Персефона

13 июня 1943 Время приближалось к ужину, когда они с Персефоной снова пересеклись. Том провел большую часть воскресного дня за подготовкой к экзаменам, но, погрузившись в раздумья, зациклился на одной единственной мысли, гадая, что же следует сделать с лгуньей — что он мог сделать с ней, кроме убийства. Он обнаружил, что постоянно возвращается к одному и тому же — он не хотел смерти Персефоны Каллаган. Наказать, да. Приручить, да. Овладеть, да. Убить, к сожалению, нет. Том думал об этом на протяжении всего пути по лестнице, пока поднимался в башню Когтевран. Стараясь не обращать внимания на возомнившего о себе невесть что орлиного стража, он постучал по двери. Прошло несколько напряженных минут, но, наконец, какой-то семикурсник устало выглянул за дверь. Он осмотрел Тома с головы до пят и, конечно же, сразу узнал, но, кроме дернувшегося уголка губ, больше ничем не выдал своей осведомленности. — Да? — Персефона Каллаган, — прямо в лоб спросил Том. — Она здесь? Выражение когтевранца сразу изменилось, выказывая явную неприязнь при упоминании ее имени, заставив Тома моментально ощетиниться. Да в мизинце этой грязнокровки «остроумия сверх меры»* больше, чем у тебя, — ехидно подумал Том. Он подавил возникшую мысль, как только понял, куда она может привести, и сдержал свой порыв вновь огрызнуться на студента. Убавив резкость в голосе, он немного расслабил плечи, прежде чем наклониться вперед и произнести с небольшой заговорщической улыбкой, слегка добавив доброты и тактичности в свой тон: — Прости, я не хотел выглядеть грубым… прости еще раз, я не расслышал твоего имени. — Стюарт, — ответил парень, прищурившись в раздумьях, будто подвергал сомнению все, что когда-либо слышал о Риддле. — Ах! Стюарт. Прости, Стюарт, не хотел, чтобы ты оказался меж двух огней. Мы с моей благоверной немного поссорились, и я надеялся найти ее здесь… ну, знаешь, сопроводить на ужин и все уладить. Стюарт смерил его взглядом, прежде чем фыркнуть и покачать головой. — Это правда? — на вопросительный взгляд Тома, Стюарт лишь кивнул головой в сторону общежития для девочек. — Ты и Каллаган? Том усмехнулся с утвердительным кивком, не заметив, как непроизвольно изогнулась собственная бровь в ответ на забавный вопрос когтевранца. — Ну, желаю удачи, она… с приветом. Том улыбнулся еще шире, склонив голову набок. — Что ты имеешь в виду? Вопрос, казалось, воодушевил Стюарта, и он, распахнув дверь и похлопав Тома по спине, провел его внутрь. — Удачи, — повторил когтевранец, положив руку ему на плечо, прежде чем наклониться и прошептать, — потому что у Каллаган не все дома… если ты понимаешь, о чем я. Сумасшедшая. Он назвал Персефону сумасшедшей. Том почувствовал, как губы скривились в презрении от мысли, что он, Том Риддл, стал бы вкладывать свое время и усилия — даже играя на публику — во что-то столь же бесполезное, как спятившая девушка. Персефона Каллаган не была сумасшедшей, она была блестящей, она была… Том снова оборвал свои мысли, вместо этого растянувшись в провокационной ухмылке. Он прошептал со смешком: — Да… ну, ты знаешь, что говорят о сумасшедших, приятель. Стюарт рассмеялся в ответ и закивал с энтузиазмом, оценив его подкол, но пропустив опасный огонек, вспыхнувший во взгляде Тома. — Чувак, да ты в порядке. — Стараюсь, — Том подождал, пока когтевранец успокоится, прежде чем повторил, — извини еще раз, но как ты думаешь, не мог бы… — А! Ладно, сейчас, я попрошу Мелоди привести ее. Том улыбнулся, кивнул и поблагодарил Стюарта, наблюдая, как тот отошел к какой-то девушке, судя по всему его однокурснице. По фамильярности, сквозившей между ними во время краткого диалога, Том предположил, что эта парочка, должно