Treat

Машина мчит на ста тридцати милях в час по пустынному шоссе. Сзади скрежет железа и холод замогильный сквозь жар агонии, впереди деревья и закат, картина мирная, идиллия. Он бы затормозил у пыльной обочины, вышел, запустил руки в высокую жухлую траву, вдохнул небо и звёзды и рассмеялся, пока один. Но вместо этого он давит лишь на педаль газа, сжимает пальцы на руле и молится. «Ты же не дашь Помощнику одолеть себя? Ты приведёшь его к признанию своего греха, дашь вкусить поражение во имя очищения?» — Да, — шепчет он. Он всегда отвечает «да», он всегда верит своим словам. Но на этот раз его ничто не спасёт, это выбивает оставшийся в груди воздух, пачкает слезами щёки. Машины равняются, слева ему в глаза, печальные, смирившиеся, любящие, смотрит дуло. Сегодня ему не жить, да и завтра тоже. Этот закат сожрёт его и схоронит в своем лоне до дня Коллапса. Лишь бы схоронил. В голове призраком, порочным агнцем, смеётся Отец, брат, лис с огненной шерстью и хитрой улыбкой. Иоанн смеётся с ним и выкручивает руль. Выстрел звучит и ломает воздух в щепки. *** Красивые дети, красивая молодость под паршивую музыку и звон брелока под передним стеклом. Иосиф водит мягко, открыв водительское окно и грея плечи на пыльном солнце. Его профиль, орлиный, точёный, вызолачивается и полыхает подобно сухому осеннему лесу, спокойному и роковому. Изящные пальцы нежно сжимают руль, и при взгляде на них в голову лезут сплошь лёгкие радостные мысли. Вера, тонкая, маленькая Вера, толкает его сзади, хихикает, переливаясь колокольчиком, проходится руками по шее и ключицам, шепчет на ухо нарочито громко: — Снова выпадаешь из реальности, дружок? Кончай любоваться, — и смеётся в унисон с русым, чуть повернувшим к ним голову. Иоанну бы раскраснеться сейчас, прикинуть на сестру, но ему слишком хорошо, слишком тепло, слишком лениво. Тем более, скрывать чувства значит скрывать правду, а это грешно и бесплодно, так говорит Иосиф. А если так говорит Иосиф, то это правда. *** Мягкое одеяло расстелено на опушке так, что за спиной дряхлые сосны в небо стремящиеся, а перед глазами луг, золотой и изумрудный, вышитый травами и мелкими камнями. В руках тёплой тяжестью чувствуется гитара, медные струны перекатываются под пальцами, оставляя на них небольшие краснеющие следы. Вера сидит, поджав под себя ноги, и плетёт венок из ромашек. Из одуванчиков уже на голове Иоанна, щекочет голову крохотными лепестками, шепчет всякие мысли. Волосы будущей сестры (Иосиф сказал, что они примут девушку в свою семью уже в ближайшее время) на солнце — белое золото, расплавленное и пряное как мёд. Светлое платье засыпано листиками и стебельками, и мама точно отругала бы её за зелёные пятна на одежде. Но все они по-своему научились воспринимать агрессию родителей как ценность, гордость, путь к силе. Им не страшны были кулаки и ремни поперёк спины, они улыбаются и говорят «Да». Теперь же бояться нечего — родителей нет больше, им ничто не помешает. Оставалось только дождаться третьего брата и можно начинать миссию. Рядом с девушкой лежат фотографии с Иаковом. На нем военная форма и винтовка через плечо. Карточка тусклая, поцарапанная, медные волосы кажутся совсем уж потухшими. Вера не знает сводного брата; когда он уезжал на войну, она ещё не была с ними знакома, а сами Сиды были запуганными юнцами, только только ступившими во взрослую жизнь. Иосиф просит сыграть что-нибудь весёлое, и пальцы пляшут по струнам быстрее. Девушка поднимает голову, улыбается радостно, начинает покачиваться и напевать. Эту песню они играли вместе на спектакле на ярмарке около года назад, когда приёмная Сид звалась Рейчел и была ещё так в себе не уверена, и Иоанн помогал вовсю устраиваться в жизни названной сестре. Старший удивлённо моргает, смеётся рассеянно. Видно, что он приятно обескуражен, это греет душу — брюнету в радость делать брата счастливым. После полдника белокурая засыпает на мягком покрывале, вдыхая аромат луговых цветов и чему-то блаженно улыбаясь. Её голова покоится на коленях темноволосого, тот в задумчивости перебирает её пряди. Над полем стоит почти гробовая тишина, она напрягает его душу, приводит в смятение, горькое и непонимающее. — Брат, — тянут со стороны. Иоанн вздрагивает и оборачивается, натыкается на яркие голубые