***
Вернувшись обратно в класс, с которого все и началось, они столкнулись с оставленным накануне беспорядком. Гермиона основательно заперла и заглушила пространство, прежде чем встать в центре комнаты напротив Тома, хоть и не слишком близко. Они стояли друг напротив друга, глаза в глаза — заинтересованный взгляд напротив уставшего. — Ты прочитал книгу? Ту, что я оставляла, — спросила Гермиона без дальнейших предисловий. — Конечно, — ответил Том. — Значит, ты знаешь этапы. — Да, — он не скрывал своего раздражения. — Отлично, прежде чем мы начнем, я поясню… — Как я уже говорил, я прочитал книгу, — нетерпеливо перебил Том. — Мне не нужна отрыжка текста, мисс Каллаган. Гермиона опасно прищурилась, подарив не улыбку, а скорее, просто вид на свои зубы. — Я понимаю, мистер Риддл, но кто из нас двоих уже создал крестраж, а кто прекрасно справился с тем, чтобы стать занозой в заднице? — Почему ты… Она вскинула палочку, угрожающе крутанув запястьем, когда волшебник сделал шаг вперед. — Я понимаю, тебе невтерпеж, Том, однако в действительности процесс гораздо более… — Сложен? — язвительно предположил Том. — Мучителен, — поправила Гермиона. — Но, если ты выслушаешь, то добьешься успеха с гораздо меньшими потерями, нежели в первый раз. — И как это понимать? — уточнил он с кислым выражением на лице. — Это пока не относится к делу, — легкомысленно отмахнулась Гермиона. — Давай сосредоточимся на нынешней задаче. — Хорошо, — процедил он, изображая заинтересованность. — Будь добра, «поясни мне». Гермиона усмехнулась от оскорбительного высокомерия в тоне, но быстро выбросила это из головы. — Этапы, хоть и просты, Том, но их выполнение гораздо сложнее, чем можно предположить, исходя из текста книги. Как только ты начнешь, я больше ничем не смогу помочь, — она осторожно шагнула к нему и, к его чести, он не отступил. — Преступное намерение и последующее убийство девушки раскололо твою душу… чувствуешь? Оно… корчится внутри тебя, рядом с сердцем, — Гермиона протянула руку и осторожно коснулась Тома подушечками пальцев, слегка склонив голову, когда почувствовала как дернулись мышцы под ними. — Прямо здесь? Том ощутил покалывание ее магии на собственной груди, затронувшей расшатанный кусочек, и впрямь будто отколотый от остальной части души. — Да, — хрипло выдохнул он, — да. Гермиона кивнула. — Ты нарушил естественный ход событий. Люди рождаются, живут, умирают, но только тогда, когда им суждено. Или, по крайней мере, когда должно быть суждено. Забрав чужую жизнь, ты обязан заплатить за нарушение предназначенного ей цикла. Таковы законы природы. В наказание твоя душа разрывается, раскалывается на осколки. Чем больше жизней ты заберешь, тем более раздробленной она станет, и тем опаснее для твоей сущности окажутся все эти разрозненные осколки человечности. Один, пять, дюжина, сотни, сотни тысяч отдельных лезвий будут пытаться пронзить тебя насквозь и разорвать изнутри. Боль расколотой души способна свести с ума, Том. Обычно так и происходит. Он глубоко вздохнул, пытаясь натянуть привычную ухмылку, но не смог, отвлекшись на ее магию, дарившую утешение и ласку ноющему осколку его души. Это было похоже на массаж растянутой мышцы — болезненный, ужасный и одновременно необычайным образом расслабляющий. — Но, — тихо добавила она, стряхивая с него оцепенение, — как я обычно говорю, не пропадать же добру. Гермиона перенесла ладонь с груди на пальцы его правой руки, сжимая и тем самым усиливая его хватку на палочке. Том наблюдал за ее действиями со скептической осторожностью из-под прикрытых век. Слегка улыбнувшись, Гермиона направила кончик палочки к его груди. — Тебе придется выудить его, Том. Вытащить на поверхность, вверх, и затем наружу… а затем сюда, — она положила свободную руку на дневник. — Фрагмент души сделает это вместилище почти неуязвимым, и если вдруг смерть настигнет твое бренное тело, даже если его уничтожат, книга не даст тебе «пересечь черту». Гермиона потерла большим пальцем его кожу на месте