***
Когда мы выкинули огромное количество стухшего мяса, убрав зал и проветрив, я перестала что-либо ощущать. Моё обоняние просто сдохло. Мне лишь оставалось надеяться, что не насовсем. В школу я плелась полумёртвая, с убитым носом. Все запахи ускальзывали от меня, как мимолётное видение. Я чувствовала духоту кожей, слышала цокот цикад, но засушенный, спёртый воздух стал для меня просто воздухом. Я могла набрать его в рот и тогда немного почувствовать его вкус, но и то — это были лишь отголоски. Впервые мне было некомфортно без адекватно работающих вкусовых рецепторов. В класс я вползла впритык к звонку на второй урок. Закинув сумку на крючок, в моё поле зрения попали Цуна и Такеши с красиво засвеченным глазом. Фингал был уже оформившийся, отёкший. — Красавец, — похвалила я его, когда ребята подошли ко мне. — Все мне так говорят, ха-ха-ха, — рассмеялся Такеши, смущённо почёсывая затылок. Мы посмотрели с Цуной друг на друга. Я расплылась в улыбке. — Доброе утро, — сказала я. — Привет, Хаято-сан, — привычно в ответ произнёс он. Раздался звонок. Пока все расходились по местам, я дёрнула Цуну на себя и коротко чмокнула его в щёку. — А если увидят? — шёпотом зашипел на меня он, но выглядел при этом донельзя довольным. Махнув рукой, Цуна ушёл на своё место. Я же подумала о причине, по которой он пока скрывал наши отношения. Мне эти дни было как-то не до этого, но надо выяснить, что же не так. Должна же быть адекватная причина, по которой он не хочет делать всякие невинные смущающие вещи на людях? Если причина в Кёко — я его пришибу, ей-богу. Уроки мирно протекали. Мы отсидели два урока алгебры. Когда наступило время большой перемены, то я как-то с тоской подумала о еде. Есть после вони в супермаркете не хотелось совершенно, зато хотелось курить. Но нет, не сейчас. Я как-то заметалась утром и забыла пачку дома. Стрелять у абы кого мне не хотелось, но как вариант. Я достала из кармана «Чупа-чупс» со вкусом кока-колы. — Ребят, дело есть, — неожиданно позвал меня и Такеши Цуна, подозрительно прижимая к себе свою сумку. — Чего это он? — вслух удивилась я, обращаясь к Такеши. Выглядел Цуна ну слишком подозрительно, и я, чувствуя подвох, убрала «Чупа-чупс» обратно в карман, радуясь, что не успела его распечатать. — Да кто его знает, — нахмурился Такеши. — С утра какой-то странный. Вот и я думала, что наш друг выглядит ну максимально странно. Интересно даже, что он там удумал. Такеши прихватил свою коробочку с бенто, а я — пакет с имбирным чаем и булкой. Есть мне не хотелось, но, может, за компанию перекушу. Мы пошли за странным и даже таинственным Цуной, пребывая в недоумении. — А куда мы? — поинтересовалась между делом я. — На крышу, — последовал краткий, лаконичный ответ от Цуны. В шпионов играем? Ну-ну. — А она, разве, не закрыта с тех самых пор? — Вспомнилось мне наше знаменательное начало дружбы через взаимный суицид на крыше. Такеши кивнул, соглашаясь. — Вообще, да. Цуна был подозрительно хмур и безмолвен. К нашему удивлению, дверь на крышу была открыта. Мы вышли наружу, осторожненько прикрыв за собой дверь, и сели в уголке, подальше от чужих глаз — за надстройку над лестницей. Так нас не было видно. — И что за таинственность? — растерянно почёсывая щёку, спросил Такеши. Цуна выудил две вакуумные упаковки и разложил их перед нами. Это ещё что? Оливки? Я разглядывала подозрительные упаковки, почему-то отчётливо ощущая на них отпечаток ауры вездесущего Реборна. Только не говорите мне, что это его засола? — Реборн поручил мне съесть это. Типа ментальная