быть, встречается — «надо не забыть в свободную минутку прошерстить их родословную». Девушка, Мелоди, исчезла, поднявшись по одной из лестниц и вскоре вернулась с все еще прихрамывающей Персефоной. Лгунья выглядела довольно помято и не скрывала свою усталость, следуя за Мелоди в школьной юбке и блузке. Нежный румянец тронул ее щеки, когда она заметила Тома, и, случайно споткнувшись, направилась к нему. Стюарт заговорщицки подмигнул и сразу отвернулся. Другие в комнате, однако, продолжали откровенно пялиться, пока расстояние между Томом и Персефоной не сократилось. — Том, — сказала Персефона, будто только что проснулась. — Что ты здесь делаешь? — она осмотрела гостиную с явным беспокойством. Том взглянул на зрителей и, если кто-то из них все еще смотрел, когда он встречался с ними взглядом, то продолжал держать зрительный контакт, пока они не отворачивались, а некоторые и вовсе не съеживались от страха. Как только самый любопытный из этого гнезда лишил их своего внимания, Том повернулся к Персефоне, заметив, как уголки ее губ приподнялись в лишь слегка заметной ухмылке, и потянулся, чтобы откинуть волосы с ее плеч. — Пойдем со мной. Персефона колебалась, наклонив ухо к плечу и продолжая ухмыляться, пока в конце концов не кивнула: — Хорошо.

***

— Хочешь поужинать вместе? Краем глаза она заметила какое-то уж слишком нейтральное выражение на лице Тома и посмотрела вперед. — Я бы хотела, чтобы ты перестал тянуть время и рассказал, что тебя так беспокоит. Том замедлился почти до полной остановки, и Гермиона прошла еще несколько шагов, прежде чем поняла, что тот остановился. Обернувшись, она обнаружила, что он стоял и скованно смотрел на нее, будто собирался опровергнуть какие-то подозрения, но потом, заметив в ее взгляде веселье, расслабился. — Неужели это так бросается в глаза? — вздохнул Том с гримасой отвращения. Она пожала плечами. — Для меня, да. Для всех остальных? Вряд ли. Для твоих приспешников? Конечно, нет. Том вздохнул. — Я хотел бы обсудить… инцидент, произошедший с тобой. — Ах, — Гермиона нахмурилась, оглянувшись через плечо и осмотрев пустынный коридор. — Значит, в библиотеку? — Я знаю место поближе, — сказал Том, качая головой. — Там внизу есть класс, который не использовался по назначению довольно давно. Кроме случайных студентов, прячущихся в нем и занимающихся всякими темными делишками во внеурочное время, туда больше никто не заходит. Брови Персефоны приподнялись, когда она услышала сомнительный подтекст этого предложения. Том, поддерживая образ любящего кавалера, ухмыльнулся и протянул руку, мысленно готовясь к прикосновению этих, покрытых плесенью и цвелью, грязных рук. — Только если ты не возражаешь оказаться в одной комнате со столь подлой и безнравственной особой, как я. — Гермиона, хихикая, обхватила его руку. — Я с нетерпением жду этого, если честно, — лукаво добавила она. Так и было. О, с каким нетерпением она ждала этого… Он сверкнул своей самой дьявольской ухмылкой, согнув руку и вложив ее кисть в сгиб своего локтя, прежде чем продолжить путь вдоль пустынных коридоров в заброшенный класс на первом этаже. Проверив помещение на пригодность для их предстоящего разговора и убедившись, что ни одного из вышеупомянутых студентов не было внутри, Том начал накладывать защитные и заглушающие чары. Гермиона шла вдоль пустой комнаты, проводя кончиками пальцев по поверхности редкой мебели, скудно расставленной по периметру. Она медленно брела, тихо напевая себе под нос, пока Том накладывал маскировку. Почувствовался резкий сдвиг в атмосфере, как только он, наконец, закончил с заклинаниями, основательно заблокировав пространство. Гермиона мысленно улыбнулась цепочке разномастных чар, щекочущих