***
Пальцы шустро бегали по клавиатуре учебного ноутбука, на котором Ичиго выполнял домашнюю работу. Хичиго не лгал: за образование Нулевиков преподаватели взялись крепко, и домашней работы была прорва – впрочем, Ичиго привык помногу заниматься, поэтому гора заданий его совершенно не впечатлила. В дверь раздался робкий тихий стук, и Куросаки вынырнул из своих мыслей, отвлекаясь на звук – в этом месте так стучать мог только один человек. — Заходи, Ханатаро! — К-Куросаки-сан, — Ямада робко прошел в комнату и на удивление сел не в кресло или кровать, а на пол возле самой двери, и это здорово озадачило Ичиго, который хотел сделать замечание на этот счет, но не успел. — Прошу, не обращайте на меня внимания, Куросаки-сан. Пожалуйста. Мальчишка подтянул к груди тощие коленки и положил на них ладони, выглядя совершенно потерянным. Ичиго очень хотел с ним поговорить, ибо это состояние его здорово встревожило, но Ханатаро попросил… Неуверенно отведя взгляд обратно на ноутбук, Ичиго продолжил печатать, теряясь в догадках о происходящем. По мимолетному взгляду, на коже Ханатаро синяков не было – значит, никто его не избил. Может быть, ощутив опасность, он инстинктивно пришел к своему единственному защитнику, в комнате которого мог почувствовать себя в безопасности? Киберген решил проявить терпение и подождать – возможно, Ямада все же соизволит начать разговор, который даст ответы на все вопросы. «Давай же, Ханатаро. Я весь чертов день из-за волнения о тебе сходил с ума, и тут ты приходишь и ведешь себя ещё более странно!» Нетерпение отразилось на пальцах, которые заметно дрогнули под давлением мысли. Ханатаро, словно инстинктивно поняв, что хозяин комнаты вот-вот не выдержит и начнет атаковать вопросами, все же заговорил, сглотнув, и сжав пальцы рук на коленях. — Простите за то, что я молчал, Куросаки-сан… Мне нужно сказать вам очень многое. Только прошу, не перебивайте, — Ямада сделал глубокий вдох и опустил голову. — Я больше не могу так жить. Нет, это даже не жизнь, а… Жалкое существование. В этой школе я провел целых четыре года, и все эти четыре года были самыми ужасными в моей жизни. С ними в сравнение не идет моя семья… О, Куросаки-сан, вас любит ваша семья? Думаю, конечно же любит, — на лице Ямады дрогнуло жалкое подобие улыбки. — Вы ведь такой сильный, смелый и талантливый… А я… А кто я? Ребенок, родившийся на седьмом месяце беременности, от которого до этого пытались избавиться абортом. Но почему-то не получилось. Судьба, скажете вы? Ох, нет, совсем нет. Я родился тощим, хилым, слабым, из-за чего впал в ещё большую немилость. Поэтому то, что я попал сюда… Отчасти заслуга моих родителей. Только отчасти, — голос задрожал сильнее. — Пусть они и поступили со мной так, но я всё ещё люблю их… Или… То чувство, что в моей груди, возможно похоже на любовь, но я не уверен. Теперь я абсолютно ни в чем не уверен, Куросаки-сан. Ичиго замер, слепо уставившись в тонкий экран ноутбука – пальцы застыли на клавиатуре; он боялся малейшим движением спугнуть мальчика и порушить тонкую, словно пленка мыльного пузыря, ауру доверия, которую Ямада решил проявить к нему. Слышать подобную историю было страшно. Для Ичиго, родившемуся пусть и не в богатой семье, но очень заботливой к своим детям, то, что рассказал Ханатаро, было ужасающей дикостью. Аборт, преждевременное рождение, ненависть к ребенку и попытка избавиться от него, подставив в истории с убийством. Впрочем, Ишшин рассказывал о многих вещах, которые скрывают люди: не все матери любят своих новорожденных детей, и многие жалеют о том, что вообще решились на их рождение. «— Видишь ли, Ичиго, есть вещи, о которых принято в обществе умалчивать, поскольку они перечат всем правилам морали. Но жизнь – та ещё аморальная стерва, и подобное имело место быть. — Пап, а