***
Желания разлеплять веки не было. Меня окутывало ощущение тепла, согревая. Я тихо млела, не желая пошевелить даже пальцем. Рядом, только протяни руку, находилось нечто родное, даря покой и умиротворение. Я в безопасности, мне ничто не угрожает. Ещё не разграничивая сон и реальность, одновременно воспринимая и тянущуюся вдаль железную дорогу, и присутствие человека рядом, мне не хотелось абсолютно ничего. Только лежать, лежать, лежать… И тут на меня упало могучее многотонное понимание. Множество сожалений и переживаний, маслянисто-чёрная водная гладь, огромное древо, Афродита и Хаято. Я будто тонула в водовороте до сей поры сокрытых воспоминаний, заново осознавая себя и своё положение в мире реальном. Мои связи. Мои волнения. Моё «Я». — Твою ж мать… — тихо пробормотала я себе под нос. Распахнув глаза, я уставилась в низенький потолок. Поворот головы вправо — очертания стула, на котором ещё мгновение назад кто-то сидел. Я услышала шаги и было дёрнулась, но на повестку побудки встал один нюанс: я, блин, спелёната, как куколка бабочки, без шанса нормально пошевелиться. Не раскуклилась ещё, ага. Ещё раз рыпнувшись, мне удалось добраться до края небольшой кровати-двухъярусника и выглянуть наружу. Я увидела удаляющуюся фигуру, которую я узнаю из тысячи. Цуна. Крыша у меня ехала знатно со встречи с Бьякураном, а сейчас и подавно. Вся та хрень, которую мне втирала Хаято, вылилась в протест и желание трахнуть Цуну вот прямо сейчас, да так, чтобы он потом трупом валялся — это я умею. Врёшь, не уйдёшь! — примерно с такой мыслью я, извернувшись, скатилась на пол, и услышала из коридора шум. На полу появилась тень — свет снаружи зажегся, и стало светлее. — Папа! Папа! — Звонкий детский лепет чуть не оглушил меня. Я обалдело смотрела на то, как в Цуну вцепилось всклокоченное, как воробей, создание. Я видела каштановые вихры, собранные в низкие «хвостики». — Ты… Мао, да?.. — произнёс неуверенно Цуна, и меня как током ударило. Я только и могла, что ошалело глазеть на создание по имени «Мао». — Мама и бабушка сказали, что ты улетел высоко-высоко на небо, но я не поверила! А тут… Я почувствовала тебя, папа! Это… Та, о ком говорила Хаято?.. Мао?.. Стоп! Что? Мао? Хаято? Папа? Стоп-стоп-стоп! Остановите Землю, я сойду! Меня бросило в жар. Я лежала на полу, завернутая в несколько слоёв, и пыталась принять реальность. — Какое к чёрту «Позаботься о Мао?!», а?! — не выдержала я, извиваясь змеёй, пытаясь размотаться из кокона. На меня уставилось две пары карих глаз, и мне только оставалось, что проклинать мою дальнозоркость. В плохом освещении мне теперь удалось детально разглядеть «Мао». Маленький Цуна версии 2.0, только с «хвостиками». Мы с Наной-сан могли часами разглядывать старые альбомы с фотографиями Цуны. В другой ситуации я бы подумала, что это дитё — младший ребёнок семьи Савада, но… — Мама! — радостно взвизгнул Воробей и, отвалив от «папы», бросился в мою сторону. Я, испугавшись до усрачки, прыжками в коконе попыталась отползти куда-нибудь в угол или забиться под кровать, позорно сбегая с поля боя, но враг был безжалостен и не дал мне скрыться. — Кха! — Я чуть не выплюнула свои органы, когда на меня приземлилось нечто и вышибло из меня дух. — С-спас… и…т-те!.. — прохрипела я из кокона. — Хаято-сан, ты уже проснулась? — Цуна, не спрашивай, а спасай! — Мама, ты врушка! — сиреной заорали мне на ухо. — Папа никуда не улетел! Вруша, вруша, вруша! Ещё мгновение — и этот ребёнок станет моей личной фобией, хотя до этого момента я не замечала за собой боязни детей. Ребятня мне даже нравилась. Цуна, мой принц далеко не на белом коне, а скорее на обещанном Емицу на цунин День рождения «шевроле», спас даму в моём лице, отодрав от меня Воробья. Я, барахтаясь в пледах, выныривая из этого кокона, дрыгалась и рвалась наружу, мечтая раскуклиться. — Безумный ребёнок! — забившись под кровать, зарычала я. — Мама?.. — Воробей склонил голову набок, при этом занимая самое вакантное и любимое мною место — на руках у Цуны. Создание потянуло