кожу. Обернувшись, она обнаружила, что Том выхватил свою палочку, нацелившись на нее, и, притворившись шокированной, направила в ответ свою собственную, бросив взгляд, полный обиды и боли. — Что происходит, Том? — Замолчи. Этим вечером я буду задавать вопросы. И больше никаких ИГР! Гермиона закусила край нижней губы, теребя ту меж зубов и отчаянно пытаясь не усмехнуться. Это, казалось, только больше рассердило Риддла. Сердито оскалив зубы, Том направился к ней тяжелой походкой, быстро сокращая расстояние между ними. Теперь тисовая палочка была направлена в лицо Гермионы, находясь лишь на расстоянии вытянутой руки. — Ты подозревала, что я ничего не узнаю? — О чем, Том? — ласково пропела она, заслужив в ответ очередное рычание. Гермиона почувствовала, как в нее врезалось брошенное им невербальное заклинание, приковывавшее ноги к полу. Хватило мгновения, чтобы оценить его силу, прежде чем Том вывернул Гермионе левую руку и снова прорычал: — Об этом! — эффектным росчерком палочки, он выпустил очередное заклинание, разрезавшее как рукав, так и повязки на предплечье. Когда взгляд остановился на чистой коже Гермионы, Том взбесился. — Убери, — потребовал он, — убери свою проклятую маскировку, ты, мерзость! Ни один мускул на лице не дрогнул от его оскорбления, она лишь любезно прищурилась, снимая свои так прочно удерживаемые на месте чары и выставляя напоказ воспаленную, корявую надпись. Избавившись от бремени постоянной поддержки маскирующего заклинания, ее накрыла освобождающая волна облегчения, что-то схожее с хорошей, утренней разминкой перед началом нового дня. Дав волю довольному вздоху, она увидела, как пристальный взгляд Тома вернулся обратно к лицу, вместе с еще одной нежелательной реакцией, которую, как она догадалась, он попытался моментально подавить. — Лучше? — спросила Гермиона. Том отбросил ее руку, словно только что вспомнив о происхождении ее крови, и ткнул палочкой ей в горло. — Как долго ты собиралась скрывать это от меня, Каллаган? Она деликатно пожала плечами. — Столько, сколько пожелаю. Том фыркнул, закипая от ярости при виде Гермионы, даже не моргнувшей от близкого присутствия рядом с собой столь явной магической угрозы. — Для путешественницы во времени, воображающей себя такой умной, ты кажется, упустила из виду мельчайшую деталь — фундамент всех моих планов! — кончик древка скользнул по шее к ямке под подбородком, приподнимая голову Гермионы выше и не оставляя ей выбора, кроме как расползтись в чеширской ухмылке и с насмешкой встретить его взгляд. — Или это не совсем то будущее, из которого ты явилась? — ехидно спросил он. — Судя по клейму на твоей руке, я как-то сомневаюсь, что твоя реальность сильно отличалась от этого. Гермиона провела большим пальцем по нижней грани своей изогнутой палочки, заработав неприятный укол по подбородку. Том выглядел возмущенным тем, что она вообще не выпустила ту из рук, но, казалось, не хотел заострять на этом внимание, по крайней мере, на данный момент. Скользнув языком по внутренней стороне зубов, она ответила: — Нет, не сильно отличалась. У тебя все получилось, я разве не говорила? Не могу припомнить… все сливается воедино… — После произнесённого вскользь заявления, Том заметно оживился, но постарался побыстрее подавить порыв своего самодовольства, заставив Гермиону усмехнуться. — Я пришла сюда помочь тебе добиться успеха еще раз, но… должна признать, что надеялась освободить тебя от предрассудков насчет маггловской крови, которую ты сдуру считаешь грязной. Приподнятое настроение как ветром сдуло при упоминании магглов, и Том прорычал: — Отвратительные существа! Их вид и разновидности! Невежественные идиоты! Гермиона фыркнула от проявления его