— Как все плохо. Кругом война, смерть, глупость... а мы тут... пьём...
Масяня
Ее имя было Ямагути Хосими. Ей было чуть больше пятидесяти лет и они ехали с мужем на сто дней к своему первому внуку, когда из-за землетрясения обрушились опоры моста и их машина первой провалилась в образовавшийся разлом. Если бы не интенсивное движение, если бы не посыпавшиеся на них сверху другие автомобили, супружеская пара Ямагути могла бы выжить, но судьба распорядилась иначе. Очнувшись здесь, в Обществе Душ, молодой и полной сил женщиной, Хосими не жалела об оборвавшейся карьере университетского преподавателя, о навсегда покинутом доме, который она обустраивала с такой любовью, об оплаченных билетах на Гавайи, куда они теперь никогда не попадут — ни о чем материальном и земном. Ее сердце разрывалось от мысли, что всю жизнь их маленький Широ будет помнить: в этот день погибли бабушка и дедушка. А у нее не будет никакой возможности успокоить его, шепнуть на ушко, что смерть не конец, а лишь начало чего-то нового. И еще Хосими переживала, что не может найти своего прекрасного, милого, доброго, чуткого Нобуо-сама, чтобы и в загробной жизни оставаться с ним. Она не знала, какой ками был благосклонен к ней, но после гибели она оказалась в ближних районах Руконгая, где выжить было не так тяжело, как на окраинах, а людские души не очерствели до полной потери человечности. Ей подсказали, что можно обратиться к шинигами: после войны с квинси, после многих перемен и социальных реформ проводники душ уже не были холодными, отчужденными зазнайками и могли помочь. Хосими пришлось немало поработать и сильно экономить, но в итоге она набрала достаточно, чтобы с уверенностью просить помощи у специалиста. Госпожа Акеми, принимавшая в скромном уютном домике, понравилась Хосими сразу; у девушки были живые яркие глаза, внимательный взгляд, приятная улыбка, она не задирала нос и не кривила презрительно губы, чего втайне опасалась незнатная посетительница. Дамы поняли друг друга с полуслова и очень быстро договорились обо всем — от оплаты до образцов реацу, которые могут пригодиться в поисках. Впервые за долгое время в сердце Хосими зародилась надежда. Когда она покидала гостеприимную Акеми-сан и они обменивались прощальными любезностями, им повстречался высокий статный мужчина приятной наружности. Госпожа детектив отрекомендовала его как своего супруга, правда, при этом назвав незнакомую фамилию. Хосими вежливо ему улыбнулась, про себя отмечая, что эти двое молодых шинигами смотрятся вместе просто чудесно и напоминают ей собственную юность и незамутненное счастье первых лет семейной жизни. А потом мужчина нахмурился, лицо его окаменело и потеряло все краски, и Хосими встревожилась. Не приведите ками, сейчас этот грозный капитан скажет своей жене, чтобы она не тратила время на никчемную руконгайку, и Акеми-сан как послушная супруга с прискорбием вынуждена будет сообщить, что не в состоянии выполнить заказ… Хосими вопросительно взглянула на нее, увидела залившую лицо девушки бледность, ее помертвевший взгляд, и испугалась. В ту же минуту господин Кучики протянул руку, осторожно сжал ее собственные похолодевшие пальцы и как-то сдавленно, будто через силу, произнес: — Хисана. И тут Хосими овладел самый настоящий ужас… Входная дверь захлопнулась за растерянной посетительницей, и князь и княгиня Кучики остались в тягостной тишине. Бьякуя пустыми глазами смотрел вслед сбежавшей Хисане, понимая лишь одно: она его не узнала, она его не помнит! Рядом с ним стояла не менее растерянная Акеми, не смея пошевелиться. Капитан перевел взгляд на свою жену, и новая волна боли омыла его сердце. Слишком много препятствий, слишком много новых обязательств, отказаться от которых нет никакой возможности. Расставание, развод были совершенно недопустимы, и вовсе не потому, что законы Сейретея это запрещали. Дайме Великого Дома, главе клана подобные поступки запрещали честь семьи, княжеская гордость, его собственная совесть, в конце концов. Акеми не виновата в его чувствах к другой женщине, в его возродившихся и в тот же миг рухнувших надеждах. Акеми его законная жена, полноправная княгиня, и оскорбить ее пренебрежением или изменой — ниже его достоинства. Но по лицу девушки было отчетливо видно, что она все поняла. Бьякуя ощутил острый укол вины: то, что они вдвоем выстраивали почти год, та нежность и взаимопонимание, что возникли между ними за это время, безвозвратно утрачены. Он не знал, какое значение их отношениям придавала Акеми, но сейчас она переживала утрату ничуть не менее острую, чем его разочарование. Бьякуя не мог помочь своей юной супруге справиться с этим, но мог сохранить хотя бы внешнюю благопристойность. — Вы готовы? — сипло произнес он, и Акеми вздрогнула, вскинула на него странный, диковатый взгляд. — Идемте домой. Они шли к поместью Кучики в гнетущем молчании, на расстоянии вытянутой руки друг от друга — а еще вчера непринужденно болтали и держались за руки, как генсейские школьники. Бьякуя пытался привести в порядок сумбурные мысли, решить, как вести себя дальше, что вообще делать. Акеми занималась примерно тем же. Одного этого имени — Хисана — ей хватило, чтобы понять: ее брак под угрозой, их отношения с Бьякуей уже не будут прежними. Еще утром у нее были все основания считать, что вскоре получится вывести их на совершенно иной уровень, перейти от необременительной дружбы и горячего секса к действительно нежным и, что более важно, взаимным чувствам. Сейчас же девушка хотела сохранить хотя бы то, что уже было между нею и ее мужем: тепло, понимание, в некоторой степени — доверие. Она не винила Хисану в том, что та появилась в их жизни так внезапно и так не вовремя. Эта миловидная мягкая женщина и в самом деле располагала к себе с первого взгляда, и Акеми не могла не понимать Бьякую, столько лет тосковавшего по первой жене и хранившего о ней самые трепетные воспоминания. Но собственные ее эмоции