Высекая искры

      Акира подскакивает, смаргивая резь в глазах. Локтями упирается в колени. Дышит измученно и рвано.       Вдох глубокий и режет наждачкой легкие, выдохнуть не получается, и пыльный воздух застревает, выворачивает наизнанку. Будто бы его, Акиру, выдернула из сна чья-то сильная рука и погрузила в грязь реальности.       До кровавого месива, сдирая кожу и вырывая жилы. Акира просыпается, слыша, как пружины мерно поскрипывают под весом его тела.       Дышит измученно и рвано, будто загнанная лошадь, которую бьют кнутом по истерзанным бокам, но ей не суждено добежать до финиша.       Акира внутренне посмеивается: если бы он был лошадью, его пристрелили бы, даже не допустив до скачек, потому что зачем он. Кому он нужен?       Дышит измученно и рвано, чувствуя, как сердце колотится в груди. Бьется, норовясь разорвать перикард ко всем чертям.       Акире кажется невозможным вырваться из хлипкой темноты палаты. Белые простыни ослепляют, и он так сильно сжимает кулаки, что, кажется, вот-вот порежется о хлопковую ткань. Одеяло давит, прижимает, будто прессом.       Пространство палаты сжимается и тотчас же разворачивается до размеров маленькой вселенной.       С блеклыми звездами в пыли и мертвыми планетами по углам.       И можно было бы рисовать космические карты фиолетово-синих пятен, что налепились, будто грязь, на роговицу, но с темноты вдруг слышится мерный спокойный голос:       — Как ты?        Акира думает, что это эфемерное послевкусие продолжительного сна.       Всплеск фантазии.       Слуховые галлюцинации.       Но это реальность, и Акире, видя перед собой Шики, хочется заново сдохнуть. Потому что, проснись он в пустой палате, все было бы предельно ясно. Пинок от реальности со словами в спину «Подавись своим одиночеством».        Но Шики — рядом. Как в тупых мелодрамах, только не спит разве что, уткнувшись ему в бедро, размазывая по лицу слезы.        И это неправильно. Не по-шиковски.        СМС-ка в мобильнике «Не сдох, псина?», пинок под ребра, театральный взмах рукой с отвращением в глазах — это Шики, это в его духе, а столбичить у кровати… извольте, Акира не верит.       Трет глаза, смаргивает остатки сна, но мужчина не растворяется в темноте, не сливается со стеной, не уходит.        Дурацкое «как ты» шипит змеей и залазит в ухо, убивая все оставшиеся в голове мысли. Акире кажется, что серое вещество уже давно иссохло, лишь мутная черная жижа осталась, что, распространяясь по кровеносным сосудам, заполняет его тело. Вот-вот потечет сквозь пальцы.       Вот-вот упадет тяжелыми каплями на простыни.       Вот-вот…       Парню кажется, что в черепушке совсем не осталось живых клеток, которые могут функционировать и трезво обрабатывать информацию.       Потому что тело вздрагивает, мучительной истомой прошибает от этого голоса. Шипящего, родного голоса.       Но Акира не отвечает, потому что, кажется, открой он рот — и снова вывернет наизнанку.        Снова. В сотый, тысячный раз переломает все, что есть в душе, все, что не было сломано раньше. Акире кажется, открой он рот - и пресловутая черная жижа, потеряв преграду в виде зубов, польется кровавыми сгустками.       А Шики стоит впереди. Спина вытянута, будто по струнке, плечи развернуты, руки свободно скрещены на груди, и Акира, будто оборванная дворняжка рядом с ним, сидит, ссутулившись, и не может выровнять дыхание.       Шики вообще выглядит так, будто его рисовали художники в эпоху Ренессанса. Охуенно, блять! Только Акира, скорее, относится к декадансу, а не к великому Возрождению.       — Ты там уснул или что? — в своей обычной манере спрашивает, будто насмехается, но Акира не отвечает.       