ядовитой ненависти, прежде чем повернуть голову в сторону и слегка вздохнуть. — О, Том, — сказала она, — ты гораздо умнее, гораздо гениальнее того, чтобы по-настоящему придерживаться идеала, будто чрезмерное близкородственное скрещивание само по себе порождает силу. Посмотри на меня. Несмотря на все желание не делать этого, взгляд все равно несколько секунд осматривал хрупкое тело, прежде чем Том стряхнул наваждение: — Мерзость, — опять рявкнул он. — Какой вероломной ложью ты еще меня кормила? Гермиона как в замедленной съемке эффектно взмахнула ресницами, расплываясь в безмятежной улыбке. — Ну, например, что нападения не было. Том прищурился. — Нет… — он вновь ощетинился, и кончик палочки задрожал от едва сдерживаемого гнева. Она подстроила все это? Он вспомнил о словах, брошенных ей перед открытием Тайной Комнаты. «О, нет. С меня хватит этого существа на всю жизнь». Конечно, подстроила. Он перевернул стол от осознания столь грубого недосмотра со своей стороны и снова прорычал: — С какой целью ты открыла мне эту… жалкую правду, Персефона? — Я же сказала, что надеялась развеять предубеждения и, тем самым, найти себе более достойное место, чем у ног твоих псов, — Гермиона говорила легко, почти доброжелательно… до последних слов — те прозвучали с отчетливой, очевидной ненавистью. Том усмехнулся. — Нет другого места для таких, как ты, кроме, как у ног моих последователей. Ты создана, чтобы барахтаться в грязи, в которой и была зачата! Слетевшие с губ гулкие слова прозвучали так же бессвязно и грязно. Более того, он почувствовал в атмосфере растущий гнев Персефоны, полностью опровергающий демонстрируемое ею спокойное выражение на лице. Том стиснул зубы, усилив хватку и ощутив дрожь палочки, сопротивляющейся его намерениям в отношении ведьмы, частично завоевавшей лояльность тисового древка. Он не мог убить ее этим оружием… Как ни крути, оно было против ее смерти. — А я только подумала, что нравлюсь тебе, Том, — скромно заметила Гермиона, и озорной огонек вновь вспыхнул в ее темных глазах. Том крутанул запястьем, фокусируя свое внимание на Гермионе, будто было необходимо, чтобы они оставались на расстоянии не ближе вытянутой руки. — Уверяю тебя, если бы я знал, что ты столь жалкого происхождения, я бы даже не взглянул на тебя, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться. — Ох, ты ранишь без пощады и жалости, — насмехалась она. — А как же эти поцелуи украдкой… — Замолчи! — Эти пылкие взгляды…  — Предупреждаю тебя, Персефона! Еще одно слово и я… — И я знаю, как ноет твой член с того самого дня, когда я впустила тебя в свое сознание! Гермиона внезапно атаковала, поток силы отбросил их друг от друга, но Том быстро отскочил, и следом первое проклятие сорвалось с губ вместе с рыком: — Я отрежу твой гнусный язык! Она выставила блок. — Но всего пару дней назад ты тосковал по нему! Второе проклятье вырвалось из палочки лучом фиолетового света. Она уклонилась от основной части проклятья, попавшись лишь кончиками волос, отрезанных в процессе. — Ты встанешь на колени вместе с остальными! — Мы достигли такого прогресса в направлении ЭТОЙ фантазии… Следующее заклинание Тома резануло прямо на середине предложения, и кисть Гермионы задрожала от силы парируемого взрывного потока его магии. — ЗАМОЛЧИ! Когда рука перестала трястись, Гермиона обнаружила, что часть проклятия все-таки задела ее, вновь открыв почти зажившие раны. Быстро оценив нанесенный урон, она вернулась к нему взглядом, наслаждаясь зрелищем разгоряченного, свирепого Тома Риддла. Он выглядел по-настоящему измотанным, находясь, мягко говоря, в противоречии от собственных неуемных желаний, даже несмотря на ее открывшееся происхождение. Хотя ей