она также не сбрасывала со счетов. Много лет занимаясь расследованием чужих тайн, Акеми научилась понимать, что в основе большинства человеческих трагедий лежат подавленные чувства, не осуществившиеся надежды, обманутые ожидания и неспособность понять другого человека. Стоило ли так долго изучать людскую природу, чтобы в итоге попасться в ту же ловушку, что и многие ее клиенты? Нет, Акеми не хотела стать несчастной, пожираемой обидой жертвой. Но и ломиться напролом, требовать у Бьякуи немедленного решения его дилеммы было бы глупо. Поэтому юная княгиня Кучики пришла к выводу: она хорошая жена, в обязанности которой входит поддерживать своего супруга и дарить ему душевное тепло и равновесие. Осталось только утихомирить свою обиду и набраться сил. А было очень, очень обидно и горько. В молчании они дошли до дома, в молчании поужинали, сидя в полумраке и не глядя друг на друга. Когда слуги перестали скользить по столовой бесшумными тенями и оставили хозяев наедине, Акеми решилась закинуть пробный шар. — Желаете поговорить?.. — начала она, но Бьякуя перебил ее: — Нет! — прозвучало резко и категорично. Акеми невольно поджала губы и опустила глаза. Не слишком хорошее предзнаменование! Она знала, что на самом деле Бьякуя довольно импульсивный, и только строгое аристократическое воспитание не позволяет ему быть вспыльчивым. Однако пережитое этим вечером потрясение, видимо, выбило его из колеи куда больше, чем он показывал. Что ж, оставалось переждать и это. — Прости, — глухо произнес Бьякуя, подходя к жене и помогая ей подняться. Она встала, подняла на мужа вопрошающий взгляд. Он смотрел на нее печально и немного виновато. — Прости, — повторил Бьякуя, наклонился и почти невесомо поцеловал Акеми в лоб. — Мне сегодня надо побыть одному. Девушка только кивнула несколько раз, вынула пальцы из сжимавшей их мужниной руки и тихо ушла на свою половину. Бьякуя остался в полутемной комнате совершенно один, и сумрак вокруг него с каждой минутой приобретал все более морозные оттенки. Хосими работала у зажиточного руконгайца. Такеши-сан содержал три идзакая в первом, четвертом и седьмом районах Рукона, а также ткацкую и швейную мастерские в третьем. Кто бы что ни говорил, но и в посмертии душам нужно прикрыться от чужого любопытства, и в Обществе Душ с этим прекрасно справлялась непритязательная, но хорошо пошитая одежда из простой, но крепкой ткани, да и радости никому не чужды, а что может радовать больше, чем вкусная еда и веселящее саке? Хосими начала подавальщицей, но ее генсейский опыт помог в скором времени стать управляющей одного из идзакая, а после взять на себя бухгалтерию всей сети закусочных. Теперь Ямагути-сан была уважаемой дамой, жила в маленьком домике поблизости от жилья ее работодателя и занималась тем, что умела лучше всего — менеджментом и логистикой. Недавно она подкинула Такеши-сану идею о том, что закупать некоторые продукты не слишком выгодно — гораздо полезнее будет обустроить теплицы и выращивать овощи и зелень самим. Для этого, конечно, придется немного потратиться, да и потом платить наемным работникам, но ведь такой разумный, благородный и добрый человек, как Такеши-сан, не может не понимать: во-первых, так действительно выгодно, во-вторых, чем больше соседей и руконгайцев попроще работают на него, тем больше они ему обязаны, а это дорогого сто́ит. Трактирщик подсчитал, прикинул — и согласился. Вот-вот должен был сойти снег, и у зарождающейся корпорации хватало забот. Хосими уже договорилась об аренде незастроенного участка земли, где нанятые ею же люди вскорости займутся формированием открытых грядок и постройкой парников для более капризных растений. К ханами должны будут появиться первые всходы, а там и до урожая недалеко. Мысли о том, что и в загробном мире она приносит пользу, как делала это в жизни земной, грела душу молодой женщины. В последние дни она часто улыбалась: ее занимало новое дело, но еще больше радовало то, что надежда встретиться с Нобуо-сама приобрела крепкую основу. Хосими ссыпала в полотняный мешочек звонкие монеты, убрала их в сейф, сделала пометку в хозяйственной книге и потянулась, расправляя плечи. Сейчас она попьет чаю и пойдет домой, где с теплом в сердце станет планировать, как передвинет мебель и поменяет расположение ширм, у какого торговца купит новые скатерть и постельное белье, где закажет двойной футон и когда будет всем этим заниматься, чтобы успеть к встрече с мужем. К госпоже детективу она ходила четыре дня назад, та обещала сказать что-нибудь через две недели. Осталось еще десять дней до первых сведений о Нобуо-сама, и Хосими ждала с замиранием сердца, когда же они пройдут. Странный шум у входа заставил ее отвлечься от приятных размышлений. Хосими убрала книгу, чтобы никакие неожиданности не испортили строгую отчетность, поправила прическу и поспешила к дверям офиса. Да, она все еще называла контору, располагающуюся в традиционном доме, генсейским словом — это как будто сближало ее со всем тем, что осталось по ту сторону разделителя миров. На крыльце полный, красный от напряжения и волнения Такеши-сан отвешивал почтительные поклоны высокому шинигами. Тот стоял у нижней ступеньки с непередаваемым выражением на холеном лице — смесь презрительной обреченности и удивленной тоски делали правильные черты надменными и холодными. Хосими выскользнула наружу, поклонилась и вопросительно уставилась на визитера, в котором узнала супруга госпожи детектива. Неужели Акеми-сан уже что-то разузнала? Это было бы просто волшебно! Странно только, что с новостями она прислала не мальчишку-посыльного, а собственного мужа. Он, судя по всему, аристократ, возможно, даже из Великих. Не может же быть, чтобы на досуге он помогал своей жене. Или может? Шинигами увидел ее и взгляд его потеплел, разом сделав лицо молодым и приятным. Коротким жестом он заставил Такеши-сана умолкнуть, поднялся на пару ступенек и встал так, чтобы смотреть