глаза, скрытые обычно за янтарными стеклами очков. Но сейчас старший смотрит открыто, одновременно серьёзно и игриво. — Что? — неловко переспрашивает брюнет. Его такое поведение, такое состояние брата вводят в лёгкий ступор: он не привык видеть брата счастливым. — Ты не хочешь ничего сказать мне? В последнее время ты выглядишь подавленным, — глаза напротив преисполнены беспокойством. Средний только сейчас подмечает, что Иосиф снял свои жёлтые стекляшки и крутит теперь тонкую оправу в пальцах. Глаза старшего на самом деле два моря, глубокие и смертоносные, но тихие и ласковые иногда, далеко не перед всеми. И сложно передать словами, насколько чаще бьётся сердце темноволосого, когда он повторяет про себя, что он и есть в этом плане избранный. — У меня всё в порядке, — врёт он. Врёт, чтобы не волновать, чтобы не становиться ещё одной проблемой, ещё одной болью. Он знает, что на плечах брата и так лежит слишком многое. Забота о младших, подработка, планы на светлое будущее, в котором не будет гнета родителей. — Скажи мне, — на секунду голос звучит жёстко, но потом смягчается, становится ласковым, вкрадчивым. — Ты же знаешь, мне можно доверить любую тайну, я помогу в любом случае, — и под недоверчивый взгляд добавляет, — Я беспокоюсь за тебя. Средний открывает рот, но, не решается ничего ответить, закрывает его и отворачивается. Голова Веры давит на колени особенно ощутимо, и брюнет зажмуривается. Ему одновременно хочется рассказать все, поплакаться в чужое плечо, почувствовать успокаивающие прикосновения рук к плечам, мягкий тембр голоса, что прокатится волной по телу… но одновременно ему и страшно, волнительно. От горьких мыслей его отвлекают пальцы старшего, вплетающиеся в его волосы. Они тянут легко за пряди, и, повинуясь чужой воле, он поворачивает голову. Лицо Иосифа сейчас буквально в паре сантиметров от его собственного, настолько близко, что спирает дыхание. Чтобы не смотреть прямо в глаза и не выдавать своего смятения, он скользит взглядом вниз, по чужой шее, груди, напряженной руке, упирающейся в покрывало. «Не самая лучшая картина для смущённого сердца» — думает Иоанн, слушая слишком частые удары в груди. — «Надо срочно что-то делать» — Ну же, — шепчет старший и чуть покачивает головой, когда брат поспешно отстраняется, аккуратно убирая голову сестры с колен. После небольшой паузы, наполненной молчанием и переживаниями, он ответил: — Понимаешь, я… я в последнее время не могу контролировать гнев. Часто срываюсь на однокурсниках, не высыпаюсь, нервничаю. — Может, ты сильно из-за чего-то переживаешь? Из-за чего-то, что не даёт тебе жить спокойно? Иоанну очень хочется буквально выкрикнуть тому в лицо, что, мол, да, мне определённо что-то мешает жить спокойно. Даже не что-то, а кто-то. Кто-то вроде тебя. Но он поджимает губы и прикусывает щёку изнутри, лишь бы не проронить ни звука. На этот жест старший вновь наклоняется ближе, расстояние между ними стремится к нулю, сознание среднего закипает, душа бьётся крыльями о рёбра и вот-вот сломает их. Но вместо того, чтобы побеспокоиться об этом, он наклоняется вперёд, обращая вечность сомнений в мгновения счастья, и прижимается своими обветренными губами к чужим, отвечая этим на все вопросы. За доли секунды он осознает, насколько мягкие и тёплые губы его брата и как здорово было бы прикасаться к ним каждый день. Доли секунды он молит всевышнего о том, чтобы Вера не проснулась именно в этот момент. Отстраняясь, он видит в чужих глазах удивление, сменяющееся какой-то нечитаемой эмоцией. В следующее мгновение русый поднимается на ноги и тянет среднего за собой в сторону автомобиля. Видимо, того ожидает разговор на повышенных тонах, а, может, ядовитый полушёпот. И то, и то будет уничтожающим по отношению к брюнету. Оказавшись на месте, Иосиф толкает его на обшитый железом и нагретый солнцем бок так, что зеркало неприятно упирается ему в поясницу. Старший опирается о раму и нависает над средним, лишая его возможности убежать, скрыться. Но вместо боли или громкого, ранящего голоса, он не ощущает ничего, ничего не слышит. Поднимает непонимающий взгляд на застывшего русого. — То, что ты сейчас сделал… это было серьёзно? — но, не получив никакого ответа, он чуть нахмурился, — Ответь. Пожалуйста. — Да… — шепчет