тренировка. Один я страдать не буду. Вы же, — он коварно сверкнул глазами, — не можете отказаться. Я подозревала нечто подобное, стоило мне только увидеть упаковки. Дьявол знает толк в извращениях. Надеюсь, они хоть съедобные. — Ну, не можем, так не можем. — И с этими словами я достала из кармана перочинный нож и осторожно вскрыла упаковки. Подумав, достала ещё и зубочистки в индивидуальных упаковках. Появилась у меня в последнее время такая дурная привычка — ковыряться ими в зубах после еды. Все мы небезгрешны. — Они противные? Никогда не пробовала, — напоследок поинтересовалась я. — Похоже на то, — скуксился Цуна. — Спрашиваешь тоже. Конечно, с тобой, — фыркнул Такеши и, как истинный герой, снял пробу первым, нанизав зелёную оливку на зубочистку. Мне хотелось хохотать в голос, но я нацепила на лицо маску спокойствия и позволила себе понаблюдать за этим шоу. Из бодрого лицо Такеши становится угрюмым по мере пережёвывания. Он поморщился. Да что ж там с этими оливками не так? Мне уже становилось интересно. — Ками-сама, да что это за отрава… Сразу и солёные, и горькие… — чуть не плача, жалобно пропыхтел Такеши. Его знатно перекосило. Переглянувшись, мы с Цуной решили повторить подвиг. Подцепив по оливку, я отправила её в рот. Меня ждало разочарование. Без обоняния я не могла познать вкус в полной мере. Язык уловил лишь лёгкие горько-солёные оттенки, но не более того. — Фу-у-у… — между тем застонал Цуна. Держа зубочистку между пальцев, он прижал руку к глазам. — Ой, я хоть и думаю… что привыкну к их вкусу под конец… но… Я молча, со скукой пережёвывала оливку. Даже не понимала, что ем. Мне было завидно: я не могла присоединиться к веселью, подтверждая или отрицая вкусовую оценку ребят. Прожевав, я выплюнула косточку на землю. — Неужели тебе не противно? — поразился Такеши, вытирая слёзы в уголках глаз. — Противно, — соврала я и отправила в рот ещё одну оливку. Ни за что не признаюсь, что ничего не ощущаю. Они ж меня прибьют. Потому я сказала правдивую ложь: — Просто я вчера стала очевидцем железной воли у одного чувака, у которого стальные яйца. Хочу поучиться у него этому. — У тебя же нет яиц, — хмыкнул Такеши, давясь оливкой. Невольно криво улыбнувшись, я фыркнула себе под нос. Судя по выражению лица Цуны и злой иронии, мелькнувшей в его глазах, подумал он о том же, о чём и я. Мы съели ещё по одной оливке. И тут Цуна закашлялся. У Такеши же на глазах навернулись слёзы. Нанизав на зубочистку ещё одну засаленную оливку, он подул на неё. — На кой-чёрт ты её остужаешь? — хмыкнула я. Его действие было, как минимум, смешным. — Она же не горячая. — Ну, а вдруг, — поморщился Такеши. — Просто отвратительно… — глядя в небо, с набитым ртом простонал Цуна. Меня забавляло происходящее, а ещё больше хотелось оценить вкус оливок. Они должны быть вкусными, но японцы вряд ли оценят, учитывая какую пряную и острую пищу они любят. Нужно будет потом попросить у Реборна таких же оливок. — А это вообще нормально — столько их есть? — спросил Такеши. — Да кто ж знает, — пожала я плечами. Избыток соли никому добра не принесёт. Показалось дно упаковки. Во мне даже поселилось какое-то сожаление. Эти потрясающие крупные оливы просто поедались мною как какой-то безвкусный латук. — Оливки… Оливки — они, между прочим, — неожиданно бодро принялся вещать Такеши. Я с интересом вскинула бровь, уничтожая оливку. Хоть желудку приятное сделаю. — Очень коварны. Слышал я одну историю о том, как один мой друг, будучи маленьким и несмышлёным, был с родителями в Греции. Ну и вот, он