__
Джозеф не может понять, как он относится к помощнице по-настоящему. Он рассказывает ей о том, что в голосе его — воля божья и ловит это неприкрытое недоверие, этот взгляд, что дарили ему сотни людей, стоило им только услышать о чужих словах в его голове. Ему не больно от этого — раньше было неприятно, хотелось отвернуться и больше никогда не смотреть никому в глаза. Сейчас же — они во всем мире остались только вдвоем и, пусть помощница все еще скалится на него, все еще злится за то, что он просто-напросто прав, Джозеф может подождать. Он может отдать ей ожидание, все собственные произнесенные когда-либо слова и написанные речи вместе с телом, перечеркнутом шрамами-грехами и татуировками — но помощница не принимает их, смеется ему в лицо над правдой, не в состоянии даже выслушать, прислушаться. Поэтому поэтому Джозеф обещает, что напишет на себе «гнев» еще раз, сцепляя пальцы на ее шее. Женское горло кажется таким же хрупким, как трубки в реабилитационном отделении и Сид не останавливается, Сид придумывает себе все новые и новые наказания, [потому что глупый весь гнев свой изливает, а мудрый сдерживает его, и Джозеф готов быть сейчас глупым, он готов, потому что понимает свой грех в отличие от нее] продолжая мертвецки спокойным взглядом смотреть на задыхающуюся помощницу. Ее ногти царапают его руки, пытаются отодрать пальцы, но движения эти с каждым мгновением становятся слабее, и он думает: еще немного. Он думает: еще немного, это твое испытание, прими его и пройди вместе со мной или же останься здесь лежать вместе с этим нечестивцем, что был не готов. Ты готова? Ты к этому готова?! Джозеф отпускает ее ровно за мгновение до того, как помощница могла бы задохнуться и она смотрит на него расфокусировано, безэмоционально [возможно даже, не на него. Просто наверх, где рядом сейчас было его лицо. Джозеф не слышит голос, но и без него понимает, что это все — было лишь его прихотью]. — Проходя долиною плача, они открывают в ней источники, и дождь покрывает ее благословением. Ты поймешь, что выбора у тебя нет, — Сид произносит это на тон тише, чем обычно и выходит из комнаты. «Гнев» он хочет вырезать прямо в своем сердце.__
Она до этого ему говорит: самоубийцы. Она до этого ему говорит: не обязательно попадают в ад. Джозеф отвлекается от книги, найденной в шкафу, поворачивается — без контекста это звучит невероятно странно, даже если собирать каждый кусочек-аспект сказанных помощницей слов, рассмотреть их отдельно, а после восстановить полную картину. Значит, она читала библию? Значит, не так далека к истине, как пытается показать ему? Тогда почему же с невиданным упорством продолжает лгать, выкручиваться? У Сида есть на этот вопрос подходящий ответ — боится самой признаться, боится, что тогда он станет прав по-настоящему, боится, что сделает первый шаг для преодоления собственной неприязни к нему. Но это кажется глупым — ведь сама знает, что Джозеф поймет, вновь откроет руки в принимающем жесте. Джозеф будет готов ей помочь с каждым грехом лишь бы помощница наконец приняла все по-настоящему. Лишь бы она просто согласилась с собой. У нее взгляд — потерянный, скорбящий и… Покинутый. Джозеф отвечает: он поддерживает. Джозеф отвечает: всех падающих и восставляет всех низверженных. Откройся, да будут прощены твои грехи. Но его слова не достигают помощницы, остаются висеть в воздухе призрачными сломанными гирляндами, в которой буквально только что — даже моргнуть не было возможности — все разноцветные огоньки погасли. И Сид — он не вздыхает, а лишь прикрывает глаза. Побудь он с ней наедине немного больше до отметки «конец», наверняка бы приняла его сторону — потому что она была в замешательстве. Джозеф видел неуверенность помощницы после его слов — еле заметную, но существующую — стоило ему поделиться хотя бы частью учения Врат Эдема. Джозеф видел ее замешательство в блажи и, если бы у них было хотя бы на щепотку больше времени, хотя бы немного, возможно, он бы вновь услышал легкий смешок Фэйт. Или ссору Джона и Джейкоба. Возможно, разнимал бы их он не один и после, спокойно поблагодарив помощницу за помощь, вернулся к своим обязанностям. Однако, все сложилось, как есть: рядом с ним лишь заблудившееся Дитя и, раз уж Бог так хочет — Джозеф выполнит предназначение немного по-другому. Он пальцами проводит по пути алой линии, что соединяет фотографию Джозефа с остальными Сидами, разглядывает пометки Датча и помощницы — у него маркер черный, более толстый чем ее красная ручка с дергающимся вверх-вниз почерком — что на карте зачеркнуто, что обведено или подписано [он разглядывает, каким ярким черным зачеркнут Джон и как осторожно у Джейкоба и Фэйт красным подписано «мертвы»]. Будто бы смотрит ее глазами, не принимая ее стороны и в какой раз замечает, что помощницу он все же недооценил. Но ничего. Он простит все беззакония ее, исцелит все недуги и вдвоем они войдут во Врата Эдема. Джозеф достает канцелярский нож чтобы срезать карту, но в нем отсутствует лезвие, от чего приходится открывать ящик стола, чтобы вновь встретиться с пустотой. Сид несколько мгновений тратит на созерцания языков пламени, что пытаются выбраться из печи, прежде чем сходить проведать помощницу.__