мамочка любила меня? — Да, Ичиго. Она души в тебе не чаяла. Когда ты родился, Масаки сама плакала как ребенок, и улыбалась: «Посмотри, какой он красивый! Ты хорошо постарался, Ишшин!» Она так тебя обожала, что мне подолгу приходилось её уговаривать отдать тебя поспать. Вредничала, ворчала, что ты и у неё в руках отлично поспишь, и отдых ей совсем не нужен… Масаки вложила последние жизненные силы в безграничную любовь к тебе, поскольку знала, что ей оставались последние часы…» Масаки не перенесла родов, ибо потеряла слишком много крови. Ичиго знал, что Ишшин вложил все ресурсы в спасение своей жены, однако… — Куросаки-сан… Ханатаро заговорил снова. Ичиго едва заметно тряхнул головой, пытаясь не впасть в прострацию от болезненных воспоминаний и сосредоточиться на чужих словах. — Каждый день для меня – это новая пытка. Я засыпаю с тяжелым сердцем и ощущением того, что завтра будет ничуть не лучше, чем сегодня. Четыре года назад, в первый же день, как я попал сюда, меня изнасиловали. И именно в тот момент понял, что я окончательно сломался, как человек, и не подлежу восстановлению. Я стал просто… Существом: безымянным, безликим, бездушным. Не ощущающим боли, не чувствующим радости, впавшим в бездну отчаяния. Кто я? Зачем существую? На эти вопросы я больше не получу ответов. Знаете, почему? Потому что именно меня каждый вечер бьют свои же одноклассники за то, что я самая паршивая шлюха в классе и порчу им общий уровень успеваемости. Ха-ха-ха-ха… Смешно, да? Ичиго не выдержал и сжал кулак, но пока молчал, чувствуя, как внутри накапливается вулкан гнева и злости, пробуждая что-то, что дремало глубоко внутри. Старик Зангецу что-то зашептал, и волна первобытной звериной ярости улеглась, оставляя за собой лишь пепел и внутренние крики отчаяния. — Мне тоже сначала было смешно… А им не очень. Но, как я уже говорил, я разучился чувствовать боль. Слишком… просто. Знаете, Куросаки-сан… Даже у такого существа как я была мечта. Я хотел увидеть солнце. «Чернота за окном сменилась на пышный цветущий сад, из которого донеслось чириканье птиц и теплые лучи солнца: подойдя к окну, парень невольно заулыбался, греясь в этом теплом, приветливом свете. Ханатаро молчал, наблюдая за действиями своего новоявленного друга и спасителя, не смея оторвать от него восхищенного взгляда: сильное тело было облачено в черный кожаный плащ со стилизованным рваным подолом, кожаные узкие брюки, заправленные в высокие ботинки на тяжелой подошве; рукава плаща были подвернуты примерно до локтя, открывая перекрестье черных татуировок на коже персикового цвета; спереди плащ крест-накрест пересекали ремни, не давая ему открыться, а под ним выглядывала обычная белая рубашка. Длинные рыжие волосы, достигающие своими кончиками линии плеч, впитывали в себя искусственный свет солнца, сияя настоящим жарким пламенем» — И теперь я даже чувствую какое-то умиротворение. Впервые в жизни. Спасибо за все, Куросаки-сан. Ямада неловко попытался подняться на ноги, и в этот момент оказался в крепких объятиях Ичиго, который сорвался к мальчишке и упал перед ним на колени. Куросаки был гаптофобом. Он на психологическом уровне не переносил прикосновения чужих людей, ощущая какой-то подкожный противный зуд, и избегал таких вещей, как простые объятия. Однако, если человек был ему дорог, касания не вызывали никаких противностей, и сейчас он просто обнимал того, кто потерял себя, растворился в серости этой школы. Он не должен был здесь оказаться. Запинаясь и заикаясь, Ичиго шептал прописные истины, что сможет помочь ему, обойдет проклятый Аушвиц и Айзена, надеясь, что хотя бы такой неуклюжей поддержкой сможет приободрить Ханатаро. Мальчик молчал и ничего не отвечал, с мертвой улыбкой глядя на кончики ярких рыжих волос, и в глазах была стеклянная пустота. — Спасибо, Куросаки-сан… Мне