в глаза Хосими. Она удивилась и немного занервничала. Еще в агентстве этот молодой мужчина ввергал ее в трепет и замешательство. Вот и теперь он словно ждал чего-то, вглядываясь в ее лицо. — Здравствуй, Хисана, — сказал он. — Вы меня с кем-то перепутали, — дрожащим голосом ответила она и облизнула пересохшие от волнения губы. Взгляд капитана стал печальным, глаза потемнели и словно утратили блеск. — Я не… — начал он и сам себя прервал. — Я пришел просить вас, госпожа, оказать мне честь и поужинать сегодня со мной вдвоем. Хосими потрясенно уставилась на него. То ли ее основательно перепутали с неизвестной Хисаной и ничего не хотят слышать, то ли тут так принято, и женатый человек может позволить себе вот так неприкрыто ухаживать за посторонней женщиной, не оглядываясь на собственный статус и мнение супруги. Видимо, странный шинигами уловил колебания Хосими. Он осторожно взял ее за руку и тихо, чтобы никто посторонний не услышал, проговорил: — Поверьте, вам совершенно нечего опасаться. Я не причиню вам никакого вреда и не сделаю ничего, чего бы вы не захотели. Но мне очень, очень нужно поговорить с вами. — Хорошо, — пискнула напуганная бархатными нотками в его голосе Хосими, вытягивая пальцы из чужой хватки. — Прекрасно. Я пришлю паланкин через час. Вы согласны? — Да! — Хосими была согласна на все, лишь бы он ушел и перестал так на нее смотреть! Он говорил странные вещи, этот капитан-шинигами… Нет, не так. Его зовут Кучики Бьякуя, он двадцать восьмой глава Великого Дома. И он утверждает, что он ее муж! Хосими чувствовала себя очень неуютно в этом большом пустом доме, в этой строгой, почти аскетичной обстановке, за столом с изысканным угощением и в компании красивого печального мужчины. Поначалу она даже не могла сосредоточиться на его словах, настолько чуждой и неуместной ощущала себя в шикарном поместье, куда ее доставили по его приказу. Ей все время казалось, что сейчас хозяин дома осознает свою ошибку и прогонит ее с позором. Или появится законная хозяйка дома, чинно и холодно поссорится со своим мужем, а ей укажет на дверь, попутно отказавшись от взятой на себя работы. И придется бедной Хосими плестись в темноте через весь Сейретей и три района Руконгая, а потом самой искать заплутавшего Нобуо-сама, снова сбивая в кровь ноги и тратя остатки душевных сил. Но нет, ничего подобного не произошло, никто ее не выгнал.Никто даже не посмотрел косо, хотя ей казалось, что здесь по-другому быть не может. А Кучики-сан рассказывал, неотрывно глядя на нее, и у Хосими не было причин ему не верить. Он называл ее красивым чужим именем Хисана, рассказывал о том, как сильно любил ее и как тосковал, когда ее не стало. Говорил о том, что выполнил ее последнюю просьбу и нашел ее сестру, что принял девочку в семью, как она просила, и сейчас эта неизвестная девушка — Рукия — замужем за хорошим человеком и недавно вступила в должность капитана Готей-13… Хосими слушала, едва удерживаясь от изумленных ахов, и не могла отделаться от ощущения, что ей пересказывают захватывающий фильм. Фильм, где главная роль принадлежит Хисане, но героиня куда-то вышла и на ее место неосмотрительно водворили дублершу. Кучики-сан замолчал, выжидающе глядя на гостью. Она смутилась, сделала глоток чая, прячась за посудой от излишне внимательного взгляда. Что делать с открывшейся частью своей прошлой жизни, она не имела ни малейшего представления. И вдруг, мельком поймав отчаянную надежду в глазах собеседника, Хосими испытала истинный ужас. Такой паники она не помнила за собой с тех пор, как на первом году обучения в университете вытянула на экзамене билет, по которому практически не готовилась. Тогда у нее так же закружилась голова, все поплыло перед глазами, сердце заколотилось со страшной силой и она чуть не упала в обморок. Ведь он ждет от нее ответа! Он все еще любит ее, он встретил свою любовь через много лет вынужденной разлуки и надеется, что теперь у них появился второй шанс! А как же Нобуо-сама? И Акеми-сан — она ведь жена этому человеку… Да и сама Хосими не испытывает к нему ничего, кроме почтительного трепета и немалой доли страха. Но как сказать об этом? Нет, она уже уверилась, что Кучики-сан слишком благороден, чтобы принуждать ее или делать что-то помимо ее воли, однако она должна будет так его огорчить! Хосими осторожно поставила чашку на стол и придержала ее обеими ладонями. Ей самой тоже надо было за что-то держаться, чтобы сохранить связь с реальностью. Не поднимая глаз, она тихо проговорила: — Я была в прошлой жизни такой дрянью… На другом конце стола изда́ли неопределенный звук и резким движением поставили на столешницу какой-то предмет, громко стукнув им по дереву. — Что вы такое говорите?! — Правду, — Хосими пожала плечами и неуверенно улыбнулась, наконец взглянув на хозяина дома. — Если это и вправду была я, то мой поступок не имеет оправдания. Эта девочка — Рукия — она ведь была беспомощным младенцем, полностью зависела от меня. Кроме того, она была самым близким мне человеком, а я ее бросила, потому что, видите ли, мне было тяжело. Некрасиво… подло. — Хисана, не надо так говорить, — убежденно возразил Кучики-сан, и девушка дернулась при звуке этого имени. Он как будто не заметил, продолжая: — В тех обстоятельствах у тебя не было выбора. Вы могли погибнуть обе, а так и ты, и Рукия получали шанс выжить. И потом… ты ведь искала ее все то время, что мы были женаты. Ты истязала себя чувством вины и не прекращала поиски даже когда совсем выбилась из сил. Мне кажется, ты и умерла не из-за болезни, а потому, что сама себя изъела. Разве ты не искупила вины? — Возможно, — задумчиво произнесла Хосими, изучая танец чаинок в своей чашке. — Возможно, мироздание учитывает не только поступки, но и мысли и намерения каждой души, когда отправляет нас на новый круг перерождения. Я совсем не помню ту жизнь, в которой у меня была сестра, но эта, последняя, была счастливой и куда более