Мусоропровод

Ло открывает дверь, и стук прерывается; чужой кулак зависает в воздухе, округляются темные глаза; Луффи говорит ему: — Ты чего так долго? — и протискивается мимо Ло в прихожую; а в прихожей — ярко-солнечно и пахнет сиренью — совсем не по-мартовски, не слякотно, не сыро, даже пожухлых листьев на коврике нет. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Ло, пока Луффи стаскивает обувь и одежду; они не виделись с прошлой весны тысячу лет; отсидели последний год за одной партой — и все; Ло никогда бы не подумал, что увидятся снова; два разных города, две разные жизни; где Луффи, а где — он? — Вижу, ты по мне совсем не скучал, — говорит Луффи, то, что у порога отсутствует лишняя пара обуви — тоже видит; значит, ни парня, ни девушку Ло себе не нашел, а может и нашел, только в квартире сейчас — никого. Ло смотрит на Луффи, в его доме-башке — тоже никого; кот, таращась из-за угла, щурит глаза-огоньки; они сверкают влажным сливочным светом, похожим на смазанные окна поезда. Товарный состав тащится в ночи по воскресным вечерам через мглу, отражаясь в прудовой воде; позади — чернильная синь и поросшее травой поле; с края улицы слышно, как стучат колеса. Луффи дергал его за руку и говорил: — Как думаешь, куда они едут? Луффи дергает его за руку и говорит: — Я поживу у тебя немного? А они даже не друзья — уже никто друг другу; расстались в прошлом марте после очередного урока математики, и поглядите — опять март; Луффи никогда не разбирался в точных науках, они были непонятными и сложными; Ло тоже был непонятным и сложным, но — не состоял из цифр. Из чего он тогда состоял? Ло проверяет наличие хозяев в доме-башке, там — все еще никого. Луффи несет ерунду про то, что в большом городе ему не нравится; про дохлых голубей на асфальте, которые врезаются в стеклянные здания и падают к ногам; про то, что в прошлом году заболел и до сих пор не смог отойти; кашляю еще, говорит он, и показывает ладони с красными кляксами. — Ты кашляешь кровью? — спрашивает у него Ло. — Откуда ты знаешь, где я теперь живу? — спрашивает у него Ло. Луффи ему улыбается; кот, пятясь назад, прячется под столешницу. Ло не любит весну и март тоже не любит; марта не существует; март — месяц-перевертыш, оставляет под талыми сугробами бездонные кроличьи норы, стирает с зубов морозную ваниль февраля; март пытается казаться зимой и весной одновременно; месяц идущего по реке льда. Ло заглядывает в календарь, но марта в нем нет; одиннадцать месяцев, триста тридцать пять дней в году; все, что происходит на стыке двух сезонов, — галлюцинация; март — просто долгое начало апреля. — Бесконечный бронхит, — говорит Луффи, сплевывая кровавую слюну; выпрямляется, вытирая сырыми ладонями лицо; в квартире пахнет лавандой и кровью; Ло говорит ему: — Тебе лучше уйти. Луффи отвечает: — Это то, чего ты так долго хотел, верно? Найди себе девочку, говорил отец Ло; все, что не делается — к лучшему, говорил он; Ло после переезда заводит себе кота, но не называет его в честь Луффи; на кухне в вазочке стоят яблоки белый налив, подгнившие с одного бока; почти «желтый прозрачный»; варенье из них — медово-карамельное и по цвету похоже на смолу; Луффи откусывает от рыхлого яблока кусок, на деснах — кровь; на яблоке — кровь; Ло оборачивается: вся столешница в кровавых отпечатках пальцев. — А помнишь, как мы встречали поезда? — говорит Луффи, пережевывая яблоко, — а помнишь, как мы смотрели, как в августе умирает последний закат? А помнишь, как мы катались на велосипеде по накатанной пыльной дороге и босиком ходили к речке; помнишь жаркое первое сентября в кипенно-белых рубашках с натирающим воротничком и солнце, которое припекало голову; помнишь уроки биологии, на которых разглядывали стоящие в стеклянном шкафу распоротые тельца животных и смеялись с того, как смешно звучит слово «тушканчик?» — Не помнишь? — Не помню. — Все ты помнишь, — говорит Луффи и фыркает. Кот трется о ноги Ло и шипит на Луффи; вся одежда в белых длинных волосах; зрачки-иголки; зрачки-вселенные; неловкое желание взять за руку и трогательный замер температуры касанием губ к чужому лбу; конечно же, Ло помнит, но лучше бы не помнил; конечно же. Воспоминания разблокированы. Луффи складывает вещи в шкаф и занимает левую сторону постели; левая — это которая у стены, чтобы ночью утыкаться в нее носом; чтобы сзади никто не обнимал, хотя