испуганно средний, потом поспешно добавляет, — я серьёзен. И вновь жмурится, ожидая удар или что похуже. Но в ответ слышит смешок и ласковое: — Это ты сейчас от сердца или из принципа говоришь? — и чувствует лёгкий, целомудренный поцелуй в лоб, от которого колени всё равно подгибаются. Плохо быть настолько влюблённым. Иоанн открывает глаза и смотрит на брата удивлённо, неверяще, но счастливо. Поднимает голову и ловит чужие губы, сминая их в почти что детском поцелуе. Идти дальше пока страшно — вдруг он не так понимает намёки или торопится. Чувствуя эту нерешительность, русый берет инициативу на себя, настойчиво прижимаясь губами к губам напротив, танцуя пальцами по чужим ключицам, проглядывающим из ворота рубашки. Средний на это удивлённо выдыхает в поцелуй, приоткрывая рот, чем незамедлительно пользуется старший, проталкивая туда язык. Щёки Иоанна стремительно алеют, телу становится жарко. Ощущать, как брат играется с его языком, заставляя отвечать и закручивая в каком-то диком танце, странно. Странно и возбуждающе, грешно, он не должен сейчас чувствовать себя таким… таким свободным. То, что происходит сейчас между ними, похоже на сумасшествие. Руками Иосиф спускается вдоль тела, останавливая их на секунду на бедрах и вдавливая их немного в металл, и спешно поднимается назад на ключицы, скользя пальцами в ямку между ними. Отрывается от опухших и покрасневших губ, довольно оглядывает лицо своего родственника и спускается поцелуями к шее. Там нежные влажные прикосновения обретают жёсткость, становятся укусами, расцветающими алыми оборванными лепестками на тонкой коже. Это заставляет младшего вскинуться, открывая рот и сипло выдыхая, и обвить руками чужие плечи. Он откинул голову назад, чувствуя всполохи блаженной, сладкой боли. Он ведь сейчас как жертвенное животное с перевязанными конечностями и кинжалом у сонной артерии. И он действительно готов умереть. Умереть за брата. Тем временем старший расстёгивает чужую рубашку чуть подрагивающими пальцами и спускает её почти до пояса так, что она держится только благодаря не снятым с запястий рукавам. Скользит по часто вздымающейся груди губами, обходя потемневшие ореолы сосков и ведя невидимую дорожку вниз живота, туда, где из-под пояса с железной пряжкой виднелась тонкая дорожка волосков. Разгибается и вновь устанавливает зрительный контакт, ловя брюнета за подбородок: — Вижу, ты такой нетерпеливый и отзывчивый, — и указывает взглядом вниз, на топорщащуюся ткань брюк. На это младший мучительно краснеет, прикусывая и без того растерзанную губу. — И ещё ты так мило краснеешь. Лицо, — коротко целует в лоб, — уши, — широко ведёт языком по мочке, прикусывает и посасывает её под хриплое дыхание темноволосого, — плечи, — ведёт пальцами по загорелой коже, немного надавливая и будто чуть-чуть массируя, — грудь, — и лижет один из вставших сосков, сжимая и выкручивая второй. Иоанн стонет на это, хоть и тихо, но удивлённо, восторженно. Старший вздрагивает всем телом и только больше надавливает языком на потемневшую бусинку. Отстраняясь, он чувствует дрожь, которая пробегает по чужому телу и не понимает: настолько хорошо или холодно ли брюнету. Подумать над этим ему не даёт сам брюнет, резко обвив плечи руками и прижимаясь всем телом. Он стащил резинку и распустил пушистые русые волосы, практически неуловимо пахнущие ветром и морем. Откуда тут может взяться запах моря?.. Брат с тихим смехом вжимается в него всем телом, утыкаясь носом в плечо, с которого не сошли ещё беспорядочные пятна румянца. Пересчитывает губами родинки на шее и лопатках и снова поднимается к губам, сминая их теперь в более медленном, щадящем поцелуе. И только темноволосый собирается возмутиться — его возбуждение ещё не спало — как чужая рука первой проскальзывает вниз по животу, обводит пальцами пресс, достаточно быстро разделывается с пряжкой и молнией и чуть дольше с пуговицей и ныряет сразу в бельё, выбивая из его груди остатки воздуха и пуская цветные круги перед глазами. Он цепляется пальцами за чужие плечи, позже перебирается пальцами в волосы. Оттягивает назад, когда рука брата проходится по затвердевшему члену, кольцом сжимаясь у основания и медленно двигаясь к головке. Всухую не так удобно, но выделяющаяся из щели смазка смягчает