Чанбин со вздохом оперся спиной на холодную бетонную стену, которую, походу, недавно красили, но краска, вроде как, успела высохнуть. Его уже битый час держат в этом обезьяннике, воняющем краской, ссаньём, блевотиной и потом, да так, что слёзы на глаза сами напрашивались. На скамье, находящейся около противоположной, мирно посапывал какой-то бомж, а рядом с ним, с краю, сидела девушка или женщина, — невозможно было точно сказать, сколько ей лет, — с особым интересом рассматривая свои ногти; ранее нафуфыренная, а теперь с потекшим макияжем и фонарём под глазом, поставленным так метко, что если в помещении выключить свет, то он будет освещать не хуже привычной лампочки. Компания ему досталась, конечно, интересная. Представительница женского пола, Чанбин не знал, как более её можно ещё обозвать, заметила его взгляд и с вызовом посмотрела в ответ. Парень приподнял одну бровь, но ничего не ответил. Игра в гляделки долго не продлилась: девушка (или женщина, чёрт с ней) быстро сдалась, и, проморгавшись, до ужаса хриплым голосом спросила:
— Чего уставился?
— А че, нельзя? — резко, грубовато. В привычной манере для Чанбина, когда ему не нравится кто-то.
— Нельзя, — она фыркнула и продолжила рассматривать свои ногти, иногда грызя их. Со аж передёрнуло от сей картины, и он отвёл взгляд.
Наконец-то в помещение, (нет, не в сам обезьянник, а в помещение, находившееся за его пределами и отделённое от него решёткой) зашёл мужчина в полицейской форме. Выглядел он так, как показывают в американских фильмах, которых Чанбин за свои семнадцать лет пересмотрел кучу. Рубашка еле-еле сходилась на огромном пузе, а пиджак и вовсе был расстёгнут, парень даже разглядел жирное пятно на рубашке, видимо, от тех пирожных, пустая коробка от которых лежала на рабочем столе. Лицо пусть и бритое, почти не испещрённое морщинами или шрамами, слишком гладкое, можно сказать, но всё равно неприятное, было в нём что-то такое отталкивающее, наверное, его второй и третий подбородки. Глаза маленькие, узкие, терялись на фоне огромных щёк; и так тонкие губы подтянуты в одну линию, мужчина что-то весело свистел себе под нос. Мужчина прошёл мимо заключённых, даже не удосужив и внимания, и сел на своё кресло, уже сдавленное под постоянным тяжёлым весом.
Чанбин узнал дядю полицейского — как-никак это уже не первая их встреча. Ю Бан был не самым порядочным служителем закона, пусть и пытался делать вид, что это так, но запах денег в кармане провинившихся он ощущал прежде, чем вынести свой приговор для них. В прошлый раз Со тоже сидел в этом месте, только уже с другой компанией и из-за того, что проник в школу ночью. Всё это было на спор, да и во благо, как считал сам парень. Ну а кто хочет себе неуд по математике, когда накануне летние каникулы, а тут выдалась такая удачная возможность исправить свою оценку в журнале? Мысль о том, чтобы провести всё лето на пару со старым, противным учителем, который открыто показывает своё недовольство по поводу Бина, постоянно ворча на него и ругаясь, — ну, признайте, не самая приятная, верно? К тому же от него прям так и веет старостью, кажется, ветер не так дунет, и с него песок посыпется.
Девушка-женщина прильнула к решётке и принялась ныть противным голоском, растягивая слова:
— До-олго меня ещё держа-ать ту-у-ут бу-удут? Тут хо-олодно и сы-ыро.
Полисмэн ничего не ответил, демонстрируя всем своим видом, что на разговор он не настроен.
— Фу-у, какой противный. — она отодвинулась от решётки, надув губы.
В помещение зашёл ещё один служитель закона, как раз вовремя. Подошёл к так называемому месту заключения заключённых по собственной или не очень воле, открыл решётку и не больно уж по-джентльменски взял заключённую (теперь уже нет) под локоть, выводя её за пределы отвратного воняющего места. Она облегчённо выдохнула. И перед тем, как её вовсе вывели из участка, она помахала ручкой другим заключённым и ехидно выкрикнула:
— Аривидерчи, лошпеды!