вроде бы есть кому; левая — потому что сердце с левой стороны, но сердце уже давно не бьется; Ло ковыряет вилкой в тарелке жареную морковку; он оголенный нерв без инъекций новокаина. Змеевидный товарный состав тащится над прудом, колеса выдают громкий дробный стук; не лают собаки во дворах, услышав бредущего по улице прохожего; не горит свет над закрытым магазином, источая болезнь; не работает опрыскиватель над чьими-то грядками; Ло моргает и поднимает голову; Луффи наклоняется над ним; глазные яблоки с кровавыми прожилкам, на свету зрачок растекается в радужке; наполовину слепой; наполовину у… — Давай начнем сначала? — спрашивает Луффи; что бы ни ответил Ло, это не имеет значения; давай начнем сначала, я снова тебе доверюсь, давай начнем сначала — проводим, как и раньше, уходящие вдаль поезда? Ло жалеет, что, как в школе, нельзя ластиком стереть часть своей жизни. Всего год проходит, а как будто — миллионы эволюций; на городской реке под мостом взрывают откалывающиеся льдины, чтобы они не повреждали конструкции опор; Ло отвечает: — Давай, — но имеет ввиду совсем не это; поутру, найдя своего кота с переломанной шеей, слышит от Луффи смех: — Тебе можно, а мне нельзя? Можно, конечно, всегда все было можно, и Ло жмурится, чтобы от хруста собственного шейного отдела было не так страшно. У Луффи руки холодные и постоянно измазаны кровью; Ло дает ему лекарство от бронхита, а после пальцами лезет в рот — проверить, что тот его проглотил; таблетки горькие, говорит Луффи, и сигареты твои горькие, но все равно лезет за поцелуем, если Ло покурит. А Ло знает, что будь у него девушка, Луффи утопил бы ее в ванне; выбросил бы потом в мусоропровод, как кота; кот вообще ни в чем не виноват, говорит Ло; Луффи отвечает: — А я? Я виноват? Никто не виноват, Луффи не виноват; не виновата стена, которую они разрисовывали на задней стороне двора цветными мелками, и слова не виноваты, которые они произносили; вино не виновато, хотя говорят, что без вина виноватых не бывает, или правильно «без вины»? Ло пытается уклониться, когда Луффи проводит рукой по его волосам; вздрагивает, пока ладони скользят под футболку и очерчивают ключицы; Ло тоже пьет лекарства — все подряд пьет, любую дрянь в рот тащит; Луффи говорит, что из него плохой врач и человек — тоже плохой; расстегивает его ширинку с вопросом: — Чего тебе все время не нравилось? Все, хочет сказать Ло, каждая проведенная секунда; он бредил не от влюбленности, а от лихорадки; от того, что в степях всегда жарче, чем в городе, а вода — теплая даже ночью; в прихожей постоянно воняло мокрой псиной и цветущей вишней; пальцы, липкие от арбузного сока; муравьи, таскающие со столешницы кристаллы рассыпанного сахара; Луффи спрашивал, куда едут все эти люди в поездах, и Ло, сев на один из таких, наконец узнал, куда. Никуда. В какую бы точку мира не пролегал маршрут, за контур собственной линии жизни уехать нельзя. Если, конечно, вместо того, чтобы садиться в поезд, не встать перед ним, пока он едет. Найди себе девочку, говорил отец; все, что не делается — к лучшему, говорил он; Ло сползает с дивана, когда чувствует губы на своем члене; как в школе на переменке; как за последней партой на уроке обществознания; Ло, расскажи, какие у тебя есть права? Когда Луффи на коленях под партой — только право хранить молчание. Ло оттирает засохшую кровь со столешницы, пока та не начинает скрипеть; докладывает яблоки в вазу, проверяет зубы Луффи; они черные-черные, будто измазаны в дегте, с непонятным желтым налетом; Луффи говорит, что он съел шмеля; Луффи говорит, что это из-за количества сладкого; Ло смотрит на кончик своего пальца с набухающей там каплей красного — укололся о клык. Луффи карябает незаживающие царапины, снимая с них корочку; трет ярко-лиловые синяки; гематомы разрастаются, шелушится кожа рук; Ло клеит Луффи на нос пластырь с Лило и Стичем; Ло приглаживает края, чтобы они не отлипли; кровь продолжает сочиться из носа Луффи, и он вытирает ее сгибом запястья. — Атомный ледокол способен автономно существовать до полугода, находясь в дрейфе посреди открытого океана, — говорит Луффи; отпивает из кружки Ло чай, оставляя кровавый след от губ; Ло смотрит — на поверхности мутные разводы, под которыми беспокойно вращается заварка. — И что? — спрашивает он. И что? Будет больно? Не будет. А если будет? И что? — Ты — атомный