увидел на столе креманку, а в ней — виноград. Ну и, он, естественно, довольный донельзя, засунул себе в рот виноградину. И его ждало разочарование. Ох уж, этот Такеши с его бесконечными историями. Иногда мне казалось, что знакомых у него слишком много. Даже больше, чем у меня, а я знала всю нашу школу и ещё парочку ближайших. Даже среди средних школ были друзья. — Как я его, блин блинский, понимаю, — давясь, фыркнул Цуна. — Меня сейчас вырвет… — Крепись. Держись бодрячком, Цуна, — я тут же пресекла его попытки свинтить от «тренировки», — у нас ещё вторая упаковка. — А у меня к вам интересный вопрос, — чавкая, всё ещё бодро продолжал Такеши свои бесконечные истории о знакомых, которых у него было в избытке. — Чем же чёрные оливки отличаются от зелёных? О да, вопрос нас так сильно впечатлил, что мы полностью разодрали надрезанную упаковку чёрных оливок. Что-то мне подсказывало, что они должны быть ещё вкуснее зелёных. Хотелось плакать от безысходности — вкуса-то я в любом случае не почувствую. Мы нанизали на зубочистки по штучке и заглотили, пробуя. Я почувствовала какую-то мимолётную пряность сквозь солоноватость. — Чёрные — они только чёрные, или они ещё и зелёные? Или наоборот? Оливки — только зелёные, или они ещё чёрные? Когда она меняет цвет? Или есть разные плоды? Когда это происходит? — прорвало Такеши. — Знаешь, — усмехнулась я, проклиная всё на свете, — это уже не один вопрос. — Интересно, а среди оливок есть расисты? — неожиданно спросил Цуна. У меня глаза на лоб полезли. С ним там всё хорошо? Мы с Такеши обменялись взглядами, начав сомневаться в рассудке нашего друга. Цуна отправил в рот сразу две чёрные оливки, и его перекосило. — Они презирают чёр… чёр… Они презирают чёрных? Ну что? Кто такие оливки? Есть чёрные, есть зелёные. И среди оливок процветает цветовой расизм. И кохдатта у зелёшных, — пережевывая оливки, сходил с ума Цуна, — чёрные были в рабстве. Или наоборот… — грустно протянул он. — И у них была тоже «власть зелёным, власть зелёным». Фу-фу, о-ой… — зажимая рот, заткнулся Цуна. Так… Реборн что-то добавил в засол? Но со мной и Такеши всё нормально. В чём подвох? Я прислушалась к своим ощущениям, но никаких химических веществ в себе не обнаружила. — Так, продолжая разговор об оливковом расизме, — бодро продолжил Цуна, набив себе рот оливками. — Прикиньте, если бы была са-а-а-амая большая зелёная расистская оливка, которая в итоге стала чёрной. — Цуна, — не на шутку испугавшись, я позвала его, помахав ему перед глазами ладонью. — Ты в порядке, милый? — Вот был бы поворот, а? — явно не слыша меня, продолжал Цуна. — Вы спросите меня: «Цуна, но в чём же мораль истории о том, как самая большая расистская оливка стала чёрной?» А мораль истории в том… — И он закашлялся. Его взгляд мутнел. Икнув, Цуна повалился за землю и вырубился. Даже и не знаю, как на это реагировать. — Ну чё, доедим без него? — вздохнула я, проверяя пульс Цуны. — Ага, а потом я пойду блевать с твоего позволения, — тяжко выдохнул Такеши. Надо будет засветить ему и второй глаз. Нанизав по оливке, мы чокнулись зубочистками и принялись добивать пиршество, молча пережёвывая. И вот упаковка была доедена. Утерев губы салфеткой, я чувствовала насыщение. Если бы ещё и вкусить их дивный вкус, но, увы и ах, не сегодня. Я приложилась к бутылке имбирного чая. Предложила запить и Такеши, но он отказался, замахав руками. — Прежде чем идти общаться с унитазом, сослужишь мне службу? — спросила я, кивая в сторону Цуны. — Дотащить его? — удивился Такеши, бодро доедая свою