соприкосновения их рук, и улыбнулась, когда он не отдернул свою ладонь от этой, как он сказал бы, «мерзкой грязнокровной» ласки. Немного осмелев, Гермиона наклонилась ближе, как и множество раз в библиотеке, чуть не коснувшись его носа своим. Вспомнив интимность тех моментов, она утешающе промурлыкала низким, порочным голосом: — Это будет больно… это будет почти так же больно, как и сила моего проклятия часом ранее… но я гарантирую, что потом… потом будет восхитительно. Тома захватила ее речь, не только из-за стоящих за ней сведений, но и из-за того, с какой страстью это было сказано. Несмотря на их ссоры, их дуэли, Том обнаружил легкий намек на облегчение от понимания того, что в конце концов ему придется оставить девушку при себе… и что расправа над ней, хоть он и не был уверен в осуществлении этого пункта, упала на несколько ступеней вниз в списке его приоритетов. Первым шагом все еще было получение бессмертия, и только после этого он подумает о том, как уклониться от своей части соглашения. Он бросил последний взгляд на Персефону, заметив такой нетерпеливый, обнадеживающий, манящий свет внутри ее зрачков, и подавил собственную нервозность от предстоящей боли. Резко прошипев заклинание, он вызвал частичку души из глубин своего существа. И закричал.***
Персефона не обманула, по крайней мере, о боли. Чувство души, даже самой крошечной её частички, вырванной из своей колыбели, было невыносимо. Мозг отключился. Глаза вдруг ослепли. Он едва мог стоять, не говоря уж о том, чтобы держать палочку у груди и сконцентрироваться на выполнении заклинания. Внушающее ужас чувство, что у тебя откололи твою собственную частицу и протащили сквозь все твои мышцы, ткани, даже сквозь кровь и кишки… будто соскребая по кусочкам яичную скорлупу, отделяя от живого зародыша, пока та не станет чистой и свободной от всего, включая внутреннюю плёночку… это было так же плохо, как она и говорила — возможно, даже хуже. Сквозь дымку боли он чувствовал, как в руки вонзаются миллионы булавок — прямо под ногти. Упав на колени в агонии, изнемогая от дикого напряжения, он мог слышать лишь ее голос, звучавший где-то рядом, но все равно слишком далеко. — Она у тебя, Том. ТАЩИ ее наружу! В ответ он пронзительно закричал, чувствуя, как ее пальцы сильнее сжали его собственные. Том не был уверен, возможно ему показалось, будто она заставила его крепче ухватиться за дневник, быстро расположив тот между ними. — Вытесни боль! Заблокируй ее! Она у тебя, Том, веди ее сюда, — сквозь пелену перед глазами, он почувствовал вибрацию, когда Гермиона стукнула костяшками пальцев по книге, заставляя его вновь сконцентрироваться. — Сюда, Том, ДАВАЙ! НЕМЕДЛЕННО! С еще одним зверским, внушающим ужас толчком, несмотря на обжигающую внутренности боль, Том отдернул палочку от груди, отбросив Гермиону прочь на волне этого усилия. Свирепо зарычав, он протолкнул свою частицу в дневник… и мир перевернулся, все закружилось перед глазами, но он давил, и давил, и давил, пока наконец не поместил свою душу в страницы.***
Гермиона упала навзничь, вздрогнув с тихим хрипом от болезненного соприкосновения с каменным полом. Во второй раз за этот вечер ей пришлось вытряхнуть из головы смятение и взглянуть на Тома, стоявшего на коленях всего лишь в метре от нее — вспотевшего, задыхающегося, с палочкой наперевес и в обнимку с дневником. Гробовая тишина обволакивала пространство за исключением его запыхавшегося, тяжелого дыхания. И она довольно долгое время не решалась спросить, пока наконец не нарушила их покой: — Том? — услышав свое имя, он резко вскинул голову, представ перед ней с мрачным, выразительным взглядом налитых кровью глаз. Он усмехнулся при виде Гермионы, лежавшей на полу и так дерзко улыбающейся в ответ. — Поздравляю. Хищно оскалившись, Том отбросил и палочку, и дневник, и схватив ее за лодыжку, резким рывком притянул к себе. Гермиона вскрикнула от неожиданности, но Том быстро заглушил ее крик, впившись в губы и тем самым пресекая любые возражения. Запах