и не были присущи столь непристойные выпады, Гермиона не могла не заметить их фантастический результат. Развратные инсинуации оказались именно тем, что в итоге вывело Тома из себя. Они стояли, глаза в глаза, друг напротив друга в самом центре расчищенного пространства классной комнаты. Том тяжело дышал, плечи вздымались от каждого разгневанного вздоха, Гермиона же слегка ссутулилась, немного запыхавшись и держа свои щиты наготове, но, главным образом, наблюдая хищным взглядом за каждым шагом Риддла. — Ты поймешь… Том… что мы равны, ни больше, ни меньше. Из-за этого ты жаждешь моего общества. Помимо физических желаний, твою собственную магию тянет к моей, словно мотылька на свет. Гермиона начала идти вперед, так медленно, что это было практически незаметно. Она не сводила с него взгляда, пристально наблюдая из-под упавших на лицо волос, и он, казалось, потерялся в мрачном хаосе, поселившимся, как она знала, в молодом теле сразу после ее вселения. — Не так уж мы и отличаемся, Том Риддл, — скромно заметила Гермиона. — Мой вкус, который ты успел распробовать, сила, которую, как я знаю, ты отчаянно желаешь… это результат твоего успеха. Я — результат созданного тобой мира. И это лишь крупица того, что могло бы быть, что будет, если ты избавишься от своих предубеждений. Манера ее походки не давала Тому покоя, вызывая в памяти то, как искусно Гермиона двигалась в Выручай-Комнате. Каждое движение — проявление плавности и предельной точности. Ни одного лишнего вдоха или потраченного впустую мышечного сокращения. — Я думала, что мы поладим, Том, — тихо добавила она, наблюдая за тем, как слегка опустилась его рука при их сближении. По-прежнему разгоряченный взгляд Тома был всецело сосредоточен на ней, но приобрел другой характер, когда она подошла ближе. Гермиона протянула свою свободную руку, дотронувшись до внутренней части его предплечья, невесомо рисуя линию от запястья до локтя и обратно. Том не набросился на нее следом, лишь качнул головой, бессознательно смещаясь ближе, и Гермиона начала втягиваться в кольцо его рук, смело касаясь носа своим. Гермиона улыбнулась, и вместе с этой улыбкой линия его плеч и спины заметно расслабилась, несмотря на внутреннюю борьбу за сохранность защитной позиции. — Мы разделим бразды правления над этим миром… ты и я… — проговорила она на одном дыхании. Том прикрыл глаза от медовых речей и нежных, плавных штрихов ногтей по своему рукаву. Ведьма, эта ведьма, была мерзостью и отбросом, она представляла собой все, что он ненавидел, все, что он поклялся ненавидеть и стереть с лица земли… но было тяжело опровергнуть ее слова. В них был смысл. В них было слишком много смысла. И в то же время, они были слишком убедительны. Сознание прояснилось, и Том открыл глаза. Он вскинул свободную руку, схватив Персефону за горло и с ревом негодования оттолкнул от себя. — Как ты СМЕЕШЬ?! Гермиона споткнулась, оскалив зубы вслед за своим неудавшимся Империо. Она знала, что ментальная защита Риддла слишком хороша, чтобы можно было так легко ее пробить, но обнаружила, что испытывает колоссальное удовлетворение от негодующей ярости, переполнявшей молодое тело Тома. — Т-ты… — Том несколько раз провел рукой по волосам, с нажимом останавливаясь у виска, будто выталкивая ладонью что-то все более и более неприятное. Он покачал головой, прежде чем снова нажать на висок. — Я скорее сгнию, чем запятнаю трон прикосновением твоей грязной, мутной крови! В этот миг Гермиона была особенно довольна собой. — В таком случае, мой Лорд, возможно, нам следует посоветоваться с твоим отцом по поводу твоей родословной, прежде чем продолжить обсуждать идеалы твоего драгоценного трона. Упоминание об отце заставило