Hellawes — Мора
Hellawes — Обряд
Hellawes — Если я умру
***
Чимин просыпается на огромном зелёном поле, усыпанном большими ромашками. Над головой бескрайнее нежно-голубое небо без единого облачка. На поле стоит необычайная тишина. Голова слегка гудела, а в глазах двоилось. Собравшись с силой, парень приподнялся на локтях, увидел неподалеку человека, что с интересом смотрел на ведьмака. Волосы его красно-рыжие, как солнце, даже ярче, чем у самого Чимина, растрепаны в разные стороны, чем-то напоминая одуванчик. Парень склоняет голову на бок, продолжая дотошно рассматривать Пака. Затем расплывается в счастливейшей улыбке, слыша, как Чимин подает голос: — Кто ты? — плохо соображая, интересуется ведьмак. — Где это мы? — Приветствую тебя в моих владениях, — незнакомец обводит руками окрестность в призывном жесте, только сейчас Чим понимает, что вся поляна залита необычайным золотым свечением, на деревьях, траве и цветах — повсюду пляшут безумно яркие, пронизывающие все на своем пути, солнечные лучи. — Я Хорс. Бог солнца. И я победил, — он победно протягивает Чимину руку. Голос его спокойный и мягкий. Одежда тончайшая, как солнечный свет, улыбка на лице спокойная, можно даже сказать, умиротворенная. У Пака нет причин не верить этому человеку. Он помнит все слишком хорошо, чтобы сомневаться. Чимин принимает руку парня, цепляется за теплые, почти горячие пальцы своими ледяными. Хосок только бережно их сжимает, притягивая парня к себе, укутывая его в объятье теплого света, шепчет: — Это был правильный выбор, поэтому ты здесь.***
Намджун зол. Намджун просто в ярости, никогда еще мужчина не был настолько близок к цели, чтоб провалиться. Судьи полностью оправдали Чонгука, выпустили из-под стражи и его, и эльфа, и несостоявшегося монаха. Намджун действительно был зол, так зол, что ярость застилает глаза, отключает стоп-сигналы и рвется наружу. Спускаясь в подвал по каменным ступеням, Ким от злости несколько раз спотыкается, чуть не повредив ногу, но не останавливается ни на секунду, целенаправленно движется к объекту своей злости. Пак сидит на грязном полу холодной камеры, смотрит в одну точку, а про себя, как мантру, повторяет одно и то же: «Я сделал все правильно. Не страшно. Не страшно, не боюсь», — хотя самого уже порядком потряхивает от паники. Увидев спускающегося к нему Намджуна, Чим взял себя в руки, не показать страх сейчас казалось очень важным. — У тебя был шанс, — выплевывает Нам, подлетая к решетке. — А теперь я устрою для тебя самое мучительное, самое болезненное наказание, какое только возможно. Ты будешь молить о пощаде. Ты задохнешься от боли, будешь захлебываться в собственной крови, — отпирает камеру, проходит внутрь, на каждое брошенное слово — действие. Он хватает парня за подбородок, пальцами впивается в нежную кожу, подтягивая ближе, пытается ненависть передать хоть взглядом, хоть жестом. — Ты у меня легкой смерти не жди, ты упустил на нее шанс, — злобно, с остервенением отбрасывает ведьмака на холодный, твердый пол, до стертых ладоней. Развернувшись, направляется к совету судей для принятия решения, бросает страже, чтоб до приговора Пака не кормили, и велит снова подвесить того за кандалы. В совете не разделяют мнение Кима о жестокости меры наказания для Чимина. Верховный судья настаивает на единственном, по его мнению, оптимальном решении — казни на костре. Сжечь, так как некоторые другие казни, по слухам, в прошлом были не эффективны по отношению к этому ведьмаку. Но Намджун не будет Намджуном, если не добьется своего. Чонгука вообще не пустили на совет, считая, что он все еще подвержен чарам.***
Пробраться в подвальные клетки для Чонгука дело несложное, куда сложнее будет убедить парня бежать. Пока его друзья сообща отвлекали охрану, Чон без труда проник в хорошо знакомое место. Увидев его, Чимин буквально подпрыгнул от неожиданности, не то, чтобы он не рад видеть инквизитора, ему было страшно. Парень не хотел объясняться перед Чонгуком за свой поступок. Не успев и перекинуться парой слов, парни услышали приближающиеся шаги в коридоре, и Чон поспешил скрыться в соседней открытой камере. Дверь заскрипела, заставляя ледяными мурашками покрыться кожу. Как и ожидалось, сообщить о решении судей пришел именно генерал Ким. Скептически осмотрев помещение, Намджун отпер замок на решетке и, войдя внутрь, заговорил: — Скучал, солнце? — у Чона желваки заходили ходуном от такого обращения к его мальчику. Руки сжались в кулаки, но он стерпел. Нельзя выдавать себя, иначе весь их план полетит коту под хвост. — Я пришел сообщить тебе, — продолжал Джун. — О твоей казни, — голос его становился все серьезнее с каждым словом. Рычащие звуки агрессии так и сквозили в каждом предложении. — Завтра тебя проведут голым до площади, по пути каждый желающий сможет оставить отметину на твоем теле, а когда сил у тебя не останется не то, чтобы идти, даже на крики не хватит, тебя подвесят к столбу и сожгут заживо, тебе не дадут потерять сознание, ты испытаешь такую боль, — голос Нама дрожал от предвкушения, взгляд мазнул по лицу ведьмака, затем скользнул