озона, жар черной магии, темная аура Тома омыли ее нервные окончания, безвозвратно погружая в свой плен. Не сдержав стона, она обвила его тело ногами, и, обняв за плечи, отчаянно притянула к себе. Том отстранился лишь для того, чтобы хрипло пробормотать «восхитительно» у ее губ. А затем склонился к шее, яростно вкушая податливую плоть, оттягивая кожу, вгрызаясь в неё зубами и оставляя на своем пути очаровательные кроваво-синие отметины. На этот раз Том был твёрд в своем намерении растерзать эту невыносимую всезнайку, эту слишком многословную, манящую, такую неотразимую… чертову ведьму. Статус ее крови был самым последним, о чем он мог думать в тот момент. Заскользив руками по бедрам и наслаждаясь гладкой кожей под своими пальцами, он направил их вверх, рисуя дорожку по начавшей покрываться мурашками коже, пока не коснулся края ее трусиков. Если бы он не плыл на волне своих плотских желаний, одурманенный все еще кружившей в его организме черной магией, то, возможно, был бы способен на что-то другое, что-то кроме всеобъемлющего желания вытрахать всю душу из этой женщины. Был бы способен, но не сейчас. Услышав рык, она запустила пальцы в его волосы и резко дернула за пряди, притягивая его лицо к себе. Он снова впился в ее губы, поглощая отчаянные всхлипы и отдаляясь лишь для того, чтобы вдохнуть немного воздуха, но даже тогда — неохотно. — Всегда потом чувствуешь себя ТАК? — хрипло спросил он, последовательно, если не лихорадочно произнося каждое слово. — Если сделать больше… потом? И другие тоже? Ощущаются так же? Застонав, Гермиона откинула назад голову, дыхание перехватило, когда он настойчиво вжался тазом в влажную ткань ее трусиков. — Лучше. Лучше — с каждым разом все лучше. Менее болезненно, ЛУЧШЕ. Том думал о них, о других, которые хотел создать, и, конечно, о количестве. Первый опыт был ужасным и совершенно сбивающим с толку, но он нуждался еще в шести. Только тогда он получит идеальное, магическое число… и эта ведьма, казалось, точно знала, каким образом создать так много. Это не заслуживающее доверия и опасное создание, казалось, очень много знало об этих вещах. Он хотел обладать этим знанием, хотел получить все из первых уст. Хотел, чтобы она снова показала, как обработать эти отколовшиеся частички его души и создать еще больше крестражей. Ради Мерлина, он хотел ее. — Я заставлю тебя кричать, — пообещал он, опустившись к ее шее и зарываясь носом в волосы. Вдохнув ее неповторимый аромат, он продолжил плавно толкаться бедрами в мокрый хлопок, скрывающий ее набухшую плоть и оставляющий влагу на его брюках. Только когда Гермиона почувствовала, что пальцы Тома прокрались под край трусиков, она пришла в себя и оттолкнула его плечи, вглядываясь в лицо. Зрачки Риддла расширились, практически перекрыв налитые кровью глаза, он тяжело дышал, приоткрыв припухшие от лихорадочных поцелуев и терзания ее плоти губы. — Персефона, — это было рычание. Только так можно было охарактеризовать звук, вырвавшийся из его горла. Звериное, низкое рычание. Темная аура Тома запульсировала более энергично, страшным образом заставляя тело изнемогать от желания. Она пресекла его попытку вновь склониться к ней, сжав лацканы, и не разгибая локти, тем самым удерживая его на расстоянии вытянутых рук. — Том, — смущенно выдохнула она, затаив дыхание. — Нет… Стой. — Нет? — он был зол, даже взбешен, но все равно остановился. Он всегда останавливался. Властное давление его силы вперемешку с гневом не давало сопротивляться порочным вихрям обволакивающей темной магии, стремившейся обернуться вокруг нее, обещающей подарить тепло, безопасность и совершенное наслаждение. Он всегда останавливался… Она не могла этого сделать. Она все еще не была готова. Просто не могла… — Ты еще слишком молод для этого, — недовольно пробурчала Гермиона. Это прозвучало так неуклюже и абсолютно неуместно, даже для ее слуха. Настолько абсурдно, что он рассмеялся — низким, совершенно лишенным какого-либо веселья смехом. — Слишком МОЛОД? — недоверчиво