удачной. У меня была семья, мы все любили друг друга, — она грустно улыбнулась. — Ты… скучаешь по ним? — напряженно спросил Кучики-сан. — Конечно, скучаю, — со вздохом ответила Хосими. — Мои чудесные мальчики еще совсем молоды, особенно Кеншин. Старший брат, разумеется, не бросит его, но это ведь не то же, что поддержка родителей. А у Макото совсем недавно родился ребенок… наш первый внук, — она нежно и мечтательно улыбнулась, не подозревая, какую боль испытывает ее собеседник, слыша эту светлую печаль в ее голосе. — Мы как раз ехали к нему на сто дней, когда… -Хосими резко замолчала, искренне пожалев, что вообще подняла эту тему. Лицо у Кучики-сана стало холодное и как будто неживое. — А меня? — каким-то скрипучим, чужим голосом произнес он. — Меня ты совсем не помнишь? Что ей было делать? Хосими покачала головой, виновато улыбаясь. — Мне надо возвращаться домой, — сказала она, поднимаясь на ноги. — Благодарю вас за изысканный ужин и поучительную историю. Все это надо хорошенько обдумать. Кучики стоял рядом с ней, глядя на нее больными глазами. — Ты дома, Хисана, — тоскливо проговорил он. Хосими испытала раздражение. Ну сколько можно?! — Меня зовут Ямагути Хосими, — с нажимом сказала девушка, делая шаг назад. — Мне надо домой. — Хисана… — Вы обещали! — она произнесла это резче, чем собиралась. Только натянутые нервы и двусмысленность ситуации могли служить оправданием для невежливого поведения. Однако грубость как будто отрезвила хозяина дома. Он проводил гостью до ворот, помог устроиться в паланкине и велел носильщикам доставить даму туда, куда она скажет. Едва почувствовав движение, Хосими откинулась на спинку и устало прикрыла глаза. Все это было странно, неожиданно и… нежеланно. Она хотела только найти своего мужа и провести с ним все годы посмертия, сколько бы их не отмерила коварная судьба. Бьякуя долго смотрел вслед удаляющемуся паланкину. Приглашая Хисану в гости, он не вполне четко представлял себе, чего хочет добиться, но сейчас испытывал глубокое разочарование. Его обожаемая, прекрасная, нежная Хисана совсем его не помнила — даже на интуитивном уровне у нее не возникло и тени узнавания. Она была вежливой, осторожной и бесконечно чужой. Она носила другое имя, менее элегантное, но оно ей нравилось. Она скучала по своей земной семье, которую помнила и все еще любила. Ему не было места в этой ее жизни. Он медленно шел по ухоженной дорожке, бездумно глядя себе под ноги. Отказаться от Хисаны было выше его сил, он даже пробовать не хотел. Если бы не его брак с Акеми, он попытался бы снова завоевать сердце любимой женщины и снова сделать ее своей женой. Теперь это было невозможно. Предложить этой новой, пока еще неизученной, непонятной Хисане стать его наложницей?.. Сама мысль об этом претила князю. Он не мог оскорбить свою законную супругу, приведя в дом другую женщину. Он не мог оскорбить любимую, предложив ей настолько недостойное положение. Это не говоря уж о том, что скажут и сделают его дражайшие родственнички, особенно те из них, кто входит в Совет клана. А ведь есть еще Рукия — сильная, несгибаемая, категоричная Рукия, которая за все те десятилетия, что считалась его сестрой, ни разу не спросила про сестру родную. Ладно, допустим, она долго даже не догадывалась о существовании родственницы, но прошло уже больше десяти лет с тех пор, как он рассказал ей правду. Не могла же княжна Кучики затаить обиду на оставившую ее сестру? Или могла? А если могла, то как теперь она отнесется к ее появлению?.. Бьякуя остановился у пруда, где совсем скоро снова забьют хвостами карпы. Мысли в его голове перепрыгивали друг через друга, словно в чехарду играли, и внезапно сверху оказалась самая затертая, о которой меньше всего хотелось знать: а с чего он решил, что Хисана захочет входить в его ближний круг, впускать его в свою жизнь? Да, он богат, знатен, не лишен привлекательности, но будет ли это достаточным основанием для молодой свободной женщины? И если будет, то… продолжать мысль было горько, потому что итог ее не делал чести ни Хисане, ни ему самому. Если все так, то девушка оказывалась расчетливой и продажной, а он сам превращался в равнодушного эгоиста, которому без разницы, почему его предпочли, лишь бы была рядом и не порывалась уйти. Бьякуя скривился и пошел к дому. Уже сворачивая к крыльцу, он поднял голову и увидел Акеми. Госпожа супруга стояла на энгаве в своей половине дома и пристальным, напряженным взглядом следила за молодым князем. Они долго вглядывались друг в друга, и когда Бьякуя уже готов был подойти и услышать все, что она о нем думает, Акеми развернулась и ушла в помещение. Он наносил ей тяжкую обиду. Он обидел ее четыре дня назад, он не желал встречаться с ней все это время и всячески избегал общения, он провел вечер с другой женщиной в то время, когда его жена была дома. От омерзения Бьякуя зажмурился и потряс головой, как будто это помогло бы вытряхнуть из памяти собственное несовершенство. Ночь давно вступила в свои права, а князь Кучики не сомкнул глаз. Он лежал, закинув руку за голову, и пялился в потолок. Мысли его не были четкими и ясными, он даже не пытался найти выход из западни, в которую угодил. Ощущение чудовищной потери сдавливало сердце, душило, рвало душу. Бьякуя сам не знал, что именно потерял в эти дни, но утрата была настолько горькой, болезненной, почти осязаемой, что отрицать ее не осталось никаких сил. Процедив сквозь зубы ругательство, он встал и вышел во двор. Сделал круг по саду, стараясь размышлять о возвышенном и прекрасном (в глубине души понимая и надеясь, что объектом этих размышлений будет Хисана), но ничего прекраснее старой сакуры с кривым стволом в голову не лезло. Второй или третий раз пробормотав, что надо бы ввалить садовнику за то, что так испоганил дерево, Бьякуя наконец осознал, что продрог до костей, и поспешил обратно. Закутываясь в одеяло и сворачиваясь в калачик на футоне, он поймал краешек