чему-то тяжелому, кислому и страшному провалиться сквозь все его внутренности. Она знала. Единственный в своем роде страх нашел таки свое подтверждение. Персефона знала. Он не мог допустить, чтобы кто-то ЗНАЛ. Его планы… планы! Он не мог позволить, чтобы кто-то столь могущественный как она, ЗНАЛ, как впрочем и любой из ее ВИДА… Том скривился от отвращения. Вот почему нужно перерезать их всех, как скотину! С мстительным рычанием с палочки сорвалось заклинание, слетая с губ разъяренным криком: — КРУЦИО! Поток красного света сотрясающей свирепостью ударил в грудь, заставив Гермиону почти мгновенно упасть на колени. Она почувствовала силу его магии, проникавшую сквозь кожу, сквозь нервные окончания, вплетающуюся в каждую клеточку, пробуждая и разжигая каждое из тех жутких ощущений, которые Гермиона успела испытывать в своей жизни, неважно — телом или душой. Она чувствовала ярость за его атакой, хотя Тому не хватало прожорливого рвения, которому Гермиона подвергалась в течение большей части десятилетия. По сравнению с полыхающим адом ненависти Беллатрисы Лестрейндж, подпитывающей каждое из проклятий, Том ощущался теплой рекой, струившейся по телу от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Но, так или иначе, она не ожидала от него этого проклятия. Гермиона знала, как разозлить Тома, знала, как спровоцировать и пошатнуть его самообладание, но почему-то все равно ждала, что он использует что-то другое. Она была в полной уверенности, что он выместит свой гнев любым другим заклинанием, кроме, конечно же, присущей своей взрослой личности Авады. Без всецелой преданности своей палочки, Том не рискнул бы выпустить смертельное проклятие, которое в любой момент могло бы отскочить в него самого из-за непостоянства тисового древка. Но, учитывая свой значительный репертуар, он мог выбрать практически любое пыточное проклятие… Тот факт, что было выбрано именно это заклинание, означал, что Том сделал это преднамеренно. Когда это до боли знакомое проклятье ворвалось в голову, в маленьком пространстве сознания предназначенного для здравомыслия, крутилась всего одна единственная мысль. Только не это… Гермиона рухнула перед ним, но этого все равно было мало. Том наблюдал, как ее лицо исказилось от боли, как она заскрипела зубами с пеной у рта, видел, как сопротивлялась падению на руки. Она смеялась над ним раньше, там на берегу озера. Теперь она не смеялась. Теперь… ну, теперь игры закончились. Не это… Тело Персефоны свело судорогой, плечи тряслись, кровь текла изо рта от прокушенной губы и языка. Том вложил весь свой гнев в заклятие и наблюдал. Он смотрел, смотрел, смотрел, выжидая, когда она полностью склонится перед ним, покорившись вместе с криком ужаса там, где всем этим мерзким, грязным грязнокровкам и было место. НЕ ЭТО… — БОМБАРДА МАКСИМА! Гермиона взревела, судорожно вскинув руку вверх, и рывком палочки сбила Тома с ног, отправив лететь через весь класс, чтобы врезаться в стену напротив. При столкновении с поверхностью его накрыл дождь из камней и деревянных обломков мебели и пола, разрушенных волной ее заклинания. Дыхание сбилось, вырываясь судорожными вздохами из легких, и ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы выпрямиться. Искры все еще сверкали в глазах, когда он поднял голову и увидел дрожащую Гермиону, шагавшую к нему запинающейся походкой. Волосы будто встали дыбом, растрепанными завитками откинувшись с затылка на лоб, наполовину закрывая лицо. То, что он смог увидеть из-под буйных золотисто-каштановых кудрей, было привычно спокойным или саркастичным выражением Персефоны, дополненное чудовищным рычанием. Она оскалила окровавленные зубы, и струйки красной крови стекали по лицу и