Чанбин фыркнул, а другой мужчина, всё ещё мирно сопевший на скамейке, так и продолжил мирно себе сопеть. Парень посмотрел на настенные часы, находившиеся за решёткой. Он прикинул в уме, что торчит тут уже два часа, а час назад забрали Бана. Слишком долго они с ним разбираются. Личность, наверное, уже установили, хотя устанавливать ничего не надо было: тут эту парочку, Чанбина и Чана, в лицо уже давно знают. А ещё знают, что на них можно неплохо набить карманы свежими купюрами, ведь их влиятельные родители сделают всё возможное, лишь бы замять все проступки своих нерадивых детей и чтобы это не вышло дальше, чем за полицейский участок. Причём с каждым разом, с каждым их последующим проступком и попаданием в участок, взятки увеличиваются с геометрической прогрессией. Но опекуны молча достают кошельки и выкладывают деньги, на что полисмэны, облизываясь и приговаривая что-то вроде «приятно было иметь с вами дело», кладут их в свои и так уже набитые карманы. Коррупция процветает, а семьи Со и Бан поливают это растение-паразит, понимая, что другого выхода у них попросту нет. Лекции на детей не действуют, на них вообще ничего не действует. И всё же никто не перестаёт лелеять надежду, что наступит день, когда всё это закончится. Только бы это была не исправительная колония или чего ещё хуже.
Парень смотрит на полицейского, а затем интересуется невинным, чистым и ребяческим голоском, словно он не пыхтит как паровоз, как только подвернётся возможность:
— Дядя полицейский, а, дядя полицейский, долго мне ещё тут сидеть?
— Пока с твоим другом не разберутся, ты сидишь тут, — отвечает, даже не смотря в сторону Со.
— Но он же не один во всём этом виноват, — подмечает Бин.
Мужчина ничего не отвечает.
— Родители ещё не приехали? — снова интересуется парень.
— Не-а, — отрицательно качает головой. — Иначе ты бы тут не сидел, — однозначно добавляет он.
Чанбин снова смотрит на время: уже за полночь. Обычно его родители в это время спокойно спят и видят десятый сон, пока их ребёнок бунтует. Приедут злые, но вида не подадут, пиздец парню будет дома. Они скроют все свои эмоции под ежедневной, рабочей маской.
Со остаётся лишь ждать, делать то, чего он вовсе не любит. Парень проводит взглядом по рабочему столу мужчины и замечает то, чего не замечал раньше — несколько небольших иконок, самая большая из которых была размером 20х15. Бина развеселила мысль о том, что полицейский имеет иконы на рабочем столе, в котором прячет все свои грязные заначки. А что потом? Он просит прощения у Всевышнего за все свои прегрешения? Смешно до коликов в животе, только вот смеяться парню было лень. Помимо икон на столе была опять же небольшая по размерам фигурка ангела-хранителя со сложенными крыльями, сложившего руки в умоляющем жесте. Это типа он у полицейского прощения просит? Разве не наоборот должно быть?
«Хуйня какая-то», — мысленно заключает парень.
Интересно, а есть ли у него ангел-хранитель? А то, сколько бы херни ни происходило, он всё равно везде был главной фигурой, причём, покалеченной от и до. Бин посмотрел на свои изодранные в кровь коленки и ноги в синяках и гематомах, прошёлся взглядом до некогда идеально белых, а теперь грязных и серых, кед, под которыми были надеты яркие носки с ананасами. Увечья были не единственными и, если сейчас начать во всём разбираться, что и где он получил, то не хватит и всей ночи.
«Повесился, наверное. На его месте я бы сделал то же самое.»
***
— Вот мы с тобой снова встретились. — произносит участковый, открывая дело Чанбина. Мужчина был невысоким, на лицо не строгим, но до ужаса уставшим из-за бесконечной работы. В отличие от его расплывшегося коллеги, он был худым, даже слишком. Кан Бао поправил очки и посмотрел на парня.
Со удобно уселся на стуле, немного съехав, расставив широко ноги и скрестив руки на груди, показывая, что происходящее его особо не волнует, вернее, не волнует вообще. Родители, сидящие по обе стороны от него, держались строго, на их лице нельзя было прочитать что-либо. Их визиты в участок были такими частыми, что все запомнили их по именам.
