Evanescence — Bring Me to Life
***
— Пожалуйста, сделай это, Чимин. Так ты хотя бы останешься жив. Намджун всегда держит слово, а я выкручусь, народ меня любит. Я что-нибудь придумаю, — ни на минуту не унимался Чонгук, уговаривая Пака. Чимин не хочет говорить ему о последствиях такого спасения и для Пака тоже. Молчит. Жмется сильнее к телу, взгляд по комнате мечет. После того, как к нему в камеру завели Чона, Чимина не покидает тревога. Он знал, что его чудесное вызволение из подвала — лишь уловка для него и Чонгука. Даже когда инквизитор привел его в свою комнату, уже прибранную после погрома, ведьмак ни на минуту не мог расслабиться. Только после того, как Чонгук смыл с него кровь и подвальную грязь, обработал все ссадины и синяки, переодев в чистую одежду, парень смог немного забыться в объятьях любимого. Но лишь до того момента, как Чон стал уговаривать того, по его мнению, на совершеннейшее безумство. Какие только доводы не приводил Чимин, как только не просил прекратить — бесполезно. Прижимаясь к широкой груди под градом легких поцелуев в макушку, Пак пытался у себя в голове в одиночку решить серьезный вопрос: «как поступить?». Бездействовать уже просто абсурдно, согласиться на «предложение» Кима — считай, предательство и не важно, что объект его всеми руками за. Оставалось еще одно решение, своеобразная и опасная авантюра, но в основном лишь для него самого. Намджун дал на уговоры три дня, и Чимин собирается взять за этот период по максимуму от часов, проведенных вместе с Чоном. Возможно, их последних часов. Чимин крепче прижимается к телу рядом, позволяет поцелуям с макушки перебраться на шею, лицо, затем на глаза, губы. Выдыхает равно от волнения, он скучал, безумно, жгуче. По прикосновениям, ласкам, по сильным рукам, что сжимают хрупкие плечи до посинения. Он скучал так же, как и Чон. Тянется ближе к уху, шепчет так отчаянно, с болью, знает, что по-другому никак: — Хорошо. Я согласен, — сглатывая горький ком в горле. — Только… Эти три дня… — Я не выпущу тебя из рук до самого суда, — с придыханием в самые губы, заставляя молчать и больше не произносить слов. Только стоны, вздохи и звуки ночи, что вот-вот полностью поглотит дневной свет. Аккуратно, чтобы не задеть израненную спину, Чон затаскивает Пака на себя. Так и сидя телом к телу, глаза в глаза, руками притягивают ближе, пытаются насытиться, с болью глядят оба: Чонгук смирившись, ради любимого готовый на все угодно, а Чимин — слегка растерянный, озадаченный своим нелегким решением, но от того не менее смирен его взгляд. — Не волнуйся, малыш, со мной все будет хорошо, — шепчет, поцелуями осыпая плечи. — С тобой все будет хорошо, — вторит ведьмак, дрожа всем телом, цепляясь за возможность снова хоть не на долго, но жить. Чон плавно опрокидывается на кровать, утягивая за собой и Пака, что упирается маленькими ладошками в могучую грудь. Прижимает близко, тесно, но совершенно бережно, кончиками пальцев проводит по пояснице, вызывая крошечные разряды молний в местах соприкосновения, которые прошивают насквозь бархатистую кожу. Спускает руки ниже, забираясь под кромку штанов. Гладит, сжимает так трепетно, так аккуратно, ловит губами каждый рваный вздох, каждый стон, срывающийся с нежнейших, искусанных губ. Корочка запекшейся крови на них лопается, и в поцелуй просачивается такое дикое отчаяние вперемешку с болью и желанием. Больше. Чтоб хотя бы попытаться насытиться, чтоб не потерять ни одного мгновения. Пока это возможно. Чонгук плавно стягивает рубашку парня, откидывая куда-то на пол, не может без боли смотреть на истерзанное тело, прикрывает глаза, пока Чимин судорожно, трясущимися пальцами расстегивает пуговицы на его собственной. Хочется не ждать, хочется брать, пока время еще не вышло. Пока так правильно. Одежда уже не имела смысла, а прикосновения к ободранной коже не приносили должного дискомфорта, глаза застилало серой дымкой отчаянного желания. Ведьмак сам управлял своим телом: льнул, терся, словно пытаясь врасти под кожу, заставить запомнить каждый изгиб, каждую родинку, каждый шрам, как болезненное напоминание их отчаянной попытки любить. Проникновение плавное, болезненное. Тело еще не отошло от жестоких ударов, но это ни сколько не беспокоит ведьмака. Это слишком ничтожная плата за последние ласки от единственного желанного всем сердцем человека. Толчков, безумно медленных, не хватает, чтобы насытиться. Рук по телу, хаотично блуждающих, ничтожно мало. Поцелуи со вкусом крови из разбитой губы отдают