переспросил Том, переосмысливая свою невысказанную потребность. Гермиона по-прежнему была прижата к полу, ощущая остаточную пульсацию его ауры, согревающую словно жар от ревущего костра. И одурманенная его магическими потоками, она не могла наглядно представить и сравнить объятия Тома с объятиями своего мертвого хозяина. Но этот жар угасал, она ощущала его тление, привыкая к своему собственному, которое тоже могло потухнуть в любую секунду, и тогда… Почувствовав, как Том меняет положение, нечаянно сместившись между ее ног, Гермиона застонала, из последних сил сопротивляясь и запирая свой разум на замок, в попытке остаться наедине со своими животными инстинктами. Но раздирающий душу шёпот всё-таки проник в ее сознание. …готова… … давай… уничтожим… его… …мерзкого… …пусть… заплатит… …ты готова… Гермиона пыталась сосредоточиться, но голоса в голове все усиливались, превратившись в какофонию звуков. Она будто застряла посреди бушующего моря, и все, что могла слышать, — лишь бесконечный грохот волн, бьющихся о скалы. Она боролась с разногласиями в своей голове, а также с наконец всплывшими воспоминаниями о своем жестоком хозяине. Том, должно быть, заметил что-то промелькнувшее в ее выражении, потому что перенес вес своего тела на руки и слегка приподнялся. Он протянул руку и вытер капельки пота со лба, отбрасывая буйные кудри назад, прочь от ее лица — и это было его первое сознательное прикосновение, дарящее спокойствие и умиротворение с тех пор, как они расстались в ночь перед подстроенным на нее нападением зверя. — Что ты… — Впусти меня, — успокаивающе, но настойчиво попросил он. Она видела, как гнев медленно покидал его взгляд, наблюдала, как он склоняется, чтобы соприкоснуться с ней кончиком носа, прежде чем легонько надавить лбом на ее собственный. Учащенное дыхание заставляло грудную клетку вздыматься и падать, как у маленькой птички, предательски успокаиваясь лишь от легкого толчка его ауры. Она обволакивала в сладкое, нежное тепло, лаская ее границы, прямо как в моменты их уединения в том скрытом от чужих глаз, секретном уголке. Том осмотрел линию ее ментальных стен, и мягко, очень осторожно попытался просочиться сквозь прочно выставленные блоки. Сначала Гермиона сомневалась, стоит ли пускать его в свою голову, но он упорствовал, подталкивая, поглаживая, сладко щекоча ее границы — так вежливо спрашивая ее разрешения. — Персефона, — прошептал он, лаская ее губы. Он был полон обещаний, тепла и порочности, заставляя сокращаться внутренним мышцам и глубоко дышать через рот. Гермиона не знала, когда он успел убрать ее руки со своего тела и прижать их по обе стороны от головы. Но как только заметила, то снова напряглась, вспоминая свой травмирующий опыт с Рудольфусом Лестрейнджем, столько раз насилующим ее тело. Почувствовав, как снова участилось ее дыхание, Том убаюкал ее мягким, успокаивающим шипением, совершенно неподходящим грубому поведению, которое он демонстрировал несколько минут назад. Отпустив запястья, он переплелся с ней пальцами, сжав их так же нежно, как и другие ухаживающие движения, легонько погладив большим пальцем по кругу прямо над пульсирующей венкой. Расслабив плечи от его мягкого «тшшш», она почувствовала как улетучивается злость, отдаляя ее от чуть не случившегося срыва, как в ту первую интимную встречу в Выручай-Комнате. — Впусти меня, — повторил он. Ощутив его губы на своем виске, она больше не стала сопротивляться.***
