***
Акира лежит на кровати, раскинувшись всему миру, а точнее, небольшой спальне, совмещенной с гостиной. Одеяло, будто змея, обвивает обнаженное тело и сбивается в непонятный клубок в районе ног. Задницу и спину совершенно ничего не прикрывает, зато лицо уткнуто в подушку, только лишь пепельные влажные пряди и видно. Акиру совершенно не обременяют морозные языки ветра, которые пробрались сквозь окно и шторы и беззастенчиво лижут бледную кожу, отдавая мелкими иголками. Совершенно не стесняет свисающая правая рука и закинутая на пепельную макушку левая. Вскоре они обе затекут и Акира, бубня под нос неразборчивые слова, будет пытаться разогнать кровь по одеревеневшим конечностям. А еще от этой позы на лице останутся следы от подушки. Но кого это ебёт? Точно не отрубившегося Акиру и точно не более успешно справляющегося с дремотой Шики. Он сидит на кресле, попеременно переводя взгляд. То на потерявшейся в тумане отблеск солнца, то на обнаженную пятую точку Акиры, выставленную напоказ случайно, но Шики не особо спешит распутывать гордиев узел из спутавшегося одеяла и укрывать парня. Шики не спешит укрывать Акиру, и все чаще удерживает на нем взгляд. Ведь это не был обычный слегка насупленный Акира, что спит, свернувшись в калач и поджимает колени к груди. Который пытается во сне залезть под горячий бок Шики. Это был вымотанный, точнее сказать, оттраханный Акира, что спал так, будто его тело сбросили с третьего этажа. Мокрый и липкий, наверняка горячий, если прикоснутся пальцами к коже. Через час Акира проснется, распахнет глаза и, насилу свесив ноги, пойдет в душ. Поплетется, будто все еще спит, и лишь чудо спасает его от столкновения с дверными косяками. Через полчаса Акира вернется. Пахнущий карамболой, грейпфрутом и еще каким-то едва уловимым строгим запахом. Кажется, хвоя. Через полчаса Акира, чистый и все так же уставший, закроет окно и, поманив Шики пальцем, плюхнется на кровать. Акира будет пытаться, не раскрывая глаз, найти углы одеяла и распихать их по углам пододеяльника. Будет пытаться разгладить впивающуюся складку простыни. Будет пытаться не выдать эмоций от прогнувшегося под весом Шики матраса. Но, конечно, у него ничего не выйдет. Подвинется ближе с дурацкой миной экстаза на подрагивающих ресницах и расплывшихся в полуулыбке губах. Полураспутанное одеяло комом укроет лишь ноги. Складка постельного белья вопьется в лопатку. Акира почувствует скользящие прикосновения, что, полоснув подтянутый живот, переместятся на спину, притягивая ближе. Между ними идет миражом пространство и высекаются искры, но в этот раз они не обжигают, а мерцающим пеплом ложатся на кожу.Конец
29 августа 2018 г. в 08:00
Ленивое осеннее солнце через час начнет медленно выкатываться из-за линии горизонта. А пока небо лишь робко светлеет где-то в дали.
Они сидят на кухне у Акиры дома, пока Шики под действием магии всех рыжих ведьм планеты вышел из образа заносчивого мудака и спокойно заваривает мятный чай.
На улице настаёт предрассветная тишь.
Первые заморозки оставили полупрозрачный мерцающий иней на пожухлой траве. И даже в мелких лужах виднеется ледяная корка.
По телу Акиры разливается усталость. Он вытягивает ноги и поудобнее кутается в разношенную домашнюю кофту. Теребит пальцами разошедшийся шов на рукаве и наблюдает вполглаза за тем, как Шики с воистину нечитабельным лицом наливает в кружку заварку.
Свет галогенных ламп освещает комнату. Легкое смущение зарождается внутри и колет кожу, поэтому Акира смотрит в окно.
Чтобы Шики да сидел с ним за одним столом?
Чтобы пью-только-черный-кофе-идите-нахуй решил заварить чай?
Чтобы обладатель красных глаз и демонической ауры держал в руках чашку с принтом блядского винограда?
Воистину где-то на горе ведьминский шабаш.
— Просторно, — подмечает Шики, проследив взгляд парня. — Терпеть не могу всякие альпийские горки и клумбы.
Колючий комок, будто старый потрепанный шарф, завязывается на шее все туже. И не понятно, было это сказано в попытке нарушить молчание или же… или же что?