ко мне свои загребущие ручки, но я забилась подальше к стене и нахохлилась. — Уйди! Уйди! Где святая вода?! Я сейчас всё тут окроплю ею и проведу обряд экзорцизма! — Ты не преувеличиваешь?.. — засомневался этот предатель Цуна. — Ах так?! — возмутилась я и отвернулась к стенке, поворачиваясь к ним жопой. — Ну и ладно! Я так и чувствовала, как Воробей прожигает во мне дыру взглядом. — Папа, у мамы ПМС? — пискнул Воробей. — Э-э… Откуда ты такие слова знаешь?.. — От дедушки Шамала! — Вогнал в гроб Шамала невидимые гвозди Воробей. Дебилизм передаётся воздушно-капельным путём. Он как вирус. Дебилизм коварен. Дебилизм бездушен. Говорит опекун, а стыдно тебе. Я спрятала лицо в ладонях, думая о том, что не хочу вылезать, но Цуна — этот безжалостный пиздюк! — выцепил мою ногу и начал тянуть из-под кровати, вытаскивая на свет божий. Когда меня вернули в реальность, то Воробей смотрел на меня в полном восторге. Где мой динамит, когда он так нужен?! Но вой сирены поставил крест на дальнейших разбирательствах. Я схватила Мао на руки, прежде чем сообразила это мозгом и переварила свои действия, и мы втроём высыпали в коридор. Тёплое дыхание опалило мне ухо и щекотало скулу, но это не было отвратительным чувством. Скорее наоборот. — Мама, папа, что случилось? — с интересом спросила Мао, пока мы с Цуной пытались определить, откуда идёт вой сирены. — Ничего хорошего, — констатировал очевидное Цуна, а я на это лишь закатила глаза. Пробуждение после бредней Хаято мне определённо «нравилось»: и потрахаться не дали, и дитём нагрузили. Если на фоне замаячит враг — я оторву ему башку и подорву его пепел, а до этого предварительно сожгу в адском пламени. Вставать на пути у голодной женщины — это свинство.Титаномахия будущего. Взрыв 77. Воробей
22 февраля 2019 г. в 20:35
Зайдя в беседку, я замерла, оглядывая её. Она мне чем-то напоминала золотую птичью клетку — тонкое металлическое плетение и аккуратная крыша. Всё это с виду простое великолепие увивали вьюн и хмель, спадая до самой земли. Если не обращать внимания на отвратительный запах розмарина, то место, в котором располагалась беседка, было бесподобно.
Я оглянулась назад, но Афродиты позади меня не было. Она исчезла, пропала, будто её изначально тут не было.
— Она сбежала, — по ушам вновь мазнуло незнакомым голосом, — Афродита боится меня.
Меня осенило: это так звучит мой голос для других. Мне не доводилось слышать то, как я говорю, и сейчас у меня был странный опыт.
— Значит, ты — extended edition? — поворачиваясь к Хаято, усмехнулась я.
— Англицизмы юзают только пидоры, — прилетело мне ответом по голове.
Мы синхронно рассмеялись нашей шутке, а когда нас отпустило, то принялись разглядывать друг друга.
Хаято была не мной — это я поняла, едва её увидела.
Рука непроизвольно коснулась моих достаточно отросших волос, врезаясь пальцами между прядей. Цуна попросил меня отращивать волосы и не состригать их коротко. Ему нравились длинные, и ради него я решила стать ещё более похожей на мою маму Лавину. Волосы завивались, касаясь плеч, и как мне однажды шёпотом сказал Цуна, ночью они словно лунная пыль — это невероятно красиво.
У Хаято волосы едва достигали уровня подбородка в коротком каре. Всё в ней от небрежно надетого пиджака и до простых туфель-лодочек без каблука было подобрано так, чтобы не нравиться Цуне. Внешность Хаято отталкивала и европейским макияжем, и одеждой. Она одета так ради кого-то другого. Это порядком меня озадачило.
— Не хочешь сесть? — криво улыбаясь, спросила меня она.
— А чего б и нет? — Пожала плечами я и опустилась на скамью.
Нас разделял металлический столик с лилово-зелёной скатертью. Хаято сидела напротив. Другая, чем-то отличающаяся от меня. Я не была бы собой, если бы смолчала.
— Что ты такое? — спросила я в лоб.
Хаято достала из кармана пиджака пачку сигарет и закурила, а затем предложила и мне. Отказываться я не стала. Достав сигарету из пачки, позволила ей прикурить мне. Дым приятно коснулся языка, и я выдохнула его через нос с особым наслаждением.