Это было совершенно не похоже на его прошлое вторжение. Том не был сметен потоком воспоминаний, но оказался стоящим в приятной интерпретации лабиринта, олицетворяющего ее разум. Он какое-то время осматривался, ощупывая аккуратно сложенные кирпичные стены, простирающиеся аж до самого неба, но почему-то казавшиеся не такими монументальными, как следовало бы. Он не мог не удивиться столь разительным отличиям от своей первой прогулки. — Покажи мне. — Показать что? Том резко обернулся, увидев образ «юной» Гермионы, с любопытством разглядывающей волшебника, стоявшего в лабиринте под светом солнечных лучей, каким-то образом пробивающихся сквозь высоченные каменные стены её сознания. — Себя, — увидев вздернутые брови, он добавил: — Тебя, «слишком старую» для меня. Призрак Персефоны ухмыльнулся, и как ее образ, так и мир вокруг них вдруг превратился в ничто. Тома перевернуло на месте, вырывая из неизвестного ему безмятежного пространства и запихивая в мрачную, дождливую сцену, которая была ему смутно знакома. Он увидел двух женщин, одна из которых уселась на другую с крупным куском камня в руке, изготовившаяся к жестокому удару, как вдруг мир снова завращался, и наконец остановил свою карусель. Теперь он находился в странной комнате вместе с стоявшей напротив женщиной — шатенкой, смотревшей на свое отражение в зеркале, и пытающейся очистить испачканное лицо аж до локтей измазанными засохшей кровью руками. Он не видел себя в зеркале, но видел в нем тело мертвой женщины, распластавшееся на матрасе позади шатенки. Череп был раздробленным месивом из волос, осколков костей и крови, вытекающей наружу из того, что недавно было ее головой. Том подошел к приводящей себя в порядок ведьме и протянул руку, удивившись, когда дотронулся пальцами до плеча и те не прошли сквозь казавшийся призрачным образ. — Это ты, — с уверенностью подтвердил он. — Да, — ответила взрослая Гермиона невидимому парню в зеркале. Он обнаружил, что в этом видении ее голос казался сорванным и хриплым, будто она кричала без остановки в течение нескольких дней. Он посмотрел на отражение, прижавшись к ней сзади и обняв за талию, наблюдая, как трепещут ее веки, а тело покачивается от неотразившегося в зеркале присутствия Тома за своей спиной. — Ты прекрасна, — пылко прошептал Том, очарованный видом женщины, пропитанной кровью и кишками поверженного врага. Гермиона почувствовала прикосновение губ на своей коже, и всезнающая частичка ее разума догадалась, что он роется в ее голове, выкапывая сенсорные воспоминания, и тем самым позволяя ей ощущать все его действия в этом воображаемом пространстве. А еще она обнаружила, что печется лишь о том, что эти воображаемые губы стали какими-то уж слишком реальными. Они теребили, щипали и целовали ее, в конце концов заставляя чувствовать себя как угодно, но только НЕ плохо. — Том, — прерывисто простонала она. — Как я выгляжу в твое время, Персефона? Как я должен выглядеть, когда отправил тебя сюда? Когда я не «слишком молод»… покажи мне. Услышав его просьбу, она распахнула глаза и разразилась безумным смехом, абсолютно непреднамеренно вырвавшимся из груди. — О… Том… я уверена, что это ТО, чего ты не хотел бы видеть. Отстранившись от ее плеча, Том скривился от чувства, отдаленно напоминающего беспокойство, заметив как исказились его черты в появившемся, благодаря женщине, отражении. Возможно, ему не стоило задавать этот вопрос. — Ты станешь монстром, мистер Риддл. Больше монстром, чем мужчиной. Он усмехнулся, остановив свои блуждающие по телу ведьмы руки между ее грудью и животом. — Покажи мне, — потребовал он. — Показать тебе? Здесь? Вот так просто? — не скрывая веселья, она кивнула на его руки. — ПОКАЖИ. Гермиона еще раз усмехнулась и покачала головой, разбрасывая в стороны капельки со своих влажных, спутанных прядей. А потом, когда все-таки замерла и сосредоточилась на зеркале, то увидела, что теперь ее грудь обхватывала не красивая ладонь молодого Тома Риддла, а бледные, тонкие пальцы, на каждом из которых красовался длинный острый коготь. Эта рука могла принадлежать лишь единственному в своем роде Тёмному Лорду, облик которого ей удалось воспроизвести из воспоминания их последней встречи. Восхищаясь своей работой в отражении, она дразняще промурлыкала: — Прошу прощения, вы никогда раньше не касались меня таким образом… Лорд Волдеморт. Облаченный в невесомый темный шелк лысый, змееподобный мужчина уставился на свое отражение, приоткрыв от изумления едва заметные губы и обнажая ряд заостренных зубов. Возвышаясь над миниатюрной фигуркой