пора. — Хорошо, — Киберген рывком вскочил и помог подняться Ямаде, крепко держа его за руку. — Я провожу тебя до комнаты. В коридоре комнат Нулевиков было тихо и пустынно, и в груди Куросаки сердце трепыхалось от предчувствия чего-то нехорошего, поскольку до прихода его друга здесь было куда оживленнее. Что же это такое? Что за ощущение, повисшее в воздухе, пробуждающее в груди иррациональный страх? Ичиго. Даже Старик Зангецу отозвался – дело определенно дрянь. Он был рад своему решению проводить Ханатаро до комнаты. Спуск по белой мраморной лестнице на более загаженный и неухоженный этаж. Ближе к концу коридора возле какой-то комнаты собрались четверо подростков, и Ичиго напряг слух, на интуитивном уровне ощущая, что эти парни трутся возле двери неспроста, да и Ямада как-то странно сжался. Значит..? — Хэй, шлюшка, выходи! — самый высокий белобрысый парень бесцеремонно пнул дверь, держа руки в карманах джинс. — Не стесняйся, Ханатаро! Мы будем не-ежными! Ичиго? «Не. Меч – слишком жирно для них. Я и кулаками управлюсь» — Ханатаро, — Ичиго мягко отстранил от себя обмякшего Ханатаро и чуть присел на переднюю правую ногу, словно разминая мыщцы и готовясь взять старт. — Обещаешь не вмешиваться? — Куросаки-сан… — Вот и договорились! Мальчик медленно сел на колени, безэмоциональным взглядом наблюдая за тем, как Куросаки, стремительно сорвавшись с места, влетел в толпу парней пушечным ядром и стал наносить точные и резкие удары кулаком по уязвимым точкам на их телах, не брезгуя пользоваться и ногами, разбивая сильными ударами пятки челюсти. «Даже сейчас ты пытаешься спасти меня от того, что должно было случиться. Куросаки-сан… Спасибо. Моя мечта наконец исполнилась»***
Гриммджоу вошел в комнату рыжего без стука и предупреждения, а затем уселся в кресло, что стояло рядом с кроватью, и подпер ладонью щеку. Ичиго крепко спал, даже не среагировав на шум: по разбитой губе было заметно, что нынешним вечером опять попал в какую-то передрягу, здорово вымотался и теперь спит аки младенец. Джагерджак по натуре своей был далек от сентиментальности, однако ему не очень хотелось будить рыжего таким образом, которым должен был сделать это. Куросаки досыпал последние минуты своих безмятежных снов, которые потом сменятся чередой удушающих кошмаров после того, что оба Анигена покажут ему. Изначально Джагерджак был сугубо против говорить рыжему о том, на что напоролись оба друга, которые, по обыкновению своему, любили шарахаться по школе ночами и вплоть до рассвета. Хичиго и Гриммджоу, весело гогоча, брели по этажу остальных классов и выискивали жертв для своих игр в стиле старого-доброго ультранасилия, выхватывая тем, кому не повезло в этот недобрый час оказаться не в своей постели, и соревновались в том, кто быстрее вытащит потроха или переломит одной рукой позвоночник. И на этот раз они нашли не совсем то, на что рассчитывали. «Чувак, мы просто обязаны ему рассказать. Ломи к нему бегом и тащи сюда» И он решился. — Киберген. Вставай. —..?? — первым движением Ичиго была слепая попытка схватить рукоять меча – сонное сознание приняло голос Гриммджоу за очередные домогательства. Да, первое впечатление весьма сильно, и стереть его довольно сложно. — Долбоеб. Я не трахать тебя пришел, — рыкнув, Аниген схватил мечущуюся правую руку и крепко сжал кисть. — Пробуждайся быстрее. Твой дружок покончил жизнь самоубийством. Ичиго показалось, что это самый идиотский сон и шутка расшалившегося спросонья разума, и Джагерджак на самом деле говорит иное. Какое ещё самоубийство? О чем он? — Что? Ты чё несешь?.. — Погнали, сейчас сам всё увидишь. Пошевеливайся, пока верхи не приперлись. Куросаки на автомате натянул штаны, накинул плащ на голый торс, кое-как обул сапоги и побежал следом за Анигеном, на ходу пытаясь проснуться