Акира молчит и лишь сжимает руки сильнее до побелевших костяшек, ощущая мертвенный холод пальцев. Будто его тело обесточили изнутри, перекрыли капилляры и закупорили клапаны. Сердце перестало гнать кровь, пока легкие все также задыхаются от пыльного воздуха. Он сдохнет прямо сейчас.       Три.       Два.       Один.       Ничего… Мимо… Занавес….       — Съебись, — говорит парень и тотчас же жалеет, не узнавая собственного севшего голоса.       — Тебе не кажется, что эта ссора затянулась?        — Это не ссора, Шики. Я хочу покончить со всем, что нас связывает, спуститься до уровня знакомых офисных работников, понимаешь?        Акира закатывает рукава больничной рубашки. Укладывает локти и кладет голову на скрепленные в замок ладони.       Луна запускает пучки бледного света сквозь незакрытые жалюзи, путается в волосах, окрашивая их в серебро. Скользит по коже и теряется в расстегнутом воротнике.        Акира смотрит пронзительно, и ресницы бросают тонкие ровные тени на лицо.        Шики хочется замять предстоящий диалог, отшутиться, спрятать истинные чувства и мотивы за ехидной улыбкой.        Шики знает, что Акира его ненавидит и любит одновременно, но теперь чаша весов склоняется не в самую выгодную для него сторону.        Акира вздыхает. Громко и протяжно, будто весь воздух из легких выбило. Продолжает:        — Я готов терпеть твой херовый характер, но жизнь на правах скота меня не устраивает. Я не собираюсь ломать себе хребет в попытках под тебя подстроиться. Я не люблю, когда мне плюют в душу, а ты делаешь это с завидной регулярностью.       — Но я же нравлюсь тебе.        — Я не собираюсь под этим предлогом ломать себе жизнь. А теперь, если тебе больше нечего сказать, иди отсюда. Спасибо за помощь.        Лицо у Шики попеременно морщится в гримасе раздражения от чувства уколотой гордости.       Но он понимает, что не уйдет.       Акира горько улыбается, видя упрямство Шики.       Акира вырос в том мире, где нужно бороться.       И именно ему, твердому в жизненных принципах, угораздило положить глаз на Шики. Нелепо. Глупо. Бездумно.       Поэтому ему хочется разобраться во всем.       Несмотря на темноту палаты и катетер, закрепленный пластырем к вене.       Акира продолжает:       — Кто я для тебя? Можешь не отвечать, просто выскреби у себя из подкорки эмоции с чувствами и разложи их по полочкам, блять. И сравни это со своими действиями. Если все сходится, тогда мой ответ остается прежним, исчезни, пожалуйста, из моей жизни.       Диафрагму скручивает, и будто молния прошибает, прямо в темечко бьет, когда Шики рядом опускается, опираясь рукой об матрац.       — А если нет, — говорит, — если не сходятся? Ты согласен попробовать заново?       — Зачем тебе это?       Акире поперек горла уже вся эта химия. Все эти ебанные окислительно-восстановительные реакции между ними.       —Потому что ты мне нужен… Шики наклоняется еще ниже и едва прикасается к обескровленным усталостью губам. Прикасается нежно, не размыкая губ.       — Потому что мне без тебя плохо… Скользит выше, целуя в скулу, выступающую кость, что скрыта тонкой кожей, почти прозрачной в свете молодой луны. Еще на пару сантиметров выше и вот уже ухо обжигает.       — Прости, — едва слышные слова, которые эхом отдаются по телу и теряются в пепельных волосах и складках скомканной простыней.        — Эй, Шики, блять!.. Я не хочу, — лепечет Акира, отталкивая мужчину и отползая к изголовью.       Акира растерян и сбит с толку.       Акира чувствует незримые метки касания, что таят в себе сокровенные секреты.       Акира давится своими чувствами, что, кажется, сдохли на задворках разума, а нет!       Выскочили — и вновь ластятся под подставленные руки Шики.       В мыслях парня проносится ругань. Ибо ну какого хуя так сложно?       То ебись конем, Акира, то прости.       То удар в солнечное сплетение, то аккуратное касание пальцев к щеке.       