— Мы же можем уладить это дело? — сразу же спросил Со-старший.
— А смысл от этого? — пожал плечами участковый. — Всё равно снова начнёт хулиганить. Надо его вовремя наказать, чтобы почувствовал ответственность за свои действия. К тому же, завтра, — он посмотрел на наручные часы, — вернее уже сегодня придёт владелец земли, на которой был совершён поджог и начнёт качать свои права. Вам в любом случае не отвертеться. Он потребует компенсацию за физический и, скорее всего, как бывает в 99 процентах случаев, за моральный ущерб тоже. Так что, приберегите свои деньги для него, а не для меня.
Родители Со опешили от слов мужчины.
— Н-но... раньше же можно было... — неуверенно начала мать Со.
— Сейчас тоже можно, но толку от этого не будет, — сказал Кан Бао.
Чанбина аж передёрнуло. Он в открытую признаёт, что не против бабла, ему только повод дай. Нет бы, хотя бы притвориться, что это не так. Парень ухмыльнулся, стрельнув взглядом в мужчину.
— Это не их земля, — отчеканивает Со-младший. — Это общественное место.
— Но больше нет. Её выкупил местный политик, — Кан сказал то, что Со и так знает.
Но парень продолжает гнуть свою линию.
— Нет. Сколько лет она была в общем пользовании, это ведь общественное место. Они не имели права её выкупать.
— Чанбин, замолчи. — резко произносит отец.
Участковый снова пожал плечами.
— У кого деньги, у того и власть.
— Так почему же мои родители снова не могут заплатить вам, как и в прошлые разы, а? — Чанбин выпрямился и наклонился к столу к участковому. — Ведь у них есть власть.
— Потому что ты неуправляемый идиот, который упрямо не хочет принимать реальность и сидеть на жопе смирно. — жестко отчеканивает отец, отдергивая своего сына на место.
Бин недовольно искоса смотрит на отца. Внутри него бунтуют чувства, понятные лишь подросткам. Ведь старшие ни в какую не хотят их понимать, расписывая дни своих детей по часам и стараясь подогнать их под общепринятые стандарты. Но Чанбин не лезет, не позволяет загонять себя в социальные рамки, потому что это не для него. Всю его жизнь из него пытались сделать примерного мальчика. Но чем больше они старались, тем чаще получали результат, полностью противоположный их ожиданиями.
— Так, твоего дружка я уже допросил, — начал участковый и посмотрел в глаза Чанбина, — осталось выслушать твою версию и собрать ситуацию по кусочкам. Хотя собирать-то тут нечего, всё и так понятно. Но я всё равно был бы не против послушать. Твои родители тоже, думаю, не отказались бы. Можешь не торопиться. Спешить некуда.
Чанбин вздохнул и высказал всё, как на духу.
***
— Нет, ну надо же было до такого додуматься! Уму непостижимо! В который раз!
Парень вздохнул. Ну, собственно, а чего он ожидал? Скандал от родителей на десерт, как говорится.
— И это наш единственный наследник! — мать наматывала круги по шикарно обставленной гостиной, нервно теребя длинные, прямые волосы. Под глазами залегли синяки, а сама она была бледной, даже слишком, особенно на фоне её волос цвета воронова крыла. Она была красивой, чем-то напоминающей Белоснежку, но Чанбин до сих пор удивляется тому факту, что отец женился на ней. Характер у неё был скандальный.
«Ой, блять, как же они заебали повторять одно и то же день изо дня. Как заедет пластинка, то всё, пизда хате, сиди и мучайся, пока сама не выключится. И ведь сопротивляться бесполезно, это как тушить огонь бензином, в надежде, что потухнет.»
Вы ведь знаете эти типичные проблемы отцов и детей? Да, точно-точно знаете, ведь тут без исключений, разве что самых редких. Чанбину иногда казалось, что будь у его родителей возможность сдать его в детдом, они бы определённо ею воспользовались. Всей семье от него никакой пользы, одни ненужные заботы.
— Чанбин, ты под домашним арестом, — жестко отчеканивает отец, — пока мы разбираемся с этой проблемой, в которую ты нас всех ввязал.
Парень ничего не ответил, только шумно выдохнул, еле заметно ухмыльнувшись.
Ведь он знает, что сидеть дома точно не будет.