прикосновения. Он целует в кадык, линию челюсти, скользит по выступающим под самой кожей венам, когда брат оттягивает крайнюю плоть, слегка массируя в пальцах. Кусает кожу, оставляя красные следы, которые сделают его и русого приверженниками водолазок. Иосиф ведёт головой, явно давая понять, что его пора отпустить. Пальцы послушно выпускают чужие волосы, скользя ласково по лицу и ложась на плечи. Старший снова целует его и отходит на шаг, будто оценивая свою работу. Иоанн совсем запыхался и раскраснелся, причём румянец пошёл пятнами по лицу, плечам и даже отчасти груди. Вечно зализанные волосы теперь растрепались, щекоча кожу; глаза слезятся; губы припухли и наливаются теперь алым, кое-где кровоточат. По шее и ключицам проходит полоса засосов, рубашка незаметно для них упала на землю. Грудь и живот часто вздымались. Когда мужчина начинает думать о том, что творится ниже живота, у него сладко темнеет перед глазами: возбуждение подстегивает ещё и то, что Вера может проснуться в любую минуту. Он одним плавным движением опускается на колени перед брюнетом, удивляясь своей затее. Он никогда не был особым любителем своего пола, но брат из разу в раз будит в нем что-то одновременно животное и по-человечески нежное. Это снежным комом набирается ещё с самого детства, когда старший стирал слёзы с лица младшего детскими бумажными салфетками и заклеивал оставшиеся после побоев родителей ссадины глупыми пластырями с изображениями животных и мультяшных героев. Только это время прошло, а чувство осталось. Темноволосый по новой вцепляется ему в волосы, тихонько поскуливая и дрожа всем телом. Видимо и он догадался, что хочет сделать русый, и теперь трепещет в предвкушении. Вообще, он удивлен, что тот такой тихий. Может, из-за нежелания пробудить названую сестру? Иосиф касается губами головки и проходится языком по щели, обильно сочащейся смазкой. При этом чужие бедра вздрагивают и вскидываются было, но их удерживают его сильные руки. Он открывает широко рот и вбирает на пробу на половину, щедро проводя языком по всей длине. Член во рту заинтересовано вздрагивает, пытаясь будто угнаться за чужими желанными влагой и теплотой. Старший на это чуть хмурится и старается спрятать зубы, чтобы не задеть нежную кожу. Он заглатывает чуть глубже, проводя кончиком языка вдоль выступающих вен. Сверху неосознанно толкаются, засаживая орган слишком глубоко в горло. Это вызывает спазмы и русый выпускает изо рта уже пульсирующий ствол, позволяя себе откашляться. Когда он поднимает глаза, то натыкается на полностью потемневший залитый зрачком взгляд, в котором читаются искренние желания полностью отдаться и скорее кончить. И, господи, этот взгляд заводит. Иосиф снова заглатывает, действуя теперь осторожней. Брюнет сверху уже стонет, цепляясь руками за гладкий бок автомобиля и блаженно запрокидывая голову. Он уже на грани, но брат всё равно удивляется, когда тот кончает прямо ему в рот с громким полувскриком. *** Иоанн всё ещё испытывает некое чувство вины за случившееся. Он спровоцировал старшего, тот принял его и доставил ему удовольствие, не потребовав ничего взамен. Он готов даже поклясться, что тот не успел удовлетвориться. Также его снедал стыд, дикий стыд. Что они только что вытворили? Мужчина с мужчиной, брат с братом! Уму непостижимо. Да ещё и этим бесконечные хитрые взгляды девушки и певучие шутки про то, что он застегнул-таки рубашку до конца. И нечитаемое выражение лица русого, его ухмылка и чёртики в глазах, таинственное «Обсудим это позже» на ухо, когда спешили от машины к просыпающейся сестре. Но, несмотря на это все, он был бесконечно счастлив. *** Выстрел звучит и ломает воздух в щепки. Братья, сёстры, он ещё вернётся. Вернётся в день Коллапса. А пока… Пока он будет жить в их сердцах, он будет оставаться частью проекта «Новые врата Эдема». Он будет в выстрелах детей Отца, в плаче и очищении грешников. В звоне цепей Иакова, в свисте его охотничьих ножей. В смехе Веры, в шелесте белых цветов на ветру, в плеске моря Блажи. Он будет в Отце. В его сердце, голове, в его руках и словах. Они любят друг друга той искренней любовью, которую простит даже Бог. Поэтому он ничего сейчас не теряет, просто пропадает из настоящего мира на какое-то время. Отец — брат — позаботится о нём.