женщины, он смотрел в свои глянцевые, кроваво-красные глаза, блестящие на вытянутом, болезненном лице. И без того резкие скулы казались еще более острыми из-за глубоких впадин настолько исхудавших щек, что казалось, будто мышцы и сухожилия обтянуты лишь тончайшим слоем кожи. Отстранившись, он поднял руки и осмотрел их, обнаружив, что отражение было таким же реальным, как и все остальное в ее сознании. — Что это ТАКОЕ? — прошипел Том, развернув женщину к себе лицом и прижав спиной к зеркалу. Он схватил ее за плечи и со всей силы сжал их, не осознавая, что от давления его когтей у неё появятся синяки. С глухим стуком ударившись спиной о стекло, дыхание Гермионы сбилось со своего привычного ритма. Опасно прищурившись при угрожающем давлении на свои плечи, она заставила их сцену закружиться вновь, окуная мир во тьму. Том почувствовал камень за спиной, прежде чем к нему вернулось зрение, и он смог обнаружить себя — свое более взрослое, более страшное обличие — прижатым к стене в неприлично роскошной, богато обставленной комнате. Попытавшись шагнуть вперед, он почувствовал давление магии, неустанно вжимающей его назад, так же, как и во время их первой дуэли. Гермиона встала перед ним, в шаге от этого пригвожденного к стене змееподобного лица, и с любопытством протянула руку, дотронувшись до скулы. Это было что-то новенькое — держать Темного Лорда в своем разуме. Прослеживая кончиками пальцев его змеиные черты, сглаживая надбровные дуги и другие острые углы, она задержалась над наполовину сформировавшемся хрящом, где должен был быть его нос. Вздрогнув от появившейся в следствие его гнева такой знакомой пульсации магии, Гермиона рассеянно пробормотала: — Ты попросил меня показать тебе себя, более… подходящего по возрасту. К сожалению, ты принял несколько сомнительных решений на предыдущем пути, поэтому теперь я могу показать тебя лишь таким. Том хотел огрызнуться, услышав намек на насмешку в ее словах, но не стал. Чувство того, как ее ноготки прокладывали обжигающий путь по его коже, как эти блуждающие пальчики источали буквально просачивающуюся сквозь поры силу, было божественно. Волнующие ласки ее магии живо всплыли в его памяти, вместе с воспоминаниями о том, как Гермиона манипулировала им раньше, как резвилась и обводила вокруг пальца. А затем промелькнуло более свежее воспоминание о вспышке ее гнева. Она могла сломить его. Уничтожить. В тот момент она крутила им, как хотела. Могла сделать все, что угодно… Да, она была опасной ведьмой — неважно, грязнокровной или нет — и, вспомнив это, он вспомнил и то, ПОЧЕМУ прежде всего начал тогда свои ухаживания. — Персефона… — сурово прорычал он в интонациях настоящего Темного Лорда, которое Гермиона помнила еще со своих времен. Она затрепетала, услышав такой знакомый тембр его голоса. Этот тон вызвал из глубин души чувства, которые она раньше ни при каком условии не желала бы связать с существом под своей ладонью. Она вспомнила, как однажды они с Томом запутались в беспорядочных сценах ее сознания, как она заставила себя вспомнить о своем бывшем хозяине, чтобы он не проник в другие укромные уголки ее воспоминаний, и как вышвырнул себя наружу перед апогеем ее возбуждения. Она страстно желала этого, желала вновь оказаться там вместе с ним. Том остановится, как он всегда останавливался при ее просьбе, даже внутри ее сознания — ВСЕГДА. Зажмурившись, она облизала губы, желая перенести их в то воспоминание, намереваясь вновь изменить его и подстроить под их тела, но обстановка вокруг даже не дернулась. Гермиона сдвинула брови на пределе своей концентрации и подтолкнула, из всех сил пытаясь перенестись в то место, но все равно совершенно не преуспела в своих начинаниях. — Позволь мне… Дыхание перехватило от потока обжигающего воздуха у своего уха. Сбитая с толку, Гермиона в замешательстве распахнула глаза, пытаясь понять, когда и КАК он успел подойти к ней так близко. Она почувствовала, как другая его часть, горячая и твердая, прижалась к внутренней стороне