и вписаться в ритм происходящих событий. — Так кто умер-то?.. Гриммджоу ничего не ответил, и пролетев весь этаж Зеро, спустился по лестнице ниже, что должно было стать ответом на вопрос. В проходе не было абсолютно никого из обитателей этого этажа, и тому была весомая причина в виде мрачного Хичиго, который стоял возле знакомой двери, скрестив на груди руки. «Что происходит? Почему они здесь? Почему? Что здесь делает Нулевой? Что? Что?» — Почему так долго? — грубоватым голосом спросил Широсаки, приоткрывая дверь комнаты Ханатаро для Ичиго и Гриммджоу. — Сюда уже успела слететься шайка местных некрофилов. — Наша рыжая красавица не желала просыпаться. Погодь, — Гриммджоу остановил ладонью Хичиго. — Он должен сам это увидеть. Один. Вчерашнее ощущение страха и предвкушение чего-то очень плохого вернулись; в висках забилась кровь, а по спине скатилась капелька пота. Куросаки медленно прошел в темную комнату, и первое, на что он обратил внимание – окно, из которого били солнечные лучи прямо на лицо спящего Ямады. — Ханатаро? — Куросаки решительно прошел до противоположного конца и вопрос застрял поперек глотки, ибо взгляд наткнулся на рукоять ножа, торчавшего из груди. «Твой дружок покончил жизнь самоубийством» — Ханатаро? Да нет, быть того не может… Ханатаро, черт, это не шутка! Ханатаро! ХАНАТАРО! «Погодите, постойте, это неправда! Ещё вчера я ему сказал, что все будет хорошо! Ещё вчера я раскидал по всему коридору ублюдков из класса В и сказал, что если кто-то тронет моего друга – им не жить! Ещё вчера я попросил его подождать! Почему он сделал это?!» Значит, он ошибся? Значит, Ханатаро приходил не за помощью, а произнести финальную предсмертную исповедь? И все его обещания канули в бездонный колодец? — Почему ты не поверил мне?! Почему?! Я бы смог тебя вытащить отсюда! Зачем! — Ичиго рухнул на колени и уткнулся лбом в холодную мертвую руку, закрывая глаза. Его глодали чувство беспомощности и собственной бесполезности: и чего, в самом деле, стоили глупые обещания, если он не смог подарить этому мальчику даже крупицу надежды на свет и освобождения от этого ада? Почему он был таким слепым, и не увидел смерть в глазах первого и самого беззащитного друга? Не смог. Не успел. Не спас. Почему он был самоуверенным эгоистом, который не разглядел за своим раздутым «Я» страдания и усталость от такого существования другого человека? «Ах, я спасу, я вытащу… Как же. Какой же я блядь наивный. Тошно.» Киберген аккуратно сжал тонкую руку и переплел пальцы, краем сознания подмечая отсутствие в руке ответного жизненного отклика. Ну естественно. Ханатаро ведь умер. И Ичиго мог бы его спасти, если бы нашел в тот момент верные слова, если бы заметил неизбежное. Неизбежное ли? Нет. Это можно было изменить. И этот нож сейчас не был бы воткнут в сердце. Почему именно так? Захотел быстрой смерти? Почему именно сердце? Неужели он хотел этим что-то сказать? «Знаете, Куросаки-сан, даже у такого существа, как я, было желание. Я хотел увидеть солнце» — Ичиго, — на плечо легла тяжелая рука Джагерджака. — Хич почуял верхи. Нам пора валить отсюда, на нас пиздюшня стуканула. Суки ебливые… Быстрее! Куросаки решительно вскинул голову и рывком поднялся на ноги, стряхнув с себя накатившую от горя апатию. — Я должен спасти его хотя бы сейчас. — О чем т..? Куросаки? — Гриммджоу изумленно наблюдал за тем, как Киберген бережно, словно дитя, пеленает тело Ханатаро в одеяло, а затем прижимает его к своей груди. — Ты че удумал, мать твою? — Веди меня в тот заповедник, Гримм. Я догадываюсь, что сделают с его трупом – просто выкинут, как ненужный хлам, и я не могу это позволить. Последнее, что могу для него сделать – похоронить, как Человека. Джагерджак посмотрел в карие глаза, наполненные скорбной решимостью, и понял, что спорить здесь