мысли: чего-то не хватает. Чего-то уютного, мягкого, ласкового. Но подобравшийся исподтишка сон не дал додумать эту мысль до конца. Акеми спасалась работой. О, ни одну сбежавшую невесту, ни одного подавшегося за приключениями сына благородного семейства, ни одного потерянного нерадивыми няньками ребенка она не искала так, как искала мужа Ямагути Хосими! В минуты отчаяния, когда чувство потери и жестокой обиды на судьбу овладевало ею с особенной силой, она сжимала кулачки и думала: найду Нобуо-сана, отдам его Хисане-Хосими — и пускай проваливают из нашей жизни! Но приступы злости проходили, и она не могла не признать, что даже счастливое воссоединение семьи Ямагути не сделает счастливой ее саму, потому что Бьякуя не перестанет любить свою первую жену. Вот его это сделает в полной мере несчастным, а вместе с ним будет мучиться и она, потому что они связаны высокородными обязательствами, и более ничем. Тем не менее найти Ямагути-сана было необходимо. Хосими была ее клиенткой, внесла задаток и от своего заказа не отказывалась. Прошла уже неделя, а поиски в благополучных районах Рукона результатов не дали. Даже применив секретную технику семьи Кентадзи, использующую родственную реацу для обнаружения следов пропавшего человека, Акеми не получила ничего. Пора было переходить в отдаленные районы, неблагополучные и опасные, а для этого нужна специальная подготовка. Девушка сотворила бабочку, с тоской поразглядывала странное насекомое, более всего напоминающее раскормленную моль, и отправила мужу сообщение, что работа требует ее отсутствия дома в течение нескольких дней. Она не кривила душой: если образец реацу Хосими не сработал как опознавательный маркер, надо было спускаться на грунт, отыскивать живых родственников и брать образцы у них. В конце концов, Хосими и ее муж не кровные родственники, их духовная энергия не обязана быть похожей. А вот рейши сыновей — в самый раз. Ответная бабочка, классически черная и степенная, прибыла довольно быстро — Бьякуя интересовался, не нужна ли госпоже супруге помощь и все ли у нее хорошо. Интересовался усталым, безукоризненно вежливым, чужим голосом. Бедный мой, подумала Акеми, как же тебе тяжело! Но разобраться за мужа в его чувствах она не могла. Ей бы со своими совладать. Девушка вздохнула, отправила заказ на подготовку гигая Урахаре и соорудила очередную посланницу для Бьякуи. На этот раз бабочка вышла повеселее — с прозрачными крылышками, переливающимися на солнце всеми цветами радуги. «У меня все хорошо, — надиктовала Акеми, — не волнуйтесь за меня. — Подумала, вспомнила присказку из генсейской студенческой жизни и добавила с улыбкой: — Целую крепко, ваша Репка». Унылая бабочка от Акеми вывела Бьякую из ставшего обычным состояния задумчивой меланхолии. Он пару секунд радовался тому, что у его жены есть чем заняться и она не пребывает в таком же душевном раздрае, что и он сам. А вот сообщение о длительном отсутствии ввело в некоторое недоумение. С другой стороны, у капитанов Готей-13 тоже бывали командировки на несколько дней, профессия жены могла потребовать чего-то похожего. И все-таки не дело это, чтобы княгиня Великого Дома болталась незнамо где… Вежливость и супружеский долг требовали внимания к госпоже. Бьякуя вымученно поинтересовался, не нужна ли Акеми помощь, и получил желанный ответ — нет, не нужна — с самой дурацкой концовкой, которую только можно представить. Нелепая рифмованная фраза впервые за прошедшую неделю заставила улыбнуться. Неожиданно для себя самого князь Кучики понял, что изрядно соскучился по шебутной девчонке с ее чертенятами на дне глаз и неистощимой фантазией на всяческие шалости. Возвышенные страдания по утерянной любви — это, конечно, прекрасно, а семейную жизнь никто не отменял. Надо будет дождаться возвращения супруги и как-то скоротать с ней вечерок… В конце концов, Акеми барышня умная, она всегда знала, что его сердцем давно и прочно владеет Хисана, и вроде бы приняла этот факт. Так неужели два взрослых разумных человека не могут просто пообщаться? Бьякуя вздохнул. Весь Сейретей твердо знал, что глава Дома Кучики — просто образец благородного шинигами, для которого гордость клана и воинский долг превыше всего. И лишь единицы догадывались, что холодный и равнодушный дайме на самом деле потакает своим желаниям как никто другой, просто умеет делать это с такой надменной миной, за которой не видно ничего, кроме аристократической чести. Увы, последняя война унесла многих из тех, кто знал Бьякую и принимал таким, какой он есть. Раньше можно было сходить к Укитаке на чашечку саке, поделиться с ним навалившимися проблемами, получить дельный совет, который ни в коей мере не задел бы тонких струн раненой души. В самом крайнем случае с тем же можно было прийти и к Йоруичи, но принцесса Шихоин так и не восстановилась после войны с квинси и сейчас обитала в Генсее, при магазинчике скромного торговца сладостями, в образе пожилого черного кота. В былые времена она умела пригасить свою насмешливость и показное превосходство и вполне серьезно поговорить о чем-нибудь важном. Правда, юный Бьякуя почитал себя достаточно умным и без всяких чертовых кошек, но ведь было пару раз… Складывая в папку законченные за день отчеты, Бьякуя неторопливо размышлял о том, что за столько лет так и не приобрел друзей. Ренджи, преданный до мозга костей, бессменный лейтенант и уже давно близкий родственник, но как подойти к нему с таким разговором? Кёраку будет вздыхать, несмешно шутить и подливать саке, и толку из этакой встречи не выйдет никакого, а вот похмелье и головная боль останутся. При мысли, что уже год он делился заботами с Акеми, а она все обращала в шутку, делала казавшиеся неразрешимыми проблемы простыми, как задачка для младшей школы, Бьякуя кривовато усмехнулся. Вот так и обнаруживаешь, что своими руками разрушил что-то родное и необходимое… Но обсуждать с женой вопрос о том, как бы так извернуться, чтобы и