её бедра, и перед глазами вдруг взорвалось головокружительное количество вспышек, но все, что она так хотела сказать ему, вырвалось на свободу одним лишь возгласом: — Том, — пылко выдохнула она. Она почувствовала его руки на своей груди, потом на бедрах, а затем ощутила, как он вплел свои пальцы в ее волосы, наклоняя голову в сторону. Склонившись к шее, он укусил, оттянул и всосал ее кожу, перемещаясь к мочке уха, чтобы затем направиться вдоль челюсти к губам, впиваясь в них и поглощая ее стоны и всхлипы. Она обняла одной рукой его обнаженную спину, дотронувшись другой до затылка, и мельком заметила, что должна была почувствовать густые завитки волнистых волос, но без возражений заменила это ощущением гладкой, поразительно теплой кожи. — Том… — Гермиона снова простонала его имя, почувствовав, как он трется о бедро. Склонившись и приоткрыв рот, он вел своими острыми зубами по шее, оставляя по пути легкие царапины на верхнем слое кожи, и слыша, как очередной возглас отчаяния вырывается из ее горла. Она сжала шелковые простыни под собой — и вопрос о том, когда они успели добраться до этой роскошной кровати, исчез при звуке его напряженного голоса: — Моя королева… Она приоткрыла веки лишь для того, чтобы увидеть изображение «юного» Тома, промелькнувшее перед глазами, прежде чем вновь смениться пылающими алыми зрачками, теперь казавшимися не такими чужеродными, как были мгновения назад. «...брошу мир к твоим ногам…» Он что-то шептал, но она могла распознать лишь обрывки этих фраз. «...богиня…» — Том, — отчаянно захныкала она. Кровать сдвинулась, когда он подтянул ее под колени, заставляя обхватить себя чуть выше бедер. Гермиона впилась ногтями в его спину, почувствовав как головка толкнулась у ее входа. Она откинула голову на матрас. — Сейчас… пожалуйста, Том, сейчас… С рычанием он стремительно вошел в нее, погружаясь на всю длину одним резким движением, наполнившим настолько, что это причинило ей боль. Гермиона простонала его имя, с силой впиваясь ногтями в кожу, когда непроизвольно вскинула бедрами, пытаясь облегчить ощущение столь жесткого проникновения. Он замер в ожидании, все крепче прижимая к себе тело с каждым непроизвольным сокращением её внутренних мышц и настойчивей зарываясь в копну ее волос, пока она извивалась, сжимаясь вокруг него и бессвязно бормоча какую-то бессмыслицу. Она захныкала, когда ноющая боль сменилась медленно нарастающим напряжением, требующим его немедленного внимания. — Двигайся, м-мне нужно, чтобы ты двигался… Он приподнялся, изучая ее лицо своим дьявольским взглядом, с каким-то хищным интересом впитывая задыхающийся от желания вид его ведьмы. Он нависал над ней какое-то время, шипя что-то манящее, что она так и не смогла распознать, прежде чем сомкнуть зубы на ее плече, удерживая кожу, будто она была добычей. Он медленно и томно выскользнул, отстраняясь под гул наслаждения, а затем, когда почти полностью вышел, резко вернулся, врезаясь в нее на всю длину. Страстный стон, который она никогда не думала услышать от себя, отозвался гулким эхом в мысленно созданной комнате ее разума. Гермиона обнаружила, что прильнув к Тому, цепляется за него, за любое из его обличий, за саму его суть, будто таким образом сможет нарисовать волшебнику ясную картину своего удовольствия и заставит дать ей еще БОЛЬШЕ, может быть, даже окунет его в свой восторг. Она почувствовала, как он вжался в нее всем своим телом, начав покачиваться бледными, узкими бедрами между ног, и тем самым распространяя по ее телу дразнящий озноб. Она задерживала дыхание, всхлипывала его имя, давила ногтями на кожу спины, и с каждым движением Том шипел, шептал и рычал в ответ, посылая сладостную истому горячими потоками облизывать ее тело; она уже была достаточно мокрой, но он все равно не торопился, тяжело дыша и бормоча, как она прекрасна, какая тесная и как ему этого не хватало. Этот шипящий голос возбуждал. Возбудив настолько, что ей должно было быть стыдно. После всего, через что она прошла, Гермиона