаги брата в подъезде, младший подорвался, натянул поверх ночнушки уличные футболку и штаны и поспешил в коридор, где торопливо стал шнуровать кроссовки. Заметив бледное пятно сбоку, Глеб обернулся и от испуга сел на пол: чуть поодаль стояла Оля и тоскливо смотрела сверху вниз. — Ч-что ты хочешь? — бескровными губами прошептал Глеб. Оля ничего не ответила и лишь опустила голову, растворившись в воздухе. Самойлов посидел несколько секунд, осмысливая увиденное, но, вспомнив про брата, он подорвался с места, накинул на себя пальто и пулей выбежал из квартиры, едва не забыв закрыть дверь. Улица встретила его недружелюбным морозом и темнотой с одинокими фонарями. Глеб огляделся по сторонам и по какому-то внутреннему чутью решил пойти главной дорогой, ведущей в другие дворы, раздумывая в это время, куда мог направиться брат в столь поздний час. Первым на ум пришёл Виктор, но, увидев вдали пальто брата, которое шло по направлению к дому Марины, мысленные рассуждения трансформировались в отчаяние и боль. С тяжёлым сердцем, тянущим к земле, чтобы упасть и разрыдаться кровавыми слезами, Глеб побежал трусцой, держась стены и сохраняя дистанцию. Шли они недолго, дом Марины уже маячил впереди, как вдруг из подъезда вышла фигура и сначала хотела было сорваться в сторону, но тут же одёрнула себя и решительно направилась к Вадиму. Глеба это застало врасплох и, сначала растерявшись, он заметался на месте, но среагировал и юркнул за дерево. Лица разглядеть из-за зрения Глеб не успел, но по исполинскому росту он понял, что это был Москвин. Виктор взбежал вверх по лестнице и, не думая о последствиях, постучал в дверь квартиры, где жила Марина. Девушка открыла дверь быстро, несмотря на поздний час. — Витя? Ты… ты чего здесь делаешь? Москвин ничего не ответил, уронив взгляд на белоснежные плечи и грудь, прикрытую лишь тонкой тканью майки. Но такое внимание к своему телу девушке лишь польстило, и она, прислонившись плечом к дверному косяку, кокетливо посмотрели снизу вверх на парня. — Ну здравствуй, Вадик, — Виктор сложил руки на груди и вскинул голову. — П-привет, — искренне удивился Самойлов. — Ты чего здесь так поздно? И почему в носках? — Не твоё дело, — выплюнул Москвин. — Лучше расскажи, как убил Риту! Мою Риту! — его трясло от злобы и ненависти. Он был готов здесь и сейчас размозжить череп друга. — Что? — попятился Вадим, едва удержавшись на ногах. — Риту убили? — Да! Ты! — он схватил Самойлова за воротник и стал трясти, чуть ли не отрывая от земли. — Знаешь, что я с твоей Маринкой сделал? Знаешь?! — Дома кто? — Москвин прижал Марину к стене, закрыв за собой дверь. — Никого… мои на ночной смене… Виктор склонился к плечам девушки, проводя губами по коже и вдыхая запах чистого тела. — Вить? — прошептала Марина над ухом парня. Но больше для приличия. — Ты чего творишь?.. «Мщу». Москвин резко задрал майку девушки, оголяя упругую стоячую грудь. Марина ойкнула и тут же залилась румянцем, отводя смущённый томный взгляд. Виктор прильнул губами к соскам, закусив нежную кожу губами, но почти тут же грубо развернул девушку спиной к себе, придавливая её собственным весом и прижимаясь пахом к ложбинке между ягодиц. Марина под ним судорожно выдохнула, прогибаясь в пояснице, чем только сократила расстояние, разделяющее разгорячённые тела. С гулким грохотом распахнулось окно, и холод, потянувшийся по квартире, отрезвил Виктора. Он отстранился и, пошатнувшись, облокотился к противоположной стене. Марина недовольно посмотрела через плечо, нахмурив тонкие чёрные брови. — Я не могу… Вадик… я не могу… Я не могу с ним так… — бормотал Москвин, открывая дверь дрожащими руками. — Что ты с ней сделал? — прошипел Вадим, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Да нагнул я её! — выплюнул в лицо другу Виктор. — Кровь за кровь! С такого расстояния Глеб не мог услышать решительно ничего, кроме приглушённых голосов. Так же, как и увидеть — не более, чем размытые силуэты. Впереди виднелись кусты, из которых открывался бы отличный обзор. Но до них нужно было добраться незамеченным. Улучив момент, когда Вадим загородил Виктора собой, в то время, как сам находился спиной к местонахождению брата, Глеб чуть ли ни на четвереньках побежал в кусты. Нырнув в колючие заросли, мальчик стал жадно глотать воздух. Когда он всё-таки восстановил дыхание, напряг слух и принялся прислушиваться к разговору. — …Кровь за кровь! — Виктор хотел было пойти прочь, но его тут же перехватил Вадим. — Я ничего с Ритой твоей не делал! Мне очень жаль, что так получилось, — упирался Вадим. — Надеюсь, что твой отец расследует это дело и найдет убийцу… — Да чего его искать?! — перебил его Виктор. — Вот же он! — Москвин снова встряхнул Самойлова за воротник. — Да