— У нас разная валентность, — пуская ртом струйку дыма, ответила мне Хаято.
— Вот как?
Это было новостью. Если она говорит, что у нас разные валентности — так и есть. Я и сама чувствовала, что Хаято отличается от меня слишком многим. Она — я, но другая я. И мне было страшно стать ей.
— О чём ты думаешь?
— Когда закончится сигарета — будет грустно, — фыркнула я, скрещивая руки на груди.
— Какая ты ненасытная! — улыбаясь одновременно моей и не моей улыбкой, шутливо воскликнула Хаято.
— Насытиться можно только ветром.
Встретиться с самим собой достаточно жутко. Это только в фильмах и литературе герою есть, о чём поговорить с другим своим «Я». На деле оказалось иначе. Мы сидели и курили, не зная, как вести диалог. Слишком похожие, в чём-то различные, но одинаковые. Пусть Хаято и выглядела так, словно устроила подобие кровавой гэбни, она всё равно была мною, а я — ею.
— Хаято, ты…
— Хаято, ты…
Мы неловко замолчали, едва начав, обе улыбаясь, как полные дуры.
— Для меня много воды утекло, а она, как ты знаешь, утекает в канализацию. — Хаято потёрла щёку массирующим движением.
Она — моё будущее? Не слишком изменилась, только чуть поправилась, но это не мудрено, если я-она беременна.
— Это подсказка? — Я посмотрела прямо на Хаято.
— Констатация факта. В отличие от тебя я вспомнила, каким образом и почему я сдохла. — Меня одарили таким взглядом, что я чуть не подавилась сигаретным дымом и закашлялась.
— И что это меняет? — прохрипела я, кашляя, как сифозная.
— О, поверь мне, многое. — Она пару раз причмокнула губами, как иногда от нечего делать развлекалась я, когда курила, и в воздух поднялось колечко дыма. — И тогда ты возненавидишь своего ненаглядного босса, уж поверь мне на слово. Будешь спасать его жопу, каждый раз думая: «Ну что за ничтожество? С какой стати я должна его спасать и защищать?»
Я не была блаженной верить во всё, что мне говорят. Даже если это я сама. Мне не представлялся никакой расклад, при котором можно возненавидеть Цуну.
— Это произойдёт очень скоро, — насмешливо продолжила Хаято, — может, даже быстрее, чем никогда.
Она говорила так уверенно… Но с чего мне ей верить?
— И когда я вспомню свою прошлую жизнь? — всё же спросила я, делая вид, будто поверила ей.
— Почём мне знать? Ты ж из прошлого! — Она развела руками. — Вдруг ты чуть изменишь всё и раньше вспомнишь. Или позже. Если честно — то насрать, это не играет особой роли.
Пусть в последнее время я была занята так, что даже у моего сердца появились морщины, но сказанное — бред. Из того разговора с Афродитой я примерно понимала ситуацию, при которой меня перетащили в эту вселенную, и то, что мне положено делать для её человеческого воплощения.
— Ты такая из-за смерти Цуны? — пытаясь задавить эмоции, норовящие прорваться в голосе, спросила я. Во мне ещё горела надежда.
— Что? Не-е-ет! Ещё чего!
Сколько пренебрежения. Даже смешно.
Я смотрела на свои задорно выкрашенные в аквамариновый цвет ногти с их разноцветным отливом редких блёсток на гладкой поверхности, а потом и на сами руки. Те, которые так нежно любимы Цуной. Порой он выцеловывал каждый суставчик, каждую мозольку. Цуна — центр моей вселенной. Это такая любовь, когда вдали от любимого при одной мысли о нём на глаза наворачиваются слёзы счастья, а душу стягивает путами от тоски.
И она мне говорит, что я стану как она?
Сигарета была потушена в пепельнице, а затем я поднялась из-за скамьи.
Я знаю, что такая безграничная любовь — обоюдоострый меч. Много где слышала, много где читала. Но то пламя ярости, которое сейчас полыхало у меня в груди, — моё непринятие. Я не согласна становиться такой Хаято, к чёрту такое будущее! Я разрушу его!
Я направилась к выходу из беседки, когда мне в спину прилетело:
— Мы ещё встретимся, а пока… Позаботься о Мао.
Едва ступив на землю средь розмарина, таинственное ощущение потустороннего мира исчезло, и я оказалась на железнодорожных путях в какой-то глуши. Старое, брошенное место, давно не тронутое человеком.
Это был просто сон, так что…