последнюю оливу. — Ага, — кивнула я. — Окей, — морщась, согласился он. — А куда? — В медпункт, — усмехнулась я. — К Шамалу. — А-а, — многозначительно протянул Такеши. Я закинула в свой пакет пустые упаковки из-под оливок. Такеши, поднявшись на ноги, взгромоздил себе на спину бессознательную тушку Цуны. Вздохнув, я открыла дверь на крышу, пропуская друга вперёд. Мы спустились по лестнице вниз. Прошлись по коридору второго этажа, ловя на себе заинтересованные взгляды. Я вертела на пальцах пакет за лямки, готовая в случае чего заехать неугодным кадрам пакетом прямо в нос. Дверь в медпункт оказалась открытой. — Шамал, мы тут тебе больного привели… — начала я, пока не увидела Реборна. — Хаято? — удивился Шамал. — Что у вас стряслось? Я пропустила Такеши, и он вошёл в медпункт. Уложив Цуну на койку, он, заткнув себе рот ладонью, вылетел из помещения, как пробка, развив необычайную скорость. Неужели им действительно так захорошело с оливок? — Шамал, — игнорируя Реборна, заговорила я, — знаю, что ты не лечишь обычно парней, но можешь осмотреть Цуну? Шамал смерил меня убийственным взглядом. Я сложила перед собой ладони, поглядывая на моего опекуна, как тот кот из «Шрека». И он сдался. — Чёрт с тобой, — простонал Шамал. — Но знай: не будь ты девушкой — я бы даже не почесался. — Агась, — улыбнулась я. — Так что с пацаном? — подходя к койке с Цуной, спросил Шамал. Я буравила в Реборне дыру. Он сидел на подоконнике, закинув ногу на ногу, и смотрел на меня крайне серьёзно. — Не знаю, потому и обратилась к тебе. Реборн с ними что-то сделал. Мы ели оливки приготовления Реборна. Галюны Цуна точно словил. Ямамото вообще блевать побежал. Но вот со мной всё в порядке. — Хм… Мы с Реборном разглядывали друг друга. Шамал, хмурясь, достал телефон и включил секундомер. Положив пальцы Цуне на запястье, он принялся считать ему пульс. — Пульс в норме, — сказал Шамал. Пригнувшись к Цуне, он, морщась и явно испытывая дискомфорт от своих действий, принюхался. Удивившись, Шамал встал и повернулся к Реборну: — Друг мой… мускат? Серьёзно? Ты хочешь, чтобы ребята заторчали? И тут я всё резко поняла. Не думаю, что идёт речь о мускатном растворе, с которого легально торчат некоторые художники. Но, как химик, я знаю, что можно делать некоторые смеси. Скорее всего, Реборн подмешал что-то в пряностях чёрных оливок. Надо будет потом осмотреть упаковку, не зря я её сохранила. — От такого не заторчат, — усмехнулся Реборн. — Это же не кокс и не мет. Просто немного расслабились. Вот только я удивлён… — Он с интересом разглядывал меня. — Почему же на тебя не подействовало? — Шамал, — не теряя зрительного контакта с Реборном, обратилась я к опекуну, — это же не опасно? — Нет. Проспится и отойдёт. Вот Ямамото твоему повезло больше. Похоже, организм сильнее. Стошнит — станет лучше. Я достала из кармана «Чупа-чупс» со вкусом кока-колы, сдёрнула обёртку и впилась в него зубами, разгрызая карамель. Ситуация меня не на шутку разозлила. Я решила расставить точки над «i» раз и навсегда, пока не стало поздно. — Эй, Реборн. — Мой голос был твёрд как никогда. — Да? — сузив глаза, спросил он. Адски хотелось курить. Мне были нужны мои сигареты, как никогда. — На чьей ты вообще стороне? — В каком смысле? Чёрные глаза грозно сверкали из-под полов чёрной шляпы-федоры. — В прямом, — ответила я. — Ты враг Цуне? — Он мне нравится. Хороший парнишка, — пожал плечами Реборн, выглядя при этом крайне самодовольно. — Не юли. Омерта семье Вонгола или работа на сошедшего с ума Девятого, который хочет устранить