бесполезно, поскольку пацан был настроен не то что решительно, а готов был даже Айзена загрызть насмерть за тело своего дружка. Приставив пальцы к губам, Аниген коротко свистнул, призывая тревожно бродящего неподалеку Широсаки, и вся троица на полной скорости рванула с этажа прочь, следуя в сторону природного уголка Красной школы. — Что наш новичок удумал? — весело полюбопытствовал Хичиго, жадно изучая мрачное и настырное выражение лица Кибергена. — Сосунка похоронить в заповеднике. Моралист хренов. — Хо-о?.. Вот так да… Ичиго бежал между деревьев смешанного леса на голографических панелях, прижимая к себе Ямаду словно самое дорогое на свете сокровище, сдерживая поток рвущихся из груди эмоций. Нет, нельзя кричать – тогда их найдут, отберут его друга… Нельзя! Он стрелой влетел в гигантский заповедник, на купольных небесах которых светило солнце, и, не останавливаясь, побежал дальше, выбирая дорогу с помощью гласа своей интуиции. «Я должен похоронить его там, где никто не догадается искать. Черт… Где же…Туда!» — Куросаки, мать-перемать! — матерясь, Гриммджоу резко затормозил пятками о землю, когда рыжий абсолютно непредсказуемо изменил траекторию бега и скакнул куда-то в густое обилие деревьев, продолжая прижимать к себе труп. Гриммджоу ругался, костеря Кибергена последними словами, а вот Хичиго развлекался вовсю, хохоча над происходящим: в его жизни ещё не было таких веселых приключений, которые за эти два дня знакомства создал рыжий новичок. Такой причудливый и необычный, с совершенно иным мышлением, способный бросить вызов нынешним порядкам и даже победить. Кто бы из тех же Кибергенов ещё рисковал своей шкурой ради сдохшего пацаненка из класса D? Даже предположить такое смешно. Нет, Ичиго и правда необыкновенный. Об этом Хичиго продолжил думать, когда Киберген, наконец найдя подходящее место, бережно положил кулек на траву, упал на колени и стал раскапывать землю руками, не меняясь в лице и стиснув зубы, явно думая о своём. Земля забивалась под ногти, острые камни царапали тонкую кожу рук, но ему было плевать. Он просто копал-копал-копал, ведомый своим желанием сделать для мальчика хоть что-то, и именно это придавало сил не бросить тяжелое и болезненное дело на половине пути. Анигены не вмешивались. Они знали, что Куросаки вцепится им в глотку, если они предложат свою помощь, хотя сказать по правде, не сильно горели этим желанием. Гриммджоу достал новую, уже вторую самокрутку, и закурив, выдохнул сиреневый дым наркотика. Сиреневый – значит, успокаивающий. — Нас ищут, Куросаки. — Плевать. — Брось ты его блять. — Иди на хуй. — Гримм, не вмешивайся, — лениво подсказал Хичиго, спокойно глядя на то, как Ичиго стал копать ещё усерднее. — У меня есть идейка получше. Эй, новичок, твоя задача сейчас перестать копаться и начать копать быстрее, ха-ха! А мы отвлечем верхи, понял? Не успеешь – твои проблемы. Смуглые руки на мгновение замерли… А затем заработали с утроенной силой под звуки убегающих из заповедника Анигенов, которые почему-то решили помочь ему. Времени было катастрофически мало: Гриммджоу и Хичиго может и отвоюют сколько-то минут, но даже этого могло не хватить. «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я не могу не успеть! Я должен ему помочь, пожалуйста!» По мышцам заструился приток силы, который взялся из неоткуда; видимо, это было отчаяние забившегося в угол подростка, который хватался за любую спасительную соломинку. «Успею, я успею! Я смогу!» Вмиг отяжелевшие руки не желали слушать команды мозга, что приказывали засЫпать землей Ямаду. Он не мог. Похоронить первого друга, не такого уж и чужого человека, которому всем сердцем жаждал помочь, которому искренне переживал и сочувствовал, убитый голос которого всё ещё звучал в голове, будто был совсем рядом, в паре шагах – это было