шее. И глаза… глаза горели багряным пламенем, который мог бы посоперничать с очагом в Большом зале в самый разгар зимы. Магия, всегда кружившая темным вихрем, зажгла во взгляде что-то еще — вселяющее ужас — что-то доселе похороненное глубоко внутри. Внезапно Том вспомнил, что все это время имел дело не со школьницей, а с женщиной, которая, судя по ее немногочисленным рассказам, прогрызла себе путь на поверхность с самого мирового дна, столь жуткого, что ей даже пришлось опустошить временной континуум, чтобы заново возродить свой мир. Внезапно будоражащий вселенную ужас проник в его смертные кости. — Я пе-переживаю за тебя-а, Том Риддл, — несмотря на запинавшуюся речь, голос был низким, порочным и полным смертоносного яда. — Моя-а Госпожа ненавидела м-меня гораздо-о больше, чем ты. Во рту пересохло, и Том разомкнул губы в попытке вступить в переговоры, возможно, в попытке остановить ее следующие действия, однако просто не успел, врезавшись в стену еще раз, прежде чем рухнуть обратно на каменную плитку. — Это не-е-не-вежливо… нарушить слово-о, данное ле-еди, Т-Т-Том… Он хмыкнул, приподнявшись на руках и коленях, однако был остановлен множеством крошечных молний, образующих дуговые электрические разряды между ним, полом и близлежащей стеной, вызвав из глотки глухие, запинающиеся звуки боли. Прекратив действие проклятия, Гермиона позволила Тому снова упасть на пол, как раз когда шатающейся походкой достигла поля его зрения. — Мы-ы… договаривались… используй лю-ю-ю-юбое…н-но не-е… любо-о-ое… кроме этого. Том смотрел в оба, тело дрожало от электрических токов, все еще державших в напряжении и мешавших пропускать сигналы мозга к мышцам и обратно. В эти секунды он еще был в состоянии сознательно поднять взгляд и увидеть ее собственный, яркий, как жидкая сталь. — И-и… в любо-о-ом случае… т-т-т-тебе придется УЯСНИТЬ это, — утробно прошипела она. — КРУЦИО! Там, где Том швырнул свой Круциатус выстрелом красного света, заклинание Гермионы взорвалось от кончика палочки свирепым потоком. Магия с треском бросилась вперед, так быстро прорезав скудное пространство между ними, что Том, вяло вскинув руку, так и не успел сделать ничего для самозащиты. Непростительное Гермионы врезалось с такой силой, что он моментально выгнулся назад, вжавшись спиной в пол аудитории и широко раскрыв рот вместе с ужасающим, леденящим душу воем агонии. Внутренности словно жгло изнутри и резало ржавыми металлическими пилами. Каждая свирепая волна разрывалась с очередным жгучим скрежетом позвонков выгнувшегося под неестественным углом позвоночника. Поток света посылал жаркие импульсы, пыль и обломки, дрожа и подпрыгивая от скорости заклинания летели вдоль того, что осталось от каменного пола, вспаханного яростью Гермионы. Она ухмылялась, взгляд пылал, когда-то тщательно контролируемая частичка взрослого «я» вырвалась на свободу и ожила, яростно подстрекая наконец вынести свой приговор. Крутанув запястьем, она закружила заклинание и Тома над землей — настолько уверенно, будто обучалась этому в интимном этюде с кем-то, непревзойденно владеющим «искусством» безжалостнейшего из заклинаний. Намерения Гермионы все больше мрачнели, подвергаясь влиянию порочной злости непростительного проклятия. Она больше не видела и не слышала Тома, вместо этого вернувшись мыслями к женщине, таким же образом стоявшей над ней каждый божий день в течение последнего десятилетия. Она вспомнила тот день, когда была подарена своей злобной Госпоже взрослой версией этого мальчишки. Она была трофеем войны, «грязнокровкой Поттера», и Белла с радостью приняла свою новую резиновую игрушку. Каждый день. Каждую ночь. Десять… гребаных… лет… Бешеное рычание сорвалось с губ сквозь