официального наследника? — Девочка, ты ставишь мне условия? В его голосе мелькнули стальные нотки. Я невольно улыбнулась. Оборвав наш диалог глаз, я подошла к койке, на которой лежал Цуна, и взяла его за руку. Эти взрослые втянули нас во взрослые игры, и всё стало таким, каким оно стало. Но я не жалею ни о чём. Мне посчастливилось встретить много хороших людей и друзей только благодаря тому, что меня вызвали в этот город. — Нет, Реборн, — я качнула головой. Коснувшись покрытого испариной лба Цуны, убрала немного влажную чёлку в сторону. — Не ставлю. Просто советую выбрать сторону. И мне нечем привлечь тебя на нашу — на фоне Варии мы выглядим жалко. Но я хочу, чтобы ты решил это для себя. Если выберешь нас, то… — Я обернулась. — Перестанешь быть просто наблюдателем, ладно? Твоя отстранённость — это грустно. Ты бы многому мог нас научить, если бы взялся за наставничество всерьёз. Реборн спрыгнул с подоконника. Двигаясь бесшумно, он прошёл мимо нас. Я старалась не смотреть на него. — Я подумаю над твоими словами, — сказав это, Реборн скрылся за пределами медпункта. В кабинете остались только Шамал, Цуна да я. — Давно ты стала такой смелой? — усмехнулся опекун, наполняя белый электрический чайник водой из раковины. — Да кто ж знает, — ответила я. Тяжко всё это. Зачесав пальцами волосы назад, я присела на край койки. Шамал поставил чайник кипятиться. — Капнуть тебе в кофе коньяка? — спросил он, показывая мне металлическую флягу. — Да. Чайник зашуршал, кипятя воду. Я поджала под себя одну ногу, разглядывая лицо Цуны. Цвет у него был не совсем нормальным. Воззвав к пламени во мне, я коснулась цуниного живота «пальцем Солнца», как я стала называть его иногда, и влила в его тело немного атрибута Солнца, ускоряя регенерацию. Из носика чайника вырывался столп пара. Кнопка отжалась, оповещая: вода готова к применению. Шамал выдвинул ящик стола, достал банку кофе и сыпанул на глаз порошка. Мне он добавил ещё и несколько ложек сахара. Капнув из фляги коньяка, он залил всё кипятком. — Спасибо, — поблагодарила я, принимая дымящуюся кружку с Микки-Маусом в руки. — Что будешь теперь делать? — присаживаясь на соседнюю койку, спросил меня Шамал. — Реборн теперь не будет вами заниматься. Пацана он не будет тренировать. Я поболтала ложкой в кружке, размешивая. — Очевидно же, — я осторожно отпила кофе, — столкновение с Варией не за горами. Я сама возьмусь за Цуну. Пора научить его действительно нужным вещам и разбить розовые очки. Шамал усмехнулся. — Не завидую я пацану.***
Ближе к вечеру, когда закончился учебный день, и Цуна отошёл после оливок, мы разошлись кто куда: Такеши — тренироваться у себя в додзё, а мы с Цуной — ко мне. Я не говорила пока ничего о своих планах, и Цуна пребывал в неведении, считая, что мы поиграем в приставку. Что ж, всё бывает. Цуна расселся прямо под кондиционером и рухнул на пол, разлегшись звёздочкой. Я рада за него, раз ему так хорошо. Только вот, кайф ему придётся мальца обломать. — Цуна, — позвала я его. — Да-а-а? — протянул он в ответ. Кажись, под кондиционером кому-то слишком классно. Но и выключать его не стала — иначе помрём от духоты. — Ты же знаешь, что я тебя очень сильно люблю? Поменяв позу, Цуна лёг на бок и подпёр щёку ладонью. — Знаю. Но своими красивыми речами ты меня не обманешь. — Он с подозрением сузил глаза. — Упс, — я хлопнула себя по губам. — В чём я прокололась? Он усмехнулся, теребя воротник школьной рубашки, пытаясь обмахиваться. — Тон. Первый признак подвоха. Меня больше таким не проймёшь. — И всё-то ты начал