честь не уронить, и собственно жену не обидеть, и не потерять во второй раз Хисану — это уже за гранью добра и зла. Акеми тоже живая, и ее терпению рано или поздно придет конец. Она, кстати, такие ситуации называла «и сексом заняться, и невинности не лишиться» — грубо, прямолинейно, зато правдиво. Дикую идею метнуться на грунт и расспросить Куросаки, как в таких случаях поступают генсейцы, Бьякуя с негодованием отмел. Еще не хватало! Ичиго, конечно, не станет упражняться в остроумии — он не умеет, — но его совет Бьякуя и так мог себе представить: чего ты дурью маешься, спросит Куросаки Ичиго, разводись с женой и добивайся любви Хисаны, в чем проблема-то? Как раз в этом и проблема: никому не сделать больно, причем желательно и себе тоже. А рыжему мальчишке (дипломированному врачу с успешной практикой, счастливо женатому и воспитывающему сына) ведь не объяснишь, он просто не поймет. — Тайчо! — Ренджи ввалился в кабинет с горой новых бумаг, неряшливо сбросил все это на капитанский стол и демонстративно вытер совершенно сухой лоб. — Тайчо, а пойдемте ужинать к нам? Рукия сегодня обещала что-то сама приготовить, — Абараи так заискивающе смотрел на Бьякую, что тот понял: лейтенант не готов в одно рыло употребить все, что приготовит его жена, и ищет компанию для моральной поддержки и разделения порции на две части. Чтоб самому меньше досталось. Это впечатление усилилось, когда Ренджи совсем уж неуверенно произнес: — Может, и Акеми-сан позвать? — судя по его тону, травить свояченицу он не хотел. — Акеми в командировке, — проворчал Бьякуя. Употреблять в пищу произведения Рукии ему еще не доводилось. Если честно, он даже не подозревал, что сестра иногда балуется приготовлением еды. В его понимании таким прозаическим делом должны заниматься специально обученные люди, а никак не капитаны Готей-13. — У меня нет гостинца для Ичики. — Тайчо, — немного укоризненно протянул Ренджи. — Вы ее совсем разбаловали, нельзя так. В конце концов, она же вам радуется, а не подарку или там — сладостям каким! — М-да? — задумчиво уточнил Бьякуя. — Да! А если нет, то я ей… Так вы идёте? Рукия, конечно, все заметила, причем сразу. Ей хватило одного взгляда на впавшего в меланхолию брата, чтобы определить — что-то неладно. Она тактично промолчала, в течение всего ужина уводила разговор от любых личных тем и все больше рассказывала о том, как они с Ренджи навещали семейство Куросаки и каким чу́дным рецептом тортика поделилась с ней Орихиме. Абараи делал трагическое лицо и неубедительно вякал, что ему бы не помешало посидеть на диете. Ичика трескала за обе щеки и выразительно морщилась при упоминании Казуи, при этом заговорщицки поглядывая на дядюшку. Бьякуя с теплой улыбкой покачивал головой, мол, некрасиво кривляться, и девчонка делала вид, что смущается. Когда упирающегося ребенка отправили спать, а взрослые перешли на энгаву маленького домика и уселись на краю, свесив ноги, Рукия осмелилась спросить: — У вас все в порядке, нии-сама? — Благодарю за заботу, Рукия, — отозвался Бьякуя, — все прекрасно… — и сам почувствовал, насколько фальшиво звучат его заверения. Он долго молчал, то ли взвешивая «за» и «против», то ли решаясь на что-то. Потом мысленно махнул рукой — все равно ближе Рукии и Ренджи у него никого не осталось. — Я встретил Хисану, — мрачно уронил он. Повисло молчание. Бьякуя не видел, как переглянулись его близкие, обменявшись долгими взглядами, зато услышал, как Ренджи ушел в дом. Рукия ничего не говорила. Прошло минут десять, прежде чем она пересела поближе к брату, положила ладошку на его руку, сжимающую чашку с остывшим чаем, и тихо произнесла: — Мне жаль. — Почему? — Бьякуя вскинул на нее удивленные глаза. — Вы не выглядите счастливым. Они снова умолкли. Бьякуя чувствовал тепло прижимающегося к нему бока, ощущал исходившее от Рукии спокойствие, и его самого немного отпускало. Он сам не понял, зачем начал рассказывать сестре о том, что узнал про новую жизнь Хисаны — про ее замужество в мире живых, про детей и внука, про любимую работу и нелепую гибель. Про то, что она его не помнит и, кажется, немного боится. Младшая Кучики слушала внимательно, едва ощутимо поглаживая пальцами ладонь брата, и не перебивала. Только когда он замолчал, девушка задумчиво покивала головой и медленно, будто не была уверена в своих словах, сказала: — Наверное, это к лучшему, что она вас не помнит. Бьякуя невольно сжал руку и чашка в его ладони треснула, раскололась на две части. Холодный чай полился на хаори и хакама. Брат и сестра с некоторым недоумением посмотрели на мокрую ткань и ничего не стали предпринимать. — В Академии, — немного отстраненно проговорила Рукия, — нам читали коротенький курс лекций о Колесе перерождений. Вел его ста-аренький шинигами, Ёсимо-сан. Он так тихо говорил и так при этом шамкал, что мы понимали с пятого на десятое. Однако кое-что он в нас вдолбил. Душа раз за разом проходит путь от рождения до смерти, проводит посмертие здесь, в Обществе Душ, и снова появляется в мире живых, но уже новым человеком. Люди до сих пор не могут понять, почему они все такие разные, почему некоторые до старости остаются инфантильными и легкомысленными, как дети, а некоторые, напротив, уже рождаются серьезными, готовыми к взрослым испытаниям. А Ёсимо-сан объяснял это так: души рождаются вне миров, а вот наполнение получают в жизни земной и загробной. Взросление души происходит все то время, что ей отпущено. Первая жизнь в Генсее — это детство, даже младенчество. Посмертие в Обществе душ — еще одна стадия этого периода. Вторая жизнь на земле — это отрочество, третья — пубертат, четвертая — юность… ну и так далее. Загробная жизнь тоже дает душе опыт: те, кто появляются в Руконгае, могут стать бандитами и ворами, или бесчестными торговцами, наживающимися на чужих бедах, или честными тружениками, или, как мы с Ренджи, защитниками тех, кто сам себя защитить не в состоянии. От того, как мы