слишком для психики парня. Но он должен был сломать себя, чтобы сделать это. «Я должен быть сильным. Черт возьми, ну же! Если я сдамся сейчас – все будет кончено и я опять его предам!» Первый маленький ком земли посыпался на грудь черными крошками, и следующие, за ним, шли уже легче. Наконец, когда Ханатаро был закопан, Ичиго сравнял землю и воткнул нож в изголовье могилы, не в силах оторвать от перламутровой рукояти дрожащие пальцы, тяжело дыша от усталости и навалившейся боли, как физической, так и моральной. Ему очень хотелось остаться здесь и побыть с другом ещё немного, но он не имел права – верхи идут по его следам, и если он промедлит – подставит и Хичиго, и Гриммджоу, и Ханатаро, а этого допускать было нельзя. Киберген еле-еле поднялся и пошатнулся от нахлынувшего головокружения; схватившись за голову грязными руками и пачкая волосы, рыжий с большим трудом пошел к выходу из заповедника, подавляя дрожь и желание проблеваться после того, что он перенес за эти последние… Минуты? Часы? Дни? Сколько он пробыл здесь? Сколько вечностей раскапывал могилу для маленького товарища? Совсем мало. Ничтожно мало. Трясущаяся рука открывает белоснежную дверь, оставляет черные разводы на безупречно чистой поверхности… И сердце останавливается при виде спокойно улыбающегося Айзена в компании Ичимару Гина и Канаме Тоусена. — А вот и Куросаки Ичиго. Мы прибыли довольно вовремя – даже не пришлось дожидаться, пока ты закончишь. Не подскажешь ли, куда ты дел тело ныне погибшего Ямады Ханатаро? Желчь подступила к глотке и затошнило ещё сильнее. Сломанные ногти царапнули твердую поверхность двери, оставляя новый грязный развод. — Пш..л..ы. — Что-что? Я не расслышал. — ПОШЕЛ ТЫ, АЙЗЕН! — сорвался Киберген, поднимая голову и крича в лицо невозмутимому от подобного порыва Соуске. — Я никогда не скажу тебе где он! — Вот как. Что же, я хотел закрыть глаза на то, что ты новичок, который грубо нарушил правила… Но увы. В АУШВИЦ ЕГО. — Слушаюсь, господин Айзен, — Канаме низко поклонился и бесцеремонно схватил Ичиго за шкирку, словно котенка. — Пребывание в Аушвице научит его, что ни для кого не существует исключений, и он обязан соблюдать дисциплину. Это вправит ему мозги в нужную сторону. — В это я… Хех… Сомневаюсь. На тонких губах Кибергена дрогнула дерзкая улыбка, которая расцвела ещё сильнее, когда чья-то бледная узкая ладонь изо всей силы ударила его по щеке.***
Ичиго с безразличием слушал, как затихают шаги Канаме Тоусена, что отвел его в Камеру Пыток, на которую с таким ужасом смотрел всего сутки назад. В душе царила совершеннейшая апатия: скорбь и осознание собственной бесполезности, того, что он мог помочь, но не сделал этого, выпили все жизненные силы и способность испытывать какие-то эмоции. На подбородке уже давно застыла тонкая полоска крови, вытекшая из разбитой губы, а кожа рук слегка огрубела от слоя грязи и земли; сломанные во время раскопки могилы ногти болезненно пульсировали, но даже это абсолютно никак не затрагивало Кибергена. Его утешала одна-единственная мысль: он все-таки успел похоронить Ханатаро, и хоть скомканно, но все же попрощался с бедным мальчиком. Откуда-то из-под пола заструилась вода, но Ичиго не обратил на это никакого внимания, будучи полностью внутри своего сознания. Ичиго. Ичиго, услышь меня. Куросаки даже не шевельнулся. Поток воды усилился, бурля и вспениваясь, словно кто-то внешне усилил напор; уровень поднялся до колен и продолжал стремительно прибывать, угрожая заполнить собой всю камеру. Ичиго, очнись! Ты в большой опасности! — Чт..? — зрачки сузились, и мертвая пелена спала, знаменуя, что Куросаки соизволил прийти в себя. Горе-горем, но умирать он все же не планировал: инстинкты самосохранения окончательно выдавили все плохие мысли из головы, и мозг заработал в режиме