Акира знает свой дом. Каждый отбитый угол, каждый гвоздь, каждый полуживой цветок на подоконнике и каждый узор. Когда-то давно Акира хотел обустроить жилище как подобает, чтобы приходящие гости вытирали ноги об коврик, любовались картинами и таращились в большой телевизор.
Но потом Акира понял, что никого не пустит в свою жизнь.
Но потом Акира понял, что в его жизни поселился Шики.
Молчаливый, слегка злой, опасный. Который пьет дурацкий чай из дурацкой чашки и которому, кажется, всерьез нравится его двор.
Высокие деревья, которые готовы сбросить давно пожелтевшие листья. Раскинувшийся терновник, усеянный чёрными терпкими ягодами. Лесные кустарники, притаившиеся вдоль забора.
Короткая и белая из-за мороза трава, тонущая в предрассветном тумане.
Акира знает свой дом слишком хорошо. На потолке подвешена бессонница, когда он проводил ночи за ноутбуком, заканчивая отчеты. В углы забилась пыль меланхолии, когда греел руки о железный бок старого чайника или когда жевал кусок рафинированного сахара хер знает зачем.
В баночках на верхних полках вместе с пряностями смешаны эмоции.
Слегка прелый, наполненный сыростью и скорой зимой воздух, что врывается в кухню, приносит запах свободы.
А теперь напротив сидит Шики. Смотрит на Акиру и интересуется, что же ему сказал врач, как самочувствие, когда на повторное обследование.
Нет, Шики не задает эти вопросы вслух. Шики даже не кивает, типа, ну как ты.
Но какая-то суетливость, какая-то нервность, какая-то сентиментальность проскальзывает в выверенных движениях и ровной спине.
— Надеюсь, ты не начнешь вырезать кроликов из яблок.
Акира пытается шутить, потому что впервые за долгое время навесные ящики, деревянный стол с царапинами и слегка протертый линолеум на него так давят. Ему впервые душно в своем доме, когда все окна открыты. И колючая неловкость теперь удавкой завязывается под горлом.
— Ты хочешь о чем-то поговорить? Спросить, быть может, — Шики допивает чертов сбор и откидывается на спинку стула, будто действительно все выслушает и на все готов ответить.
Акира сглатывает слюну, которая кажется ему ртутью. И кажется, что вот-вот звезды над головой не выдержат и упадут. И тогда единственное, о чем он будет просить, чтобы этот миг никогда не кончался. Акира будет действительно умолять, чтобы это не было тем, что он порой видит в бреду, задыхаясь от температуры, не тем, что порой выкидывает его сознание, чтобы он не был все еще в коме, и это не было его сном.
Акира протягивает руки, чтобы вцепится в рубашку так, будто это последняя надежда на спасение.
Акира перегибается через стол и приникает губами. Сухой, почти детский поцелуй, как отражение того случая в палате, когда его целовал Шики и когда это значило слишком много.
Вот и сейчас…
Лишь роли поменялись.
И вместо темноты палаты — галогенный свет кухни.
И вместо слабого сопротивления в теле струится уверенность.
Оставив чашки на столе, открытые навесные шкафчики и расспахнутые окна, они выходят.
Акира запускает руку в черные волосы, притягивая. Чтобы неистово впиться губами и понять, что это все еще реальность.
Акира утягивает Шики в кровать. Расталкивая два сваленных в кучу одеяла, толкаясь локтями и упираясь коленями.
Кровать скрипит под весом двух тел, когда Шики пытается усадить Акиру себе на бедра и стянуть с него черную футболку.
Чтобы в свете робкой луны, чей свет просачивается сквозь полупрозрачные шторы, блеснула бледная кожа с перекатывающимися мышцами.
Одежда исчезает с тела незаметно. Улетает в сторону растянутая футболка. Вывернутые спортивные штаны валяются на полу.
Голодный зверь внутри поднимает уши, учуяв свежую кровь.
Шики сжимает пепельные пряди, напитанные лунным светом.
Обдает дыханием соленую кожу. Царапает её ногтями, касаясь ноющих после капельниц вен. Сжимая отставленную задницу.
Что-то внутри Акиры хочет расспросить, узнать и говорить, говорить, говорить. Пока легкие не начнут агонизировать.
Но Акира затыкает себя поцелуем.
Потому что ему не хочется ворошить пепел прошлого.
Ему не нужны оправдания.
Не нужны слова о любви, сладкие, будто патока.
Их отношения с запахом горькой полыни. Со вкусом переспевших ягод терновника. Они остаются морской солью на пальцах.
И пусть сахар останется нерастворёнными кристаллами в недопитом чае.
Они целуются резко, грубо. Совсем не осторожно и периодически забывая, что нужно дышать.
Будто проснулись давно спящие под их кожей демоны.
Между их телами воздух накаляется настолько, что вот-вот будут высечены молнии, которые током струятся по телу. Опаляя.
До багровых пятен…
Они целуются так, будто бы не виделись сотни лет, и эта встреча — последнее, что у них будет на следующие сотни лет разлуки.
Будто бы это единственная возможность «жить».
Будто вот-вот замкнется цепь событий, и утром они будут ненавидеть друг друга.
Шики кусает плавный изгиб шеи, и кровь на языке, словно отравленное вино. Пьянит, манит и грозится скорой расправой.
Перегнувшись, Акира недолго что-то ищет в узком пространстве между матрасом и изголовьем кровати, пока не выуживает небольшой тюбик. Стараясь максимально игнорировать удивленный взгляд красных глаз, он отвинчивает крышку и выливает прозрачную густую смазку в свою ладонь.
Не теряя времени, придвигается ближе и обхватывает налитый кровью член. Шики, уже собиравшийся выдать нечто ехидно-смущающее, шипит и едва выгибается в пояснице.
Ведь чертова смазка все еще холодна, и прикосновения пальцев Акиры скорее дразнят, а не снимают болезненное напряжение.
Шики хватает за волосы, наклоняя, и шепчет в искусанные губы перед тем, как поцеловать:
— Ну же, мышка…
Кожа к коже. Еще ближе, еще интимнее, чтобы разница стерлась, чтобы можно было ловить шумное, хриплое дыхание.
У Акиры перед глазами плывут черные круги, когда крепкие руки, проскользив по спине, сжимают задницу, больно впиваясь пальцами. Знает, как это нравится парню, знает, как дрожь пробьет его, когда Шики спустится укусами от изгиба шеи к груди. Знает, как начнет гореть внутри адским огнем, стоит только втянуть в рот чувствительный розовый комок плоти, предварительно проведя по нему языком.
Акира не выдерживает и приподнимается, пару раз проведя по члену Шики рукой, распределяя смазку. Опираясь о деревянное изголовье кровати и посильнее закусив губу, он направляет изнывающий орган внутрь.
Член входит медленно, так, чтобы чувство того, как растягиваются упругие стенки, билось красной лампочкой в сознании. Шики не подмахивает бедрами, вводя член до упора, а ждет, сжимая чужое колено в нетерпении. Ждет, чтобы Акира в полной мере ощутил болезненную наполненность. Ждет, пока Акира откинет прилипшую челку и посмотрит голодным взглядом, выжигая ртутью пространство вокруг.
Хрупкое полотно занавесок развевается, за окном уже привычный осенний дождь мелкими каплями тарабанит, и весь мир кажется ложью, изнанкой, пестрой оболочкой давно червивой конфеты. Истина кроется в первом толчке, который выбивает хриплый стон.
В пальцах, что оставляют отметины.
В радужке, на дне которой таится страсть и одержимость.
Шики касается взмокшего лба и раны у виска.
Акира податливо утыкается в ладонь, и кажется совершенно неважным, по какой причине у него синяки и ссадины.
Все это осталось там, на задворках реального мира, здесь же Акира, не стесняясь, стонет и насаживается глубже.
Шики заставляет изнывать, будто в белой горячке, и шептать обессиленно. И слова звучат горящими сухими ветками на костре и сошедшими с рельс поездами. Слова кажутся бессмысленными, ненужными, когда под кожей отчаянно бьется сердце, когда мысли исчезают, когда на тихие мольбы перед оргазмом: «Останься, пожалуйста» отвечают: «Иначе уже невозможно, мышка».
Пик возбуждения накрывает обоих практически одновременно, Акира доводит себя до разрядки рваными движениями, чувствуя, как в него врываются в бешеном ритме.
Пальцы сжимаются на талии, насаживая до упора.
Акира валится на вздымающуюся грудь, дрожа, чувствуя, как истома заполняет каждую клеточку тела.