проведем посмертие, зависит наше следующее перерождение. Но все это касается только души. С каждым новым появлением на свет в мире живых там рождается новый характер, новая личность. Все, что человек переживет на своем земном пути, станет очередным кусочком опыта для души, не более того. — Зачем ты все это мне говоришь? — глухо спросил Бьякуя, внимательно выслушав сестру. — Напоминаю, — Рукия пожала плечами. — Хисана умерла. Та, которую вы любили, — ее больше нет. Есть кто-то другой, а вы мучаете себя. Поэтому я и сказала, что это к лучшему — что она вас не помнит. Это возможность для вас отпустить прошлое и жить дальше. Бьякуе было очень неприятно слышать такое от Рукии. Он нахмурился, отстранился от сестры и сердито посмотрел на нее. Еще несколько лет назад под таким взглядом она бы стушевалась, залилась бы румянцем и начала лепетать извинения. Но сейчас на Бьякую смотрела взрослая мудрая женщина, взгляд ее был спокоен и светел, и она явно верила в то, что говорила. — Ты сердишься на нее за то, что она оставила тебя, — суховато произнес он, — и говоришь все это, чтобы… я не знаю… чтобы отвратить меня от твоей сестры. — Невозможно сердиться на того, кого никогда не знал, — покачав головой, возразила Рукия. — Но у меня всегда было ощущение, что она не любила вас. Уважала, была благодарна — но не любила. — Ты не знала ее! — А вы не были счастливы с ней. И не были счастливы после ее смерти. Вы сами себя изводили столько лет. И вот теперь, когда все начало налаживаться, она появляется снова и разрушает вашу жизнь. А вы идете в эту ловушку, словно не видите ничего вокруг. — Не смей… — собственный голос напомнил Бьякуе шипение змеи. Вместо того, чтобы испугаться, Рукия повернулась к нему, сжала пальцами его запястья и горячо зашептала: — Брат, я люблю вас, вы были моей единственной семьей слишком долго, чтобы я не желала вам только самого лучшего. Но вы такой упрямец! Разве вы не видите, что рвете свое сердце совсем без причины? Разве вы не видите, сколько людей действительно вас любят и ценят? Зачем же вы так жестоки к себе и к другим? Отпустите ее. Отпустите память о ней — и вам станет легче… Бьякуя попытался отшатнуться от Рукии, но она удержала его, не дала вскочить и умчаться в шунпо от неприятного разговора. Он неверяще смотрел на хрупкую девушку со стальным хребтом и не мог понять, как не замечал силы ее духа когда-то, как не заметил ее превращения в настолько твердого человека? — Ты не понимаешь, — выдохнул он, — она моя жена… Если Рукия и собиралась что-то ответить на это, такой возможности ей не дали. На веранду вылетел маленький вихрь с алым хвостом, затопал ногами, закричал: — Моя тетя — Акеми-тян! Не хочу никакую Хасаму! Что вы, взрослые, тут придумали?! — Ичика! — глаза Рукии расширились в ужасе. — Как ты смеешь?! — А-а-а! — вопила Ичика, не слыша никого, кроме себя. — Какая еще Хасама! Зачем нам какая-то чужая тетка? — Ичика! — рявкнул Ренджи, появляясь позади дочери. — Замолкни немедленно! — Папа! Папа! Бьяку-оджи хочет прогнать Кеми-тян и подсунуть нам какую-то незнакомую тетю! — Так, — Рукия поднялась и схватила дочь за руку. — Ну-ка идем! Если уж подслушиваешь, то делай это грамотно и полноценно. Но за непослушание ты у меня еще получишь! Ты почему не спишь? Ты почему подслушиваешь разговоры, не предназначенные для детских ушей? Ты почему позволяешь себе вмешиваться? Позорище!.. Рукия еще что-то говорила все еще ноющей Ичике, но женщины семьи Абараи скрылись в глубине дома и их голоса стихли. — Простите, тайчо, — покаянно произнес Ренджи, — я был уверен, что она спит. — Ничего, — холодно обронил Бьякуя, потрясенный этой вспышкой детского гнева. — Я, пожалуй, оставлю вас… — Да не спешите, — вздохнул лейтенант и выудил из-за пазухи внушительный токкури* с характерным ароматом. Потом покопался в кармане и извлек две о-тёко**. — Давайте немного расслабимся, а то одни напряги из-за этих дам. Бьякуя криво усмехнулся и уселся обратно на энгаву. Ренджи пристроился рядом, чинно расставил посуду, налил по половинке и аккуратно подал шурину выпивку. Бьякуя покрутил посудинку в руках, подумал, что выпить — это не то, а вот нажраться в хлам — это в самый раз, и опрокинул в себя алкоголь, не почувствовав вкуса. — Что вы собираетесь делать, тайчо? — Ренджи никогда не умел ходить вокруг да около, он либо упрямо молчал, либо задавал вопросы в лоб. — Понятия не имею, — честно ответил Бьякуя. — Что тут вообще можно сделать? — Ну, давайте подумаем, — предложил фукутайчо, разливая по новой. Они снова выпили и помолчали. Не слишком впечатленный ужином в исполнении сестры, а потому почти голодный Кучики почувствовал, что захмелел, но до опьянения было еще очень далеко. — Придумал что-нибудь? — с грустной насмешкой уточнил Бьякуя. — Нет, — мотнул хвостом Ренджи и разлил еще. Они просидели в тишине до тех пор, пока не ополовинили кувшин. Придя к выводу, что саке прекрасно помогает, выпили по последней и поговорили о методах воспитания избалованных девчонок. Ренджи грозил дочери страшными карами, а успокоившийся немного Бьякуя уверял, что совсем не обиделся и что с точки зрения Ичики все правильно. — Я только не очень понимаю, — признался он Абараю, — как же будет правильно, понимаешь? — Ага. Ну что, по еще одной последней? — Давай. Да что ты можешь понимать! Ты же в такой ситуации не был… Выпили еще. Ренджи покачал токкури, заглянул внутрь одним глазом и тяжко вздохнул. — В такой — не был… — протянул он, — а в похожей — был. Бьякуя недоуменно уставился на лейтенанта, даже поморгал для лучшего усвоения информации. Абараи скосил рот на одну сторону. — А вы что, не знали, что Рукия была влюблена в Куросаки? Ну тогда, когда он тут геройствовал? А он был влюблен в Рукию… Бьякуя совершенно по-простецки разинул рот. — День непредсказуемого прошлого, менос меня подери! — высказался он и без слов протянул чашечку в сторону Ренджи. Тот так же без слов налил. — Слава всем