отчаянием. Посиневшие пальцы обхватывают крепкие плечи, в попытке приподнять тело под собой. В изумрудных глазах столько мольбы, что невозможно не поддаться. И Чон поддается, валит крошечное тело на изодранную спину, извиняясь, зацеловывает грудь, шею, каждый синяк, каждый след на хрустальной коже. Вжимается сильнее, входит резче. До голубых звёзд перед глазами. Руками ласкает, языком забирается в рот. Держит. Не отпускает, сквозь болезненный стон пытаясь забрать хоть часть физической боли, даря взамен душевные терзания. Долго, больно, но безумно хорошо и правильно. Ради такого можно и умереть. Голоса охрипшие у обоих: один извиняется за несдержанность, второй благодарит за чувства. Парни долго лежали в обнимку. Чон, перевернув ведьмака на живот и уложив себе на грудь, нежно поглаживал огненные пряди, забирался пятерней в густоту волос, не в силах оторваться от любимого, не имея никакого желания для этого. Чимин вырисовывал тонкими пальцами завитки на животе и ребрах инквизитора, вызывая у того улыбку от щекочущих прикосновений. Тычется теплым носом в шею и шепчет: — Чонгука. Мне кажется, что я тебя люблю, — тихо-тихо, будто бы боясь собственных слов или реакции на них. Инквизитор только на секунду замер, осмысливая услышанное. Поднял слегка подрагивающими пальцами печальное лицо ведьмака, заглядывая в чистые, полные грусти глаза. — Всё будет хорошо, Чимина, — крепче прижимая к груди измученного парня. — Ты мне веришь? — Несомненно…***
По темному подвальному коридору, что ведет от подземных катакомб монастыря до дворцовых острог, стражники ведут парнишку, что несет на руках бессознательное, маленькое тельце эльфа. Юноша после тяжелого удара приходил в сознание несколько раз, но раз за разом наблюдал только каменные стены холодного колодца. За пару дней, что он провел по колено в воде, свисающим на тяжелой стальной цепи, сильно ослаб и промерз до костей. Тэ до сих пор помнит реакцию Чонгука, когда тот заявил, что ему нравится его помощник. Такой ярости в свою сторону от Чона парень не ожидал. Думал, что друг поддержит, поймет влечение, что не осудит и что отношения их не изменятся. Это должен был быть их секрет. Так жестоко он еще никогда не ошибался. Все клятвы в вечной дружбе рассыпались осколками бокала, что инквизитор в гневе запустил в парня, промахиваясь из-за трясущихся рук. Дружбе, такой долгой и, казалось бы, крепкой, пришел конец. Тэхен до сих пор питает симпатию к ушастому чертенку, что раньше вовсю сновал за Чоном. Ему ужасно больно смотреть сейчас на замученного Мина, но хоть и обстоятельства встречи весьма настораживающие, парень рад снова видеть свою первую влюбленность. Широкий коридор освещается лишь факелами в руках стражников, сужаясь немного за поворотом, ведущим к замку. В голове Кима крутится множество предположений, но ни в одно из них не хочется верить. Тревожное чувство не покидает парня, эльф в руках Тэхена немного заворочался, прижимаясь чуть ближе к теплой груди, заставляя давно забытые чувства разжечься в сердце вновь. Парень понимает, что скучал по ушастому безобразию, что часто подстегивал его обидными шутками, а когда Ким обижался на это, трепал по голове, с улыбкой произносил: «Ну, чего ты? Я ж любя». Тогда Тэ придавал этому какое-то особое значение и улыбался в ответ, не в силах хранить обиду. Тогда он не решился на признание, а после ссоры с Чоном у него не было больше на это шанса. Тоннель вильнул еще пару раз и вывел «компанию» к решетчатой двери, ведущей в глубокий подвал здания. Парней завели в одну из пустующих камер и заперли, не сказав ни слова. Тэ решился подать голос: — Ему нужна сухая одежда. И что-то поесть. Иначе он может умереть. Один из охранников кинул на эльфа взгляд снисхождения, кивнул головой и бросил: — Я пришлю кого-нибудь, — небрежно сказал он и скрылся за остальной стражей. Ким знает, что Юнги очень сильный эльф, но от этого беспокойство за его жизнь не уменьшилось. А теплые чувства продолжали разрастаться виноградной лозой, опутывая мысли и сердце. Он действительно скучал, только сейчас понял как сильно. Парень уже успел забыть насколько прекрасен Юнги, на сколько тонок и как красивы его глаза, когда тот с хитрым прищуром глядит будто сквозь плоть, заглядывая прямо в душу. Теперь у него предостаточно времени вспомнить.***