прекрати ты! — Вадим ударил друга по рукам. — Вот какой мне резон убивать её? — Такой же, что и остальных! Дальше Глеб не слушал. Он отвернулся и, облокотившись на ветки куста, до боли закусил солоноватую на вкус ладонь. Глеб с большим трудом открыл дверь и ввалился в квартиру, едва не упав на колени. Стресс и ночная прогулка отняли много сил, и Самойлов, едва стянув с себя уличную одежду и швырнув её на стул в комнату, погасил свет в прихожей. Погрузившись в темноту из-за резкого контраста освещённость, Глеб некоторое время шёл на ощупь. Внезапно на душе стало безумно тоскливо, будто он только что узнал о чьей-то смерти. Со всех сторон на него стал давить странный гул: не то звук, не то вибрация, кажется, от дребезжащих стёкол. Глеб смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Он вспомнил. Это было однажды ночью. Он проснулся от такого же звука, тоскливого и длинного, обмирая как во сне. Только сейчас это был не сон. Мальчик беспомощно смотрел по сторонам, широко распахнув глаза, но в комнате не было и намёка на свет, даже за окном, будто вмиг погасли и фонари, и луна. Но даже в этой темноте Глеб заметил её. Чуть поодаль чернел сгусток, который был в разы темнее беспроглядного мрака. Внезапно нечто белое и бесформенное медленно заколыхалось под потолком на этом сгустке тьмы. Пятно постепенно стало принимать очертания, и, приглядевшись, Глеб понял, что это… лицо, точнее, лица, которые мелькали и сменяли друг друга за доли секунды. Это были знакомые и те, что он видел лишь однажды. Пустые и, кажется, стеклянные глаза смотрели с величавым и насмешливым спокойствием сверху вниз на Глеба. — Здравствуй, дружок, — троящимся голосом проговорила наконец тень после пристального разглядывания. Самойлов хотел было заорать, но тень взмахнула взявшейся из ниоткуда когтистой рукой, и голос мальчика так и застрял где-то в горле. Ноги по приказу подкосились, повалив того на пол. — Не кричи только, — проговорила тень и растянула губы в несоразмерной её лицу улыбке, обнажая белоснежные акульи зубы. Глеб широко распахнул глаза и, кажется, не моргал, чтобы не пропустить ни единого движения сущности, скривив рот в немом крике. — А не забыл, как ты со Славой справился? М? Моя заслуга, — тень самодовольно облизнула заостренным кончиком языка синюшные губы, — Кстати, а помнишь, ты в меня камень кинул? — посетовала она, сощурив свои стеклянные глаза, но, как бы та ни старалась, эмоции в них не отражались, только испуганное лицо Глеба. — Было больно… — она скривила лицо в гримасе обиды. — Ох… сейчас с тобой бесполезно говорить, — с сожалением и некоторой небрежностью сказала тень, глядя сверху вниз на дрожащего мальчика, который, кажется, вовсе не слышал её. — Ладно… я, наверное, позже зайду… — последние слова она сказала совсем неразборчиво, растворяясь. Как только к Глебу вернулись дар речи и способность двигаться, а мир вновь приобрёл цвет и краски, он подорвался с места и, сгребая ковёр в гармошку, помчался к входной двери, едва сдерживая крик. Дрожащие, будто в лихорадке, руки остервенело дёргали ручку. Та неожиданно поддалась, и на пороге возник Вадим. — Ты чего не спишь? — нахмурился он, глядя сверху вниз. Но даже строгое выражение лица не могло скрыть его разбитость. Глеб шарахнулся от него и вжался спиной в стену, дико сверкая глазами исподлобья и оскалившись. Вернувшись домой в одиночестве после школы, Глеб направился в ванную, чтобы помыть руки, которые он и без того мыл по сто раз на дню. Но грязь всё равно оставалась на руках. Её нельзя было отчистить. Никакая вода не смоет грехи. И Самойлов смирился, решив для себя, что будет добродетелем с чёрными руками. Выйдя из ванной, Глеб вспомнил, что совсем забросил свой дневник. К тому же, много всего накопилось за эти дни: и новые убийства, и усиление чувств, и встреча с тенью… От последнего Самойлов передёрнул плечами. Внутри до сих пор всё замирало от замогильного холода. Глеб сел за стол и достал из потайного кармана портфеля заветную тетрадь. Хоть и записей в ней было немного, но, тем не менее, та уже была бесконечно дорога ему. Едва ли не самым близким другом, которому можно было рассказать все свои секреты. И Глеб рассказывал. Без утайки, недомолвок и стеснений. Он писал аккуратно, методично выводя букву за буквой, будто на каллиграфическом диктанте. Самойлов не замечал ничего вокруг, поэтому, когда за окном послышался треск и грохот, он вздрогнул и чиркнул от неожиданности лишнюю линию. Раздражённо ругнувшись, Глеб выглянул в окно и обнаружил, что деревья около его подъезда, которые часто стучали своими ветвями по стеклу из-за любого дуновения ветра, одно за другим падало под бесчувственной пилой древоруба. И теперь голая черёмуха чахла на сухой траве.