ками, Куросаки слишком придурок… был… чтобы понять, что он чувствовал. А Рукия уже тогда была слишком Кучики, чтобы объясниться с ним первой. А меня аж рвало на сотни маленьких абарайчиков, когда я их вместе видел. Она и когда за меня выходила, была в него влюблена. Да и Ичиго… он ведь на Орихиме женился не по большой и чистой, а потому, что не мог быть с Рукией. Такие дела, тайчо… Тайчо выпил от полноты чувств. Перед глазами поплыло. Он сделал широкий жест рукой с о-тёко в ней, в результате чего посудинка оказалась под носом у Ренджи. Тот хмыкнул и налил. — По последней, — уточнил Бьякуя. — По последней, — согласился Ренджи. — А как же вы?.. — Бьякуя с сомнением заглянул в чашечку и все же опрокинул в себя саке. — Так как вы?.. — Ну… влюблена она была в него, а любила-то меня. Всегда. — Хм… интересная теория. Но что-то не в моем вкусе… то есть, не про меня и… сам знаешь. Все наоборот. — Ну да, все наизнанку вывернуто, но смуть… то есть суть. Суть-то та же. — Не-а. — Да та же! — Нет, говорю! Давай по последней! — Давай! И они выпили по последней. — Так, — Бьякуя выпрямил спину и орлиным взором окинул посуду. — О чем мы спорили? — О жизни? — тоскливо предположил Ренджи. — Да! Наверное… Слушай, Ренджи, споры о жизни — самое неблагодарное дело в жизни! Давай лучше выпьем, а? — Так мы уже… — Ну тогда по последней — и по домам? — Так нету! — сообщил Абараи, перевернув кувшин над чашечкой капитана. — Давай найдем! — уверенно предложил тот. — Сходим куда-нить и найдем. — Не надо, — попросил Ренджи, за годы брака привыкший к готовке своей жены и потому пивший не на голодный желудок. — Надо, — непререкаемо провозгласил Бьякуя и встал. — За мной! — и шагнул с энгавы. Приземлился он неудачно — на четвереньки. Аккуратно сползший в траву Ренджи восхитился глубиной знаний своего непосредственного начальства в японском великоматерном, подхватил тайчо под мышки и поволок в дом, приговаривая, что логичнее всего искать на кухне. Правда, в его коварный план входило «свернуть не туда», оказаться в комнате и уложить капитана баиньки. К сожалению, в коридоре Бьякуя опомнился, вырвался из жарких объятий и уверенно двинул на кухню. Где их самым подлым образом подкарауливал расписанный сиреневыми ромашками токкури почти такого же размера, как и тот, что они распили. К кувшину прилагалась записка: «Бьяку-оджи, прости меня, я вела себя некрасиво, и мне стыдно. Мама велела извиниться, но я думаю, что надо еще и подарить тебе что-нибудь, потому что ты мне всегда подарки делаешь, а я тебе — редко. Так что вот. Я хотела подарить тебе этот волшебный кувшинчик на Ночную сакуру***, но подарю сейчас, а к ханами сделаю еще один. Или что-нибудь другое, я еще подумаю. Не сердись на меня, пожалуйста. Твоя Ичика». Ренджи про себя чертыхнулся, пока Бьякуя умилялся, и завел песню о том, что завтра на службу, а не похмелиться ли им утром?.. Бьякуя бережно сложил послание от племянницы, выразительно посмотрел в глаза своему подчиненному и настойчиво произнес: — Ренджи! По последней! — Хай, тайчо, — обреченно вздохнул лейтенант. Проснулся Бьякуя от головной боли. Она зло клевала лоб и виски, многократно усиливаясь от мощного храпа. Стоп! Кто смеет храпеть в личных апартаментах дайме? Ах, это не личные апартаменты… это даже не собственный дом князя Кучики. И храпит, выводя неблагозвучные рулады, хозяин этого дома, почему-то закинувший на своего капитана руку. С чего бы это? Ага… с того, что они спят на одном футоне, укрывшись капитанским хаори. Бьякуя пошевелился, скинул с себя абараевскую лапищу и поморщился — футона под ними не оказалось. Ночь руководство шестого отряда провело на полу в гостиной. — Ксо, — сказал сбоку надтреснутый голос Абарая. — Рукия нас убьет. — Не нас, а тебя. Это ты своего капитана споил. — Ксо, — безропотно согласился Ренджи, — Рукия меня убьет. Доброе утро, капитан. — Угу… — Проснулись? — в открывшиеся фусума просунулась жизнерадостная мордашка Ичики. — Водички? — сладенько поинтересовалась она, и Бьякуя узнал в ее голосе интонации Акеми. — Ты почему не на занятиях? — неубедительно возмутился ее отец, впрочем, даже не пытаясь приподняться. — Мама велела присмотреть за вами, чтоб вы не доопохмелялись до запоя, — фыркнула вредная девчонка. — Она мне разрешила сегодня не ходить! Вы, кстати, не волнуйтесь, мама отправила Рикичи бабочку, что вчера накормила вас несвежим сашими, так что сегодня вы на больничном оба. Так чего, воды принести? — деловито уточнила она. — Тащи, — сдался строгий родитель. Мелкая Абараи угукнула и исчезла. — Разбаловали вы ее, — вздохнул Бьякуя, в эту минуту остро ощутивший, что ему уже больше недели не хватает дозы утреннего сарказма. — Кане-е-ешна! — протянул Ренджи. — Мы разбаловали! — А кто? — искренне удивился Бьякуя. — Я, что ли? Абараи хрюкнул и промолчал. Сердобольная Ичика принесла две большие кружки с водой и поблескивала на мужчин любопытными глазами, пока они избавлялись от сушняка. — Мама сказала, чтобы я вас покормила и уложила спать до обеда, — сообщила она, забирая тару, — а как проснетесь по второму разу, приготовила фурако****. — Святая женщина, — пробормотал Ренджи, прикрывая глаза. — Кто? — требовательно спросила дочка. — Мама. — А я?! — И ты, — покладисто согласился папа. — Будешь, когда вырастешь. Ичика надменно вздернула носик и удалилась, из-за фусума сообщив, что раз они такие вредные, то жрать будут вчерашний тортик. С яичницей. Бьякую передернуло от одной мысли о жареных яйцах и он промычал что-то о диете. И подумал при этом, что святая женщина Акеми после его дня рождения, на котором все родственники желали поздравить именинника и выпить с ним, поила его чем-то кисленьким и кормила овсянкой на воде, да и то в послеобеденное время. О том, что святая женщина Хисана пряталась от его родни и не приближалась к похмельному мужу, пока его приводили в порядок слуги, он вспомнил только после горячей ванны и пересоленного омлета…