ее стиснутые зубы, когда Гермиона увидела, как рука Тома дернулась к палочке. Его глаза сузились до щелок, и он изо всех сил боролся с прессом темной магии, лишь приводя своими действиями в еще большую ярость. Гермиона снова крутанула запястьем, вытягивая из его горла очередной внушающий ужас вопль, который, надломившись, превратился в немой крик из-за сорванного голоса. Первое воспоминание о Беллатрисе всплыло в сознании, незаметно подкравшись тихой сапой из тщательно запертого, укрытого от вторжения пространства в голове. Она вспомнила насмешливое, хихикающее безумие своей Госпожи, брызгавшей слюной и дышащей в ухо. Вспомнила это мерзкое, прогорклое дыхание сквозь зубы, сгнившие за годы заточения в Северном море. Но прежде всего, Гермиона досконально помнила ощущение каждого изгиба, каждого угла тех каракулей, что проклятый клинок Беллатрисы вырезал на руке, и то, как темная магия потрясла до глубины души, ранив в самую суть, выгравировав что-то более мрачное и гораздо более долгосрочное, чем какая-то рана на смертной плоти. Она вспомнила и перенесла все это в толчок магии, направленный на еще не ставшего Лордом юношу, бившегося в агонии у ее ног. Том мог слышать, как скрипят собственные зубы. Он мог слышать, как трутся позвонки друг о друга, как вместе с тошнотворными звуками растягиваются и трещат связки по всему его телу. Он пытался зацепиться хоть за что-нибудь, пока корчился и царапал пол поверх череды беспорядочных волн ярости этой женщины. Она вливала каждую унцию своей ненависти в проклятие, и Том едва мог соображать между бьющим потоком темной магии и мучительной болью собственных внутренностей. Кости были сломаны, раздроблены, подожжены, заставляя ощущать такую нестерпимую боль, которой он никогда не одаривал никого из пытаемых им приспешников. Том дышал на грани потери сознания, сорвав голос от криков, на которые больше не хватало кислорода. Вот так я и умру, — подумал он с пугающей ясностью. В приступе отчаяния Том попытался в последнем упрямом рывке вытеснить свои ощущения так же, как защищал свой разум от пытливых легилиментов, вроде старого олуха Дамблдора. Он разорвал свои чувства на части, запер каждое в разные уголки сознания, разделил всю боль, ужас и страх вдобавок ко всему остальному, пока не смог сосредоточиться настолько, чтобы прорваться сквозь ужасную, заставлявшую трещать тело по швам, силу Персефоны. Он снова дернулся к палочке, отброшенной в сторону во время пытки, и, подняв древко, дрожащей рукой направил ту на Гермиону. За карательным потоком магии вместе со своими буйными, летящими в разные стороны волосами она напоминала Фурию из той самой легенды. Том смог безнадежно прохрипеть лишь одно слово: — Репульсо! Гермиону отбросило назад волной его панической атаки. И сразу воздух хлынул обратно в легкие, давление ослабло, боль улетучилась, будто в тот роковой миг он тонул, но неожиданно смог спастись. Том, однако, не стал праздновать свое второе рождение. Запинаясь, он расторопно произнес все восстанавливающие заклинания, которые знал, помогая себе подняться на ноги и избежать нешуточной угрозы, исходившей от этой ведьмы, этой богини подземного мира, только что полностью оправдавшей собственное имя. Гермиона сгруппировалась, прижавшись руками к коленям и начала трясти головой, словно собака, стряхивающая грязь со своей шерсти. Если бы Том так не торопился снять охранные чары и покинуть комнату, то, возможно, увидел бы, как пламя медленно погасло в ее глазах, возвращая на место привычные вихри тьмы. Нахмурив брови, она попыталась определить свое местонахождение и понять, что произошло. — Том, — смущенно прохрипела она вслед открытой двери, тихо захлопнувшейся за ним.