понимать, — фыркнула я, усаживаясь перед ним по-турецки. — В чём подвох на этот раз? Мне по-своему нравилось то, как Цуна изучал меня. Получалось, что он тоже много наблюдает за мной, думает обо мне, рассуждает. Это почёсывало мою гордость под подбородком, как кота. А он знает, как усладить. Проказник. Я стала серьёзнее. Он понял это по лицу и полуползком поднялся с татами, садясь более-менее ровно. — На самом деле я и правда тебя люблю, — расплылась в улыбке я. — И именно поэтому не хочу сношать тебе мозг, как я на днях сделала с Шамалом и М.М. Его брови поползли вверх. — Ну уж спасибо. Мне обрадоваться? — Типа того, — хихикнула я. — Но будем честны, научная тематика — не твоя стихия. — Как и много чего другого не из «моей стихии». — Ну-ну. Не драматизируй. Так вот, — я щёлкнула его по носу. Он обиженно уставился на меня, потирая переносицу, — дежурной темы время. Что ты знаешь о Ньютоне? — Сила действия равна силе противодействия? Основополагающий закон физики. Энергия не может взяться из ниоткуда. Правильный ответ? — Что ты думаешь про Эйнштейна? — Великий… э-э… физик? Теория относительности там? Закон взаимосвязи массы и энергии… Гравитационные волны… Так, стоп! Что за соцопрос? — Цуна становился всё подозрительней и подозрительней. — Проверяешь меня на вшивость? Если честно, то я даже немного опешила. Не думала, что у него всё так хорошо. Да он такими темпами и к экзаменам подготовится! Хоть и сидя, но я всё же одарила его аплодисментами. — Серьёзно, ты молодчинка. Приятно удивлена. Он смущённо потёр нос. — Ты преувеличиваешь. Я мотнула головой. — Вовсе и нет. Но ты прав, не буду нахваливать тебя, а то возгордишься. — Эй! — Остановимся пока на Эйнштейне, — пресекла я возмущения. — Теория относительности несовершенна, так как некоторые вещи во Вселенной ей не объясняются от слова «никак». Читала я Эйнштейна, там много необъяснимых вещей. — Конечно, блин, — фыркнул Цуна, сцепив руки на груди. — Ты не Эйнштейн и даже не Окарин. — Да ну тебя с твоими играми! Я про то, что многое было открыто позже. После него. И не вписывается в теорию. Поэтому она не совсем верна. — Поэтому ты будешь рассматривать что-то из «после него»? Я слышал от Реборна, ты ставила какие-то эксперименты. Оно связано? Меня иногда пугало то, как быстро он схватывал, если его подтолкнуть в нужном направлении. Эффект ужесточался в критические моменты, доходя до абсолюта. Кто вообще называет его тупым? Он отнюдь не глуп. Просто нужно знать подход. — Верно, — кивнула я, соглашаясь. — Море Дирака — тоже косяк на косяке, но, знаешь ли… Оно закрывает дырки со всем, связанным с пламенем. — Серьёзно? — Цуна даже подался вперёд, ближе ко мне. — И это поможет в столкновении с Варией? Что за Море? — Да, но прежде всего я попрошу тебя пока не разглашать информацию. Ни слова Реборну и остальным. — Почему? — удивился он. Я поджала губы. — Просто можешь мне пока это пообещать? — Ладно, ладно! — сдался Цуна. — Ну? С ним всегда можно договориться. Если обтесать эту его особенность, то она может заиграть красками. — Представь себе, что есть вакуум, заполненный некой отрицательной энергией, — я сложила руки «шаром», показывая округлость. — Это — Море. И при помощи какого-то физического объекта или мысли ты можешь вытягивать эту самую энергию и использовать её, воплощая свои фантазии в реальность. Как тебе такое? — Но разве пламя — не наша воля? Её воплощение? — засомневался он. Я посмотрела на него по-доброму. Судя по тому, как его вмиг перекосило, Цуна осознал свою ошибку. — А Пули Реборна — тоже твоя воля? — Тогда проводник? Щёлкнув пальцами, я кивнула. Подняв свою руку вверх, я чуть оттопырила средний палец, на который было надето кольцо Урагана, показывая его Цуне. — Видишь кольцо Урагана? — спросила я. — Э-э… — почему-то замешкался Цуна. — Видеть вижу, но вижу и ещё кое-что другое. До меня дошло. Я перестала оттопыривать палец, невольно демонстрируя ему фак, и продемонстрировала тыльную сторону ладони с половинчатым кольцом Вонголы. — Это — одна из многих разновидностей проводника между морем отрицательной энергии и реальностью. Устройство, которое вносит в наш мир ту самую «начинку» — пламя. И как по мне она не должна существовать, но кто-то хотел, чтобы море вышло из своих берегов, и оно вышло. В результате теории дыр рождаются пары частиц и античастиц. Они — ошибки, влияющие на мёртвые зоны в нашем мозгу. Слепые места на визуальной коре мозга. Оказать на них воздействие — отправить туда свои фантазии и заставить тебя самого их видеть, считая их реальными. Загрузка в реальность. Глаза Цуны округлились. Он смотрел на меня, разинув рот. Шокированный, поражённый до глубины души. Шамал выглядел почти также, М.М. и вовсе выпала из реальности, хотя там не только в теории было дело. Только вот для Цуны я отфильтровала информацию, подав её как присказку. Без научной подоплеки. Вернее, с минимумом. — То есть, люди с атрибутом Тумана используют это самое море напрямую? — чуть погодя, видимо, как пришёл в себя, спросил Цуна. — Ага, — просто ответила я и, подняв руку, ткнула ему в грудь указательным пальцем. — Но вот такие фантазёры, как ты, которые живут в своих мирках, — Небеса. Вы тут самые жуткие. Вот вас можно и нужно бояться. Цуна сглотнул. — Это ещё почему я — фантазёр, и почему мы — самые жуткие? Я не стала ему отвечать. Пусть сообразит сам. Он сглотнул. Запустив пальцы в свою шевелюру, он взлохматил волосы. — Моя мечта жениться на Кёко-чан?.. — И не только, — неумолимо подтвердила, ломая ему восприятие безжалостно, с особым остервенением. — Ты долгое время жил в своём собственном мирке. Решил, что самый неудачный неудачник. Что у тебя нет ничего, что привлекло бы Кёко. Что тебе в жизни ничего не светит. Что быть неудачником и не пытаться ничего делать — легче всего. Что… — Замолчи, пожалуйста, — повысив голос, оборвал меня Цуна. Его глаза по цвету были почти что оранжевые. Уже на грани окраски в пламя Неба. Встав с пола, он вышел на балкон. Я последовала за ним и остановилась на пороге, прислонившись к дверному косяку. Цуна облокотился на перила, умостив подбородок на сложенных руках. — Есть закурить? — неожиданно спросил он. Я молча достала пачку из кармана юбки. Вытряхнув сигарету, я подождала, пока Цуна заберёт её у меня и зажмёт между губ. Я чиркнула зажигалкой. Он чуть пригнулся. Прикрывая пламя зажигалки ладонью от подувшего ветерка, я дала ему прикурить. Цуна взял сигарету, сжимая её на мой манер — между указательным и средним пальцами, и затянулся. Хрипящий кашель был как следствие неопытности. — Какая отвратительная гадость. Даже хуже оливок, — тем не менее, выпуская дым изо рта и носа, озвучил своё мнение Цуна. Покашливая, морщась. Я достала сигарету и закурила. Дым утекал вверх, к дну чужого балкона, нависшего над нами, и рассеивался в воздухе, смешиваясь с веществами. — Гадость, да. Спорить не буду, — согласилась я. Навалившись на перила балкона, Цуна посасывал сигарету. Мне было его даже немного жаль, но кто-то должен был это сделать. Разбивать людям розовые очки — важно. Реборн тянул с этим слишком долго.