нон-стоп, судорожно выискивая варианты спастись. — Черт-черт-черт! Они решили меня утопить?! Эй! Выпустите меня отсюда! — Вскочив на ноги и разгребая руками холодную воду, Ичиго подобрался к двери и стал колотить в неё кулаками, крича на всю мощь своих легких. — ВЫПУСТИТЕ, БЛЯДЬ! Вся бесполезность идеи прошла после осознания нескольких фактов: Аушвиц находился на подземном уровне, а поскольку езда на лифте заняла несколько секунд, это говорило о том, что глубина была весьма весомой, и никто не услышит его зова о помощи. «Все теперь зависит только от меня. Я не позволю им убить себя так просто!» Киберген заметался по камере, похлопывая ладонями по стенам и пытаясь обнаружить в потолке хотя бы намек на дыру, в которой он мог глотнуть спасительный кислород, когда вода затопит абсолютно все пространство. Но нет: Камера Пыток была абсолютным и идеальным кубом без малейших царапин и изъянов, и надежды на спасение не было. — Гхах! Ичиго оттолкнулся от пола и поплыл вверх, когда вода накрыла его с головой; он загребал руками и ногами, вытягивая шею и жадно вдыхая воздух в легкие, чтобы насытить их кислородом, пока была такая возможность; но верно говорят – перед смертью не надышишься. «Нет-нет-нет! Слишком быстро!» Последний глоток воздуха – и вода отбирает последние спасительные остатки пространства у потолка, окончательно затопив камеру Аушвиц. Ичиго накрыл ладонями рот, стараясь терпеть изо всех сил, и отчетливо ощущая, как крупица за крупицей уходит кислород, и легким становится словно так тесно, что хочется вдохнуть, чтобы избавиться от этого ощущения. Нет, нельзя, иначе он наглотается воды, и все будет кончено ещё быстрее. Чертов Айзен, чертова школа: вляпаться в смертельную ловушку на второй день учебы – это просто гребаный талант. Директор наверняка бы плясал от счастья, что рыжий демон так быстро сдох в школе для Плохих. Мыслительный процесс раз за разом возвращался к легким, которые требовали сделать вдох, и держаться было сложнее и сложнее; наконец, рефлексы оказались сильнее воли, и ледяная вода обожгла пищевод, проникая внутрь. Руки взметнулись ввысь, тело инстинктивно пыталось выплыть вверх, и макушка лишь беспомощно билось о поверхность потолка. Полный и беспросветный тупик. В груди разгоралось пламя, которое окружил лед; Ичиго страшно мучился, продолжая дергаться и биться о потолок, сходя с ума без воздуха, и силы стали постепенно покидать его с каждым движением и без того измученных раскопками мышц. Перед глазами мелькнуло что-то черное, и неожиданное тепло коснулось щек, фиксируя голову на месте. Я не позволю тебе умереть, Ичиго. Глаза Кибергена раскрылись шире, когда он смог фокусироваться на желтых стеклах очков, которые оказались совсем рядом; мужские губы накрыли его собственные, а решительный кончик языка раскрыл губы, и глоток воздуха, пусть и небольшой, но проник в организм. Белые веки резко раскрылись, и желтые радужки почти скрылись в черной бездне склер. Он мог бы списать это на галлюцинации, что создавал его умирающий мозг от нехватки кислорода; Ичиго жадно загребал жалкие частицы воздуха из чужого рта, вцепившись пальцами в широкие плечи и обвив ногами талию, понимая, что если разорвет контакт на секунду, то падет в лапы Смерти. Киберген сплетал свой язык с чужим, продолжал мять ткань плаща и углублять поцелуй раз за разом, пока не ощутил, как пальцы смыкаются на его шее в районе затылка. Спи, Ичиго. Я сохраню твою жизнь. Сила стремительно снижается до отметки ноль и мышцы расслабляются; Ичиго прикрыл глаза и позволил воде схватить его тело в свои ледяные объятия, чтобы плавно опустить на дно. Хичиго стремительно летел по черному коридору и, не сбавляя скорости, со всей дури врезался в омерзительно-белую дверь, чувствуя, как от силы удара вывихнул плечо. — Чтоб тебя! Вправив