На главной площади под палящим не по-весеннему солнцем растянулась вереница судей, собравшихся возле небольшого постамента в центре. Толпа, окружившая их со всех сторон, нетерпеливо ожидала начало слушания. Возбужденные возгласы, перешептывания и даже тяжелые вздохи раздавались отовсюду. На верхнем этаже башни, прижавшись друг к другу, стояли в комнате Чона двое парней. Ненасытившиеся лаской за короткие дни, проведенные вместе. Прощались. Оба знали об этом, но не говорили вслух. В дверь тихо постучал стюард, сообщая, что пора спуститься вниз. — Пойдем? — переминаясь с ноги на ногу, проговорил Пак. — Да, — чуть помедлив, отвечал ему инквизитор, но рук не разжимал. Спускаясь по длинной лестнице, Чимин теснее жался в прижимающую его руку Чона. Было страшно, особенно учитывая то, что он собирался сказать. На улице огромная толпа народа, грозные судьи и куча стражи в полной боевой готовности. Пальцы дрожали, скатываясь по темной ткани шелковой рубашки инквизитора, ноги предательски подкашивались. Если бы не Чонгук, крепко держащий за плечи, парень наверняка бы уже осел на ступени, не в силах сделать и шаг. На выходе парни нехотя отлипли друг от друга, чтоб не вызвать у толпы бурной реакции. На площади их вывели в центр постамента, но действо не начиналось, будто ждали кого-то еще. Затем с дальнего двора раздался скрип ржавых петель подвальной двери. Сердце Чимина словно кольнуло острой иглой и рухнуло к самим ногам, когда он увидел, как оттуда выводят еще двоих. Маленькую светлую, измученную на вид макушку и родное до боли лицо. Внутренности сжались, а уверенность в правильности своего решения укрепилась в разы. Чонгук же лишь сжал кулаки до синих вен из-под кожи, взглянул на Пака, качнув головой в знак того, чтобы тот был сильным и не отступал от плана. А у самого больно сжалось в груди. На кону теперь еще больше, чтобы менять решение, да и одного Чимина вполне хватает, чтоб без сомнений шагнуть навстречу смерти. В том, что Намджун потребует для него казни, уже не оставалось сомнений. Юнги и Тэхена подвели к центру постамента. Как только второй увидел там Чимина, паника взяла его за горло когтистой, смрадной лапой. В глазах испуг. Он уже было рванул к Паку, но охрана остановила в ту же секунду. Раскрыв рот, не в силах произнести и слова, Ким во все глаза уставился на этих двоих. Понимание пришло только после того, как один из судей зачитал обвинения. Тэ бросил злобный взгляд в сторону Чонгука, тот лишь виновато опустил голову. Чего Ким не ожидал от инквизитора, так это раскаяния. — Пак Чимин, — провозгласил человек в красном плаще. — Что Вы можете сказать в свое оправдание? Ведьмак осторожно вышел к судьям, медленно приближаясь к трибунам. И произнес то, чего не ожидал никто: — Я полностью признаю свою вину. Я заколдовал господина Чона и Тэхена. Я обманом заманил и использовал их в своих целях. — Что ты несешь? — не выдерживает Чон и срывается к Паку. Тут же получая тычок от стражника, схватившего его. — Чимин… — а в глазах дикий ужас. Тэхен непонимающе смотрит то на одного, то на другого, осмысливая происходящее, мысли в его голове не укладывались в одну сплошную. Паника разрастается в стократ. Пак разворачивается к судьям, бросив на парней полный уверенности в своих словах взгляд. Им не нужно видеть тот выворачивающий душу страх перед собственной судьбой. Даже боги отступили, оставляя балансировать на краю жизни. Это он точно знает, они не вмешаются больше, он видел. — Эльфы не поддаются моей магии, Вы можете спросить господина Юнги. Он подтвердит мои слова, — взгляд, направленный на Мина, выражает мольбу о подтверждении. В голове у эльфа всплывает недавний диалог с ведьмаком, в котором тот сообщил, что этих двоих ждет смерть, если докажут их вину. «Их сожгут. Обоих» — четко всплывшие в памяти слова. Что-то щелкает в сознании, и Юнги лишь нехотя кивает головой на вопросительные взгляды судей. Процесс окончен. Намджун зол, как зол и Чонгук. Чимина уводят в цепях в подземелье, где он будет дожидаться решения судей о казни. Толпа расходится. На площади остаются трое. Звонкая пощечина оглашает территорию, и громкий возглас Чонгука разбивается о каменные плиты на земле: — Почему, Юнги? Зачем ты это сделал? — Они бы сожгли вас обоих, — держась за горящую щеку, потупив взгляд вниз, тихо произносит Юн. — А я не готов терять ни одного из вас, — с уверенностью, и, немного помолчав, добавил. — Это его решение, Чонгук. Тяжело, когда от одного лишь твоего слова или жеста может решиться судьба человека. Жить, умереть — никогда Мин не желал решать такие вопросы. Но когда из двух зол приходится выбирать, любой здравомыслящий человек выберет меньшее. И от этого меньшего не менее паршиво