ледокол, — говорит Луффи, Ло думает о марте; о том, как он курил под лестницей вместо урока физики; думает о уравнениях Ньютона, которые объяснял Луффи; о материках, которые искал на его теле; все, что случилось в школьном туалете на втором этаже, навсегда осталось там; Ло, это был ты. А в ноябре на пруду вода промерзала так, что — до самого дна; никаких атомных ледоколов, только поезд змеей продолжал воскресным вечером тащиться по линии горизонта, окрашивая свежевыпавший снег в оранжевый. — Поиграем в снежки? — спрашивает Луффи, Ло выглядывает в окно; на сухом асфальте оттаивает последний грязный сугроб. — Останься, — говорит Луффи, когда Ло открывает дверь; останься, говорит он и затаскивает Ло внутрь; «останься» звучит как запирающийся замок, как выкинутый с балкона ключ; останься, и неважно, что в холодильнике — только смердящая лужица из-за подтекающего говяжьего фарша; останься со мной, останься на ночь, останься. После полуночи на улице никого — ничего — не было, кроме звезд; неосвещенные переулки, обрывающиеся пустырями, заброшенные постройки; выбеленные солнцем и временем строительные плиты; в школьной рубашке после учебного дня, в неудобных туфлях, с рюкзаком, где два батончика сникерса и пачка презервативов, останьсяяяяя, мы вместе сделаем работу над ошибками. — Если ты уедешь, мне будет очень грустно, — говорил Луффи, пока они шли домой. — Если ты уедешь, я буду по тебе скучать, — говорил Луффи, пока Ло стискивал его влажную от пота ладонь. — Если ты уедешь, я вскрою себе вены, — говорил Луффи; он это несерьезно; лучше, конечно, не уезжать, чтобы не проверять наверняка, но если… — Ты уедешь? — спрашивал он, когда Ло придавливал его к теплой стене дома рядом с открытым окном спальни родителей. Там, где сейчас твои руки, какой материк? Ло прикусывал его ключицы; родители не должны видеть, не должны слышать и знать; найди себе девочку, говорил отец; все, что не делается — к лучшему, говорил он; (все, что не делается — к лучшему), а то, что делается, к чему тогда? И чем заткнуть чужой рот, когда трение между телами вызывает конвульсии, особенно если знаешь, что все — напрасно; останьсяяяяя, стучит сердце под ладонью, а Ло остаться не может и остановиться — тоже. В прихожей — ярко-солнечно и пахнет сиренью — совсем не по-мартовски, не слякотно, не сыро, даже пожухлых листьев на коврике нет; пол и стены перемазаны кровью, слезами, слюной; Ло целует сухие потресканные губы; Ло не ел ничего уже два дня; Ло проверяет, есть ли кто в доме-башке, а там — паутина и пыль, и змеевидные поезда, провожаемые им после заката; табели успеваемости с одними пятерками; ты отлично справляешься с тем, как трахать кого-то, Ло, а с остальным — не особо, и поэтому ты отправлен на пересдачу. — Какое твое любимое время года? — спрашивает Луффи; свешивается с кровати вниз головой, закидывает ноги на подушки; все постельное белье в крови; Ло не знает, в крови Луффи или — его; все перепутано-перемазано, срастается воедино в один индивид; превращается в одно существо; с прошлого вечера вода из крана течет ржавая, с ошметками подвергшегося коррозии металла. — Весна, — отвечает Ло, но — врет; за окном все еще начало апреля; не март — конечно нет; марта не существует, он тает вместе с сугробами сразу после того, как заканчивается февраль; в прошлый раз год был високосный — в этом все дело; все биологические ритмы нарушены, все часы показывают неправильное время. — Мое тоже, — отвечает Луффи и улыбается; Ло на него не смотрит; Луффи ничуть не взрослеет и внешне никак не меняется; ходит босой по дому, залезает на подоконник девятого этажа. — Хочешь, спрыгну? — спрашивает так, будто это что-то изменит; Ло выпивает еще таблеток; выпивает аспирин, анальгин, аскорбинку с малиновым вкусом; пережевывает порошок, размазывает по небу; аскорбинка однозначно поможет — так было в школе; в школе валерьянка помогала и глицин помогал; Луффи, глядящий на него снизу вверх, — тоже помогал; они вместе решали задачки по химии и искали число Адока… Авога… Авока… …до. Что? — Ты знал, что лед начинает идти в апреле? — спрашивает Луффи. — Говорят, что деятельность человека вызывает глобальное потепление. Нарушается озоновый слой, отходит вечная мерзлота. Из-за людей, из-за тебя, — Луффи щурит полуслепые глаза, — в частности. — Год високосный, — отвечает Ло; как будто каждый год — високосный. Как будто поезд, который они видели в воскресенье, не делает оборот вокруг земного шара, чтобы снова проехать через их края. Как будто он — не второй спутник Земли. — Ты мог остаться, правда ведь? — спрашивает Луффи. — И ты мог тоже, — говорит Ло, — остановиться. Все, что не делается — к лучшему, говорил отец; найди себе девочку, говорил он; а Ло нашел уже себе мальчика и деньги на рафаэлки; конфетки — карамельные или не очень; и поводы для тревожности, и обсессии; и монстры из шкафа не казались уже такими страшными, когда Луффи говорил ему: — Если ты уедешь, я вскрою себе вены. Луффи говорил ему: — Если ты уедешь, я подвешусь на люстре. Луффи говорил ему: — Если ты уедешь, я спрыгну со школьной крыши. Луффи говорил ему: — Смотри какой лед в марте хрупкий, странно, правда? Река огибала город с западной стороны и где-то «там» — впадала в озеро; где-то в другом мире, который Ло никогда не видел; он ничего не видел, кроме степи и зайцев-русаков; кроме полозов на заднем дворе; кроме яблок белый налив, почти — «желтый прозрачный», и тетрадок зеленого цвета в клетку, пахнущих математикой и синими чернилами. Ничего, кроме огромных зрачков Луффи, даже — какого цвета у одноклассницы нижнее белье; а летом где-то уставший мужчина на голубой водовозке не поливает петуньи и бархатцы на городской площади что ли? Правда-правда? После школьного выпускного — университет и бутылка шнапса, передаваемая по кругу; после выпускного курить уже можно при родителях и матом ругаться; это не конец света и не конец жизни; увидимся в следующем июле; Луффи продолжал нудеть: — Останься. Опосля ужасно холодной зимы — на редкость теплый март; такой теплый, что капель началась в феврале, а после — тронулся лед; (тронулся лед), но был все еще достаточно толстый, чтобы выдерживать чужой вес; Ло с Луффи вышли к реке; небо было безоблачное и ультрамариновое. Талый снег пурпуром отливал на свету и искрил ярче, чем ограненный алмаз; Ло чувствовал себя усталым; Ло чувствовал себя мертвым; Ло ничего не хотел, кроме рондо с мятой; лед в марте — это рондо с мятой, на вид прочная спрессованная субстанция, но чуть надкуси — и уже нет. Луффи продолжал нудеть: — Останьсяяяя. Ты будешь чувствовать себя виноватым, если со мной что-то случится, говорил он; ты никуда не уедешь, говорил он; тебе ведь на самом деле это не нужно, говорил он; без вины не бывает виноватых, а может, все-таки «без вина»? — Смотри какой лед в марте хрупкий, — говорил Луффи и подпрыгивал. — Странно, — говорил он и подпрыгивал. — Правда ведь? — говорил он, а лед хрустел у него под ногами и шел трещинами. Ло, ты убеждал, что не будет больно, — ты это про секс или про себя? Найди себе девочку, говорил отец; все, что не делается — к лучшему, говорил он; все, что ни делается — к лучшему, думал Ло, когда Луффи после очередного прыжка провалился под лед. Вода в марте — два градуса выше нуля, ледянее, чем вечная мерзлота; черная и вязкая, тревожная, болезненная; Луффи оставил после себя фонтан брызг и влажную лужу на снегу; бездонную кроличью нору, в которую страшно заглянуть; бесконечную бездну и пару десятков пузырей на поверхности, а после — ничего. Вот так просто — перестать быть без боязни последний раз увидеть темное солнце сквозь искаженную линзу мертвой речной воды; легкомысленно считать, что все, что было, что-то значит; верить, что влажные поцелуи на переменах, когда никто не видит, — это все, что у них есть; (вот так просто). То, что случилось в школьном туалете на втором этаже, навсегда осталось там; все фантики из-под сникерсов и презервативов; покусанные карандаши; выдранные из тетрадки и смятые листки с неправильным домашним заданием; все элективы, работы над ошибками и контрольные. Найди себе девочку, говорил отец; все, что не делается — к лучшему, говорил он; — Почему ты меня не спас? — спрашивает Луффи, а Ло уже был в процессе — и с поиском девочки, и с тем, что делается и — не делается. Ло сказал родителям, что если бы попытался помочь, то неизбежно утонул бы следом; Ло сказал родителям, что у реки было сильное подводное течение, и Луффи моментально унесло; Ло сказал родителям, что ему очень жаль, что так вышло; Ло сказал родителям все, кроме правды; что не делается — к лучшему, что ни делается — к лучшему, что не делается — к лучшему, что ни делается — к лучшему. Ло отвечает: — Вырастешь — поймешь.