плечевой сустав обратно, Аниген громко заревел и достал из-за спины рукоять меча, лезвие которого стало по частям собираться от основания и до самого кончика, принимая вид черного огромного тесака, очень напоминающего… — Что ты делаешь? — сильные пальцы сжали правую кисть руки, что держала меч, и когда Хичиго обернулся, то несколько вздрогнул от неожиданности, поскольку прямо за его спиной стоял совершенно спокойный Мурамаса. — А, это, — на лицо Анигена быстро вернулось выражение насмешливой невозмутимости. — Решил вот новичка проведать, как ему тут. — Нет, Хичиго, — Мурамаса очень осторожно убрал руку в карман плаща, стараясь не повредить ногти. — Ты нарушаешь дисциплину. Новичок не умрет в любом случае, и тебе это известно. — Нда? — Широсаки, громко расхохотавшись, подошел к Кучики и, игриво положив подбородок на его плечо, зашептал, — А я трахал эту дисциплину в рот, точно так же, как и тебя, дружок. Ну что же! — Он громко воскликнул и выпрямился, делая вид, будто бы сейчас ничего не произошло. — Ты абсолютно прав – новичок никуда не денется, так что пойду я спать. Кошмарных снов, Мурамаса! Нулевой, хохоча, неспеша покинул этаж Аушвиц, а Киберген остался, с задумчивостью глядя на белую дверь. Он чувствовал, что Хичиго неспроста сорвался с постели именно в этот момент. Мурамасе было прекрасно известно, что происходило в Камере Пыток. Провинившегося в том или ином грехе оставляли в Аушвице, и начинали казнь далеко не сразу, заставляя перед этим помучиться несколько часов в ожидании и ужасе перед неизвестным, а уже потом совершенно внезапно запускали механизм пытки. По всей видимости, Хичиго каким-то макаром смог почувствовать начало наказания для нового ученика, и теперь появилось несколько весьма весомых и интересных вопросов: почему Широсаки вообще на это среагировал? Каким образом он это почувствовал? Как давно самое жестокое существо вообще проявляет подобные эмоции по отношению к другим, тем более, малознакомому человеку? Необходимо достать досье Куросаки Ичиго, которое спрятано в хранилище Канаме Тоусена, отвечающего за информацию про учеников, поскольку был тот местным психологом, а для этого придётся связываться с крайне неприятными субъектами. Например, Кибергеном Куротсучи Маюри, известным своим нелегким нДравом. Впрочем, у Кучики не было особого выбора, но была определенная цель: сделать Широсаки Хичиго своей официальной парой. «Ты можешь сопротивляться этому сколько угодно, но наше соитие неизбежно. Боевик не может лгать» __________________ Далее в программе: ревность Первого Кибергена на селе, Улькиорра-хакер, появление двух ученых-неформалов, дрочьба (внезапно), драчки (куда же без них), и ответ на вопрос: «А шо такое Боевик и с чем его едят». *Концентрацио́нный ла́герь и ла́герь сме́рти Осве́нцим (Концентрационный лагерь и лагерь смерти Аушвиц: нем. Konzentrationslager Auschwitz, польск. Obóz Koncentracyjny Auschwitz; Концентрационный лагерь и лагерь смерти Биркенау: нем. Konzentrationslager Birkenau, польск. Obóz Koncentracyjny Birkenau, Концентрационный лагерь и лагерь смерти Аушвиц-Биркенау:нем. Konzentrationslager Auschwitz-Birkenau, польск. Obóz Koncentracyjny Auschwitz-Birkenau) — комплекс немецких концентрационных лагерей и лагерей смерти, располагавшийся в 1940—1945 годах к западу от Генерал-губернаторства, около города Освенцим, который в 1939 г. указом Гитлера был присоединён к территории Третьего рейха, в 60 км к западу от Кракова. В мировой практике принято использовать немецкое название «Аушвиц», а не польское «Освенцим», поскольку именно немецкое название использовалось нацистской администрацией. В советских и российских справочных изданиях и СМИ исторически преимущественно используется польское название, хотя немецкое постепенно входит в употребление. (с) Википедия