У нее все идет непоследовательно, рвано: Джозеф помнит стадии принятия проблемы, о которых ему рассказывали в лечебнице, и Отец по ее глазам понимает, что Дитя скачет с одной стадии на другую: сначала говорит ему, что мир не окончился, нет, нет, Джозеф ей просто врет, хочет удержать здесь, внизу, чтобы та не смогла вызвать национальную гвардию; после просит, молит его чтобы тот все закончил, будто бы он — и есть Всевышний. Помощница обещает вступить во Врата Эдема, стать его верным послушником, лишь бы выйти за металлические двери, но Джозеф — он просто-напросто не может этого сделать. И помощница снова скалится, снова шипит на него, будто один из неприрученных волков. Он говорит ей о прощении и принятии, когда она посылает его подальше. От этого у Джозефа немного болит спина. На секунду ему кажется, что помощница все же нашла кассету с той песней, которую Джейкоб ей загнал под корку черепа и которую Джозеф спрятал, но музыка не разносится по бункеру и руки ее все же трясутся. Сид знает: он сильнее ее. Он бы мог спокойно обезвредить ее и это не стоило бы ему практически никаких усилий, но Джозеф дает помощнице выплеснуть свою ярость, дает… Исповедаться. Нож она кладет на пол, признаваясь тихо, что больше не знает, как жить, на что он обещает помочь. Не пробуй усмирить своих демонов — говорит он. Доверься мне — говорит он.__
Ему становится сложно: голос затих в тот момент, когда миру пришел конец и, сколько Джозеф не задавал вопросов, сколько обещаний не давал, сколько не молился, тишина все продолжается и продолжается. Он сжимает свои четки в руке, целует их рассказывает о его жизни с помощницей пустоте, надеясь получить хоть какой-нибудь знак, что от него не отвернулись. Что Джозеф — все еще делает все правильно. От этого напряжение в нем самом разрастается до предела, чуть ли не берет над ним верх, но Сиду удается в последний момент остаться самим собой. Помощь приходит оттуда, откуда он, на самом деле, не ждет: помощница садится напротив него, сцепляя собственные пальцы в замок. Джозеф видит, что она все еще борется сама с собой, но ее тихое: расскажи мне. Ее тихое: что-нибудь — оно заставляет его тепло усмехнуться. И поблагодарить Всевышнего — теперь Сид знает, что делает все правильно. Джозеф начинает: когда мне было шестнадцать, чувства одурачили меня. Джозеф начинает: я думал, что на моей одежде был бензин.__
Только все вновь и вновь разрушается, как Вавилон, будто бы на помощнице какое-то проклятие; будто бы они — одной полярности и не притягиваются друг к другу, а наоборот разрушают все вокруг кроме себя; будто бы в их спасении не было совершенно никакого замысла; будто они — ошибка, случайность, которой почему-то повезло невероятно сильно. Джозеф глядит на нее предупреждающе: смотри, помощница, договоришься ведь — а она продолжает все кричать, все провоцировать его, будто бы она здесь — царь и бог. Помощница вновь ставит его веру под вопрос, имея в противовес лишь саму себя. И Сид — он соглашается, принимает ее правила: как она, так и он. Поэтому, когда помощница шипит, он кусается. Помощница злым шепотом рассказывает ему про Стокгольмский синдром — что это Джозеф во всем виноват, что не было никакого конца света, пока он нажимает на ее незажившие гематомы на спине, перебивая ее слова своими: если послушают и будут служить ему, то проведут дни свои в благополучии и лета свои в радости. Он намеренно разрушает их, видимо, временное перемирие, уже без наручников сцепляя женские кисти вместе свободной рукой — Джозеф знает, что ей все еще больно, что у помощницы наслаждение мешается с пыткой, от этого и позволяет рваной улыбке появится на собственных губах. Сид не думает над своим наказанием, потому что из них двоих всю вину несет Грешница. И, когда собственный его садизм тонет безвозвратно в чужом теле, Джозеф Джозеф называет помощницу своим пеплом, что владеет его покоем.