должна была ненавидеть его, ненавидеть каждую секунду того, что сейчас происходило в ее сознании… но не могла. Ресницы затрепетали, когда она почувствовала его ускоряющийся темп. Обняв одной рукой за талию и перестав впиваться в плечо, Том потянулся к Гермионе, чтобы убрать с лица кудряшки и прижаться губами к ее уху. Шипящие слова сливались воедино, смешиваясь в сплошной рычащий шум, но Гермионе хватало одной этой интонации, чтобы почувствовать, как сжимается ее грудная клетка. Она раскрыла рот в немом крике при ускорении трения, чувствуя прерывистые толчки в свое тело, нахмурившись, будто могла разобрать, что он говорит, если хотя бы на миг попыталась вслушаться. То, как он обходился с ней, отличалось от всего, что Гермиона когда-либо испытывала с Лестрейнджем. Там, где ее хозяин был жестоким, жадным и жалким, доставляя удовольствие лишь себе одному, Том следил за ее реакцией; исследовал ее и старательно вытаскивал все это наружу. На каждый стон, слетавший с ее губ, он замедлялся. Каждый раз, когда она впивалась ногтями в его спину, он издавал один из этих звуков, заставляющих ее становиться такой мокрой и совершенно безумной, в свою очередь подстрекая его своими гортанными вскриками начинать очередной порочный круг. Он жадно вбивался, сразу выскальзывая, едва погрузившись в ее тело, и наслаждался тем, как с каждым толчком все сильнее выгибалась ее спина, а ноги поднимались все выше и выше, вверх по его талии. Гермиона провела руками вдоль его плеч, опускаясь вниз по напряженным мышцам спины и обратно, прежде чем обвить их вокруг шеи. Вцепившись в Тома, она прижалась к нему на волне своей неистовой истомы, пронзительно всхлипывая на окончании каждого прерывистого вздоха. Он тоже тяжело дышал, бормоча свои сладкозвучные глупости, поймав себя на мысли, что удваивает усилия в надежде услышать, как она снова кричит его имя. Гермиона представляла, что он мог ей нашептывать. Фантазировала, что заставляло его так пылко рычать, шипеть и бормотать. Но, самое постыдное было то, что она представляла, как он тяжело дышал и как задыхался бы от звука ее имени — ее настоящего имени. А она в свою очередь ловила бы ртом воздух и тяжело дышала его имя в ответ.***
Гермиона выгнула спину, вонзившись своими ногтями в крепко державшие ее ладони, издав гортанный, задушенный крик удовольствия. Задрожав от оргазма, она так сильно сжала свои ноги, прижимая к себе Тома, что почти задушила его своей хваткой, будто это могло погасить пульсирующие судороги, сотрясающие все ее тело. Том тяжело дышал, уткнувшись в изгиб между ее шеей и плечом, капельки пота струились по лицу, а волосы прилипли к коже на лбу и щеках. Они оба были полностью одеты, только шея Гермионы была усеяна кровоподтеками от его засосов и укусов. Это выглядело довольно скверно, хотя, когда он коснулся этих отметин губами, она дернулась и, приглашая, повернула голову в бок. Том сглотнул и попытался подняться с придавленного им миниатюрного тела, но Гермиона лишь усилила свою хватку вокруг его бедер, заставив его зашипеть от ощущения трения ткани брюк о свою чувствительную, смягчающуюся длину. Он изменился в лице, осознав липкое, влажное свидетельство их не-совсем-связи. Застонав, Том вел губами вверх по шее к челюсти и выше. Все еще находясь в своей посторгазмической дымке, он неразборчиво заворчал между своими нежными поцелуями, пока не достиг уголка ее губ. Гермиона слабо замычала от удовольствия и повернулась к нему лицом в надежде получить настоящий поцелуй. Но он лишь опустился, накрыв своим телом и соприкоснувшись с ней лбами, не разрывая их переплетенные между собой пальцы. Гермиона почувствовала дыхание на своих губах, издав в ответ сонное, но довольное мурлыканье. — Ты сведешь меня в могилу, Персефона Каллаган. Гермиона расплылась в ухмылке и впилась в его нижнюю губу, слегка потеребив ее между зубов, прежде чем расслабленно откинуться на каменный пол. Наконец она опустила свои ноги, убрав их с Тома, и устало зевнула. — Увы… это буду не я…