к выходу из камеры. На лице слегка заиграл азарт. — А Чонгук будет смотреть на все это, не в силах хоть как-то тебе помочь. И даже не думай бежать, наказание понесешь либо ты, либо все те, кто дорог тебе. Ты ведь знаешь это, солнце. Ты точно все знаешь, ты видел, — слова растягиваются, как песчаные змеи на солнце, заползающие в сознание, проходясь по нервам колючей чешуей. Довольный реакцией ведьмака, заметив на миг проступивший ужас в глазах Пака, Ким испытал удовлетворение. Для полного счастья не хватало только увидеть слез. С надменной улыбкой генерал покинул камеру, не сказав больше ни слова и даже не удосужившись запереть замок. Раз ребятки хотят поиграть, так почему бы и не сыграть по-крупному. Попытаться в последний раз уличить Чона. Не веря своим глазам, Чонгук дёргает за решетку — открыта. Быстро заходя внутрь, хватает Пака за руку, прижимая к себе. Нашептывал, что увезет его, спрячет и никому не позволит причинить боль. Он все слышал, вплоть до последнего слова. Ведьмак аккуратно расцепляет его руки, мотая головой в отрицательном жесте, повторяя шепотом: — Нет, нет, нет… — поднимая обреченный взгляд на Чона, снова машет головой. — Нет, Чонгук, я не могу, — опускает голову вниз. — Зачем ты пришел? Ты слышал его… — Нет, Чимин, все будет хорошо, — снова прижимая хрупкое тело ближе. — Нет, Гуки, ты не понимаешь, если я сбегу, он возьмется за вас, а потом… — ведьмак останавливается, решая говорить или нет. — Потом он найдет и меня. Знаешь, какую жизнь генерал обещал мне, если я сделаю все, как велено? Чон склонился к лицу Пака, на секунду ловя страх в искалеченном взгляде, поднял дрожащими пальцами подбородок, всматриваясь в любимые глаза: — Я не могу оставить тебя здесь. Я не смогу смотреть, я… не смогу… — голос пропитан отчаянием. — Поэтому, — тихо начинает Чимин, — у меня к тебе будет одна просьба, — ведьмак уводит взгляд, не в силах смотреть в глаза, жмурится, силится попросить. — Что? Малыш, для тебя все, что угодно. Отступив на пару шагов, Пак отворачивается к стене. Звук его голоса доходит до Чона, как через вату. Несколько слов, и парень уже понимает, к чему тот клонит. — У тебя есть с собой кинжал? — нутро инквизитора разрывает от услышанного. — Конечно же есть. Он всегда при тебе, — все же не получилось выдавить хоть какое-то подобие улыбки. — Нет, Чимин! Нет. Я не смогу. — Пожалуйста, Чонгук… — бросается умолять Пак. — Ты слышал Намджуна. Они сожгут меня! Я не хочу умирать в огне. Только не так, — перебирая тонкими пальцами по одежде Чона, сжимая и разжимая их. — Это должен сделать ты, — уже шепотом куда-то в складки одежды. Тянется к ножнам за поясом инквизитора, получает сопротивление, но продолжает свое. — Я не стану убегать, слишком дорого это обходится, — рука уже добралась до рукояти. — Это лучшее, что я могу сделать. Парень вытягивает сверкающее лезвие, вкладывая в любимые руки, как оберег от всех бед. Чонгук, глядя уже полными слез глазами, все машет головой, отрицая, не понимая. Но пальцы все равно смыкаются на эфесе — рефлекс. Его руку накрывают тонкие пальчики, что тоже подрагивают от страха. Но это не так страшно, как то, что ждет его за дверью темницы. Чон прижимает Чимина одной рукой к себе, целует нежно, но жадно. В поцелуе Пак забирает все сомнения. Подтверждает правильность решения. Крепче сжимает пальцы инквизитора, но не смеет двинуться с места. Безумно мало поцелуя, последнего, болезненного, но такого отчаянно необходимого. — Я люблю тебя, слышишь? Чимин, люблю. Тоже. — Тогда помоги… Поцелуй — как обезболивающее, объятья — как защита, лезвие — как спасение. Почти не больно и уже совсем не страшно. Кровь алыми каплями по каменному полу, словно плащи, которых ужасался каждый раз. Слезы размазаны по лицу — не его, чужие, своих уже нет. Чувство слабости, онемение ног, рук. Тяжелые веки, что изо всех сил стараются оставаться открытыми, чтобы как можно дольше видеть лицо. Красивое, печальное лицо, что превращается в гримасу боли. Темно. Сжимая остатки тепла в своих руках, Чон плакал. На его руках кровь не одной ведьмы, в его душе не должно было остаться места для любви. Была злость, ярость, была месть, но ее — никогда. Чувство, лившееся потоком теплой лавы по груди, превратилось в непробиваемую глыбу льда. Все по кругу; смерть — чувство мести, любовь — смерть, снова проклятое чувство мести. Похоже, это не остановить. Чимин был любим богами, а Чон, кажется, проклят ими же. Последние частички жизни рассеиваются по серым каменным стенам. Смысл потерян, его больше нет. Исчез, рождая новый, что отчаянно с яростью долбит по черепной коробке изнутри. В глазах пламя, а на руках кровь. Чон обещает себе, что не последняя.***
— Смотри, там, внизу, — говорит Хосок, — реки крови, ты видишь? — Нет, — откликается Чимин. Чимин ни о чем не жалеет. Хосок лишь кивает головой и странно меняет тему: — Тебе хорошо здесь? — Наверное, да, — неуверенно. — Посмотри, как прекрасны эти цветы. Ты можешь стать ими. Ты расцветешь, если захочешь. — Я хочу… — Тогда возьми меня за руку. — Тепло… — Ты заслужил. «Тепло, как же здесь тепло…»