В мыслях парня проносится ругань и мысль о том, что у Шики биполярка.       И парень понимает, что тонет в этой развернувшейся трагикомедии.       Выключайте скрытые камеры, вы, вероятно, уже насмеялись на год в перед.       А Акира тонет…       Как корабль он тонет в темноте больничной палаты. В запахе дезинфицирующих средств. Тонкое одеяло давит, и ему кажется, что он вот-вот провалится сквозь кровать. Провалится и не выплывет.       А Шики…       Будет камнем на его ногах. Веревкой, мылом и табуреткой. Ржавым лезвием, что разрежет вены вертикальной линией.       Шики наверняка убьет его.       Ведь сердце, пихнув ногой по разуму, выкрикивает слащавое «я согласно!»       И похрен, что поведение Шики может объяснить лишь обсессивно-компульсивное расстройство, шизофрения и маниакальная фаза в одном флаконе.       И, возможно, процентов пять, не более, что у Шики проснулись чувства.       Акира все также касается руками плотной черной водолазки и заглядывает в ядовитые, как волчья ягода, глаза.       И если вам будет интересно, чем руководствуются герои семейных драм, когда возвращаются к бывшим и влюбляются в мерзавцев, то Акира знает уже ответ. Из-за тех самых пяти процентов, мелочи со сдачи, что звенит в карманах. Из-за проклятой веры, что мертвой хваткой вцепляется. — Да ни в жизнь, — с придыханием произносит Акира, чтобы вцепится в кромку бледных губ.       Они тонут в поцелуе без надежды на выкинутый спасательный круг.       Искусанные губы чувствительны и податливы. Покорно приоткрываются чтобы, впустить юркий язык.       Шики хватает за волосы, чтобы притянуть ближе, чтобы беззастенчиво лизать упрямую линию рта и, проникая глубже, касаться неба и аккуратного ряда белых зубов.       Чтобы царапаться о клыки и вспоминать, откуда появилось прозвище «мышка».       Они целуются, забив на медсестер и открытые двери.       Целуются, пока у Акиры перед глазами не появятся пятна, отражение тех самых фиолетовых галактик с молочными вкраплениями звезд-искр.       — Иди нахер Шики, — Акира вытирает влажные от слюны губы. — слышишь? Иди нахер, — убирает складки на одежде и ерошит волосы. — Выполнишь одну мою просьбу.        Шики вопросительно поднимает бровь. Кивает едва-едва и слушает.       — Отвези меня домой. Я, — Акира еще раз окидывает взглядом комнату. — не любитель больниц.       Акира думает, что он самый большой дурак. Отбитый на всю голову.       Вязкая, пульсирующая тишина рассыпается от тихого гортанного хохота. Шики касается висков, потирая их, и Акире кажется, что Шики на самом деле очень устал.       — Тебе говорили, что ты очень странный? Я уж готовился к невыполнимым закидонам, — Шики хмыкает, оглядывая, как Акира минуту назад, комнату. — Поднимайся, мышка.        Все оказывается не так-то просто, ноги ватные и почти не держат. И он бы наверняка свалился, если бы не руки, что вовремя подхватили его. В этой ситуации Акире тоже хочется засмеяться — от неловкости, наверное, но он прячет улыбку.       Акира говорит себе, что это лишь эгоистичный план. Он просто использует Шики в своих целях. Никакой конкретики, сучки, я свободен, как птица.       Акира старается не замечать, как стучит сердце, когда Шики перекидывает руку его через плечо для устойчивости, поворачивается и, поднимая брови, спрашивает:       — Осталось лишь найти твою одежду и вывести тебя из больницы без лишней бумажной волокиты и скандалов. Ну и не дать тебе умереть, так?       — Это уже не мои проблемы, скажешь только, что я умер смертью храбрых и закопай меня на заднем участке.       Время на часах далеко за полночь. Календарь говорит о напрочь исчезнувшем из жизни Акиры дне. Он сваливает из больницы с человеком, которого вычеркнул из своей жизни.       С человеком, который вернулся, чтобы вписать свое имя капсом на заглавной странице.