Пока горит мой динамит

      — Да на банане я вертел вашу мафию и Вонголу! — с криком Цуна проснулся, вскакивая с кровати.       Глядя перед собой он вспомнил предыдущий день: и как его девушка снова наворотила дел, и приход Варии со всеми вытекающими. Занзас и компания его, конечно, пугали, но перед глазами как назло стояли варийцы, сходящие с ума от зуда в заднице. Воспринимать их серьёзно из-за этого не получалось. Особенно один мужик с пирсингом на лице забавно передвигался. Буквой «Зю», как назвала это Хаято.       Цуна зевнул, потягиваясь. Утро было если не добрым, то спокойным. Он спал в своей кровати, а не на траве в лесу. Уже радовало.       И тут он заметил что-то непривычное. Пытаясь понять, что же не так, он опустил голову вниз и не обнаружил кольца Неба.       — Эй, эй, это не смешно! — паникуя, Цуна ощупал свою грудь, но цепочки с кольцом не было.       Ему было плевать на Вонголу, мафию и всё прочее, но ему не всё равно на друзей и Хаято. Он видел, как происходящее волновало её, а, значит, не могло не волновать его. Если Хаято пострадает из-за того, что Цуна посеял кольцо — он этого не переживёт. Ему до сих пор снилось в кошмарах её «мёртвое» тело, лежащее в гробу.       Подскочив, Цуна принялся шарить по кровати, надеясь, что цепочка порвалась и кольцо лежит где-то под одеялом. Но оно не лежало. Уже мысленно кусая локти, Цуна хотел уже идти вешаться на своём школьном галстуке, но заметил этот проклятущий перстень у себя на среднем пальце.       — Ну и кто мне его ночью надел? — Цуне, что бывало редко, захотелось начистить виновнику рожу. Кандидата было два: отец или Реборн.       Дверь в комнату открылась и в помещение ввалились И-Пин и Ламбо.       «Если наступите на один из лежащих на полу дисков — точно придушу», — подумал он.       Дети остановились и уставились на него озадаченными взглядами.       — Цуна! Странный! Необычно! — воскликнула И-Пин.       Цуне вспомнился вольный пересказ о воспитании детей Хаято за авторством Бьянки. Кольцо он нашёл, но жажда на ком-нибудь сорваться никуда не ушла.       — Я заберу у Хаято-сан веник, если вы понимаете, о чём я, — осторожно сказал Цуна, пробуя запугивания.       Ламбо посерел. Попятившись, он бросился прочь, крича: «Цуна страшный! Цуна плохой! Цуна обижает Ламбо-сана!»       И-Пин мигнула своими глазками-щёлками.       — Ты. Испортился. Раньше нравиться больше, — сказала девочка и ушла.       В комнату вошёл Реборн с чашечкой кофе, при всём боевом параде — в костюме и шляпе. И это при такой-то жарище. Цуна не представлял, как Реборн не сварился в чёрном.       — Ты переобщался с Гокудерой, — вместо приветствия сказал киллер. — Год назад трясся от всего подряд, а теперь запугиваешь детей. Из тебя растёт мафиози. Одобряю, Цуна.       — Ой, да иди ты, — пробурчал себе под нос Цуна. Его всё устраивало. Если сравнивать его-прошлого и его-нынешнего, то он бы выбрал настоящее. Вот так взрослеешь, меняешься, а потом оглядываешься назад. И понимаешь: а был ты размазнёй и унылым куском мяса. Ему хотелось верить, что теперь это хоть немного изменилось.       Цуна направился в душ, чувствуя, как к телу прилипает пропитанная потом одежда. Это лето было отвратительным.       Натягивая перед завтраком школьную форму, Цуна обернулся. Реборн сидел на его кровати и наблюдал за ним.       — Реборн…       — Что, глупый Цуна? — тут же отреагировал киллер.       — Мне же придётся… сражаться с этим Занзасом, да?       — Ну конечно же да, — фыркнул Реборн. — Ты сам вчера слышал, о чём говорили Червелло.       Застёгивая пуговицы на рубашке, Цуна наморщил свой курносый нос.       — Он такой страшный.       — Страшный, да, — согласился Реборн.       — Какого чёрта мы вообще должны участвовать в этом фарсе? Почему Девятый всё это делает? — сыпал вопросами Цуна, у которого в последнее время закончилось терпение. — Разве меня не выбрали как Десятого? Не то, чтобы я был в восторге, но…       К его удивлению Реборн вздохнул и, спрыгнув с кровати, подошёл к окну. Поднявшись на подоконник, он уставился на дворик, в котором Емицу играл с детьми.       — Я сам ничего не понимаю, Цуна. Вполне возможно, что он помешался на старости лет. Он дольше всех заправлял семьёй среди Донов.       — Хочешь сказать… — Цуна сглотнул. Его пальцы замерли на пряжке ремня. — Девятый тронулся умом?       — Вполне может быть, — не стал уходить от ответа Реборн. — Девятый недавно потерял своих родных сыновей. Всё может быть. Я давно не говорил с ним лично, и зря.       — Стоп…       У Цуны начал закипать мозг. Что-то тут не сходилось. Он пытался анализировать вчерашний день и слова Реборна, произнесённые только что.       — Стоп-стоп-стоп! — Цуна уставился в спину Реборна, и тот обернулся, спросив:       — Дошло?       Закружилась голова.       — Тогда Занзас точно нас убьёт! — воскликнул Цуна.       — Гокудера поняла это раньше тебя, — хмуро озвучил свои мысли Реборн.       Впору было хвататься за голову и прятаться под одеялом. Конечно же, Цуна не стал этого делать. Суслика он и потом поизображать успеет, а сегодня у них заслуженный отдых. Они сходят в школу, развеются.       Цуна только было хотел покинуть свою комнату, как Реборн его остановил.       — Стой, Цуна. Не всё так просто, — почему-то коварно оскалился киллер.       В душу Цуны закрались смутные сомнения.       — Что ещё? — спросил он.       Реборн выудил две вакуумные упаковки подозрительного вида и протянул их ему.       — Держи.       — Это ещё что? — Цуна не торопился брать упаковки.       — Твоя ментальная тренировка. Бери, пока я не начал её прямо сейчас.       Было решено не испытывать судьбу. Цуна взял две упаковки, разглядывая их. Внутри были какие-то продолговатые ягоды, похожие на виноград. Оливки — дошло до него, когда он увидел название. Цуна принялся вертеть упаковки. В соусе были видны чёрные и зелёные оливки. Всё было написано, судя по всему, на итальянском. Его он пока не знал.       — В каком, блин, смысле? — прищурившись, недоверчиво спросил Цуна.       — Съешь это в обеденный перерыв, — не прекращая усмехаться, ответил Реборн.       — Они противные? — с подозрением поинтересовался Цуна.       — Для тебя — да. Тебе они покажутся мерзкими.       Оливки были безжалостно запихнуты в сумку. Закрыв молнию, Цуна посеменил на выход.       — Разрешаю воспользоваться помощью Гокудеры и Ямамото. И только попробуй их выбросить. Я узнаю.       «Бе бе бе», — про себя подумал Цуна, уже предвкушая обеденный перерыв.       …Такеши ждал на привычном месте, ковыряясь в своём телефоне.       — Утра! — бодро сказал друг, несмотря на засвеченный глаз.       — Это кто тебя так? — кивком головы указывая на фингал, протянул ладонь Цуна. Такеши убрал телефон в карман брюк и пожал ему руку.       — Да на тренировке с отцом. Бывает, — рассмеялся в ответ тот.       В чёрных брюках прело всё, что только могло преть.       — Пошли? — улыбаясь, спросил Такеши.       — Куда? А Хаято-сан? — опешил Цуна.       — Она задержится. Написала, что непредвиденные дела возникли. Будет ко второму уроку.       И как-то стало грустно-грустно на душе. Утро уже было не утром без совместной дороги с девушкой. Хаято, Такеши и он, Цуна. Как-то уже вошло в привычку. К хорошему быстро привыкаешь.       — Не грусти, братишка, — похлопал его по плечу Такеши. — Увидишься с ней в школе.       — Я и не грущу, — пробурчал себе под нос Цуна.       — Ну-ну, — хмыкнул себе под нос Такеши. — Вижу.       От тычка локтем друг больно ловко увернулся. Похоже, тренировки пошли Такеши на пользу.       Они зашагали в сторону школы. Цикады уже начали трещать то там, то здесь. Мошкара вилась около кондиционеров и мусорных баков.       — В чём правда, Ямамото? — вздохнув, спросил Цуна. Его тяготили мысли разного рода.       — В сиськах? — ответил ему Такеши, одаривая его задорной улыбкой.       — А если серьёзно?       — Ну ты конкретизируй, я же мысли не читаю, — пожал своими широкими плечами Ямамото.       — Да забей, не важно, — отмахнулся Цуна.       — Как скажешь.       В школу они пришли почти со звонком. Их неторопливость превысила все мыслимые и немыслимые пределы. В класс они вломились за двадцать секунд до звонка. И вовремя. Зашёл учитель.       Хаято явилась ко второму уроку, как и обещала. Пока никто не видел, она коротко чмокнула Цуну в щёку, и он подумал, что жизнь-то налаживается.       Оливки обиженно поглядывали на него из сумки.       На большой перемене Цуна подозвал к себе друзей и прямо с сумкой, прижатой к животу, поманил их за собой.       — Чего это он? — удивилась Хаято. Она даже не стала распаковывать свой «Чупа-чупс» со вкусом кока-колы.       — Да кто его знает, — нахмурился Такеши. — С утра какой-то странный.       Они прихватили свои пайки и пошли за странным и даже таинственным Цуной, пребывая в недоумении.       — А куда мы? — шурша пакетом с бутылкой имбирного чая и булкой, спросила Хаято.       — На крышу.       — А она, разве, не закрыта с тех самых пор? — припомнила Хаято, обращаясь к Такеши.       Тот кивнул.       — Вообще да.       Цуна был подозрительно хмур и безмолвен.       К их удивлению дверь на крышу была открыта. Они вышли наружу. Осторожненько прикрыли за собой дверь и сели в уголке, подальше от чужих глаз.       — И что за таинственность? — растерянно почёсывая щёку, спросил Такеши.       Цуна выудил две упаковки оливок и разложил их перед ребятами.       — Реборн поручил мне съесть это. Типа ментальная тренировка. Один я страдать не буду. Вы же, — он коварно сверкнул глазами, — не можете отказаться.       — Ну не можем, так не можем, — и с этими словами Хаято достала из кармана перочинный нож и осторожно вскрыла упаковки. У неё же и нашлись зубочистки в индивидуальных упаковках. — Они противные? Никогда не пробовала.       — Похоже на то, — скуксился Цуна.       — Спрашиваешь тоже. Конечно с тобой, — фыркнул Такеши и как истинный герой снял пробу первым, нанизав зелёную оливку на зубочистку.       Две пары глаз смотрели на то, как из бодрого лицо Такеши становится угрюмым по мере пережёвывания. Он поморщился.       — Ками-сама, да что это за отрава… Сразу и солёные, и горькие… — чуть не плача, жалобно пропыхтел Такеши. Его знатно перекосило.       Переглянувшись, Цуна и Хаято решили повторить подвиг. Подцепив по оливке, они отправили их в рот. Тут же солёная горечь растеклась по языку.       — Фу-у-у… — застонал Цуна. Держа зубочистку между пальцев, он прижал руку к глазам. — Ой, я хоть и думаю… что привыкну к их вкусу под конец… но…       Хаято не изменилась в лице, молча пережёвывая оливку. Прожевав, она выплюнула косточку на землю.       — Неужели тебе не противно? — поразился Такеши.       — Противно, — согласилась Хаято и отправила в рот ещё одну оливку. Её щека чуть надулась. Она ела на правой стороне. — Просто я вчера стала очевидцем железной воли у одного чувака, у которого стальные яйца. Хочу поучиться у него этому.       — У тебя же нет яиц, — хмыкнул Такеши, давясь оливкой.       Цуна чуть не поперхнулся, но промолчал. Не стоило травмировать тонкую душевную организацию Такеши тем, что у Хаято было и чего нынче нет.       Они съели ещё по одной оливке. Цуна закашлялся. У Такеши на глазах навернулись слёзы. Нанизав на зубочистку ещё одну засоленную оливку, он подул на неё.       — На кой-чёрт ты её остужаешь? — хмыкнула Хаято, работая челюстями. — Она же не горячая.       — Ну, а вдруг, — поморщился Такеши.       — Просто отвратительно… — глядя в небо, с набитым ртом простонал Цуна.       Было ощущение, будто оливок не убывает.       — А это вообще нормально — столько их есть? — спросил Такеши.       — Да кто ж знает, — пожала плечами Хаято.       Показалось дно упаковки.       — Оливки… Оливки — они, между прочим, — неожиданно бодро принялся вещать Такеши, — очень коварны. Слышал я одну историю о том, как один мой друг, будучи маленьким и несмышлёным, был с родителями в Греции. Ну и вот, он увидел на столе креманку, а в ней — виноград. Ну и он, естественно, довольный донельзя, засунул себе в рот виноградину. И его ждало разочарование.       — Как я его, блин блинский, понимаю, — давясь, фыркнул Цуна. — Меня сейчас вырвет…       — Крепись. Держись бодрячком, Цуна, — пресекла его попытки свинтить Хаято. — У нас ещё вторая упаковка.       — А у меня к вам интересный вопрос, — чавкая, всё ещё бодро продолжал Такеши свои бесконечные истории о знакомых, которых у него было в избытке. — Чем же чёрные оливки отличаются от зелёных?       Была вскрыта упаковка чёрных оливок. Они нанизали на зубочистки по штучке и отправили в рот, пробуя. Чёрные оказались не такими противными, соус был чуть мягче, но тоже отвратительный.       — Чёрные — они только чёрные, или они ещё и зелёные? Или наоборот? Оливки — только зелёные, или они ещё чёрные? Когда она меняет цвет? Или есть разные плоды? Когда это происходит?       — Знаешь, — усмехнулась Хаято, — это уже не один вопрос.       — Интересно, а среди оливок есть расисты? — неожиданно спросил Цуна.       Хаято и Такеши обменялись взглядами, начав сомневаться в рассудке своего друга.       Цуна отправил в рот сразу две чёрные оливки и его перекосило.       — Они презирают чёр… чёр… Они презирают чёрных? Ну что? Кто такие оливки? Есть чёрные, есть зелёные. И среди оливок процветает цветовой расизм. И кохдатта у зелёшных, — пережевывая оливки, сходил с ума Цуна, — чёрные были в рабстве. Или наоборот… — грустно протянул он. — И у них была тоже «власть зелёным, власть зелёным». Фу-фу, о-ой… — зажимая рот, заткнулся Цуна.       Друзья поняли, что теряют его.       — Так, продолжая разговор об оливковом расизме, — бодро продолжил Цуна, набив себе рот оливками. — Прикиньте, если бы была са-а-а-амая большая зелёная расистская оливка, которая в итоге стала чёрной.       — Цуна, — позвала его Хаято, помахав ему перед глазами ладонью. — Ты в порядке, милый?       — Вот был бы поворот, а? — явно не слыша, продолжал Цуна. — Вы спросите меня: «Цуна, но в чём же мораль истории о том, как самая большая расистская оливка стала чёрной?» А мораль истории в том… — и он закашлялся. Его взгляд мутнел.       Икнув, Цуна повалился за землю и вырубился.       Друзья смерили его грустными взглядами.       — Ну чё, доедим без него? — вздохнула Хаято.       — Ага, а потом я пойду блевать с твоего позволения, — тяжко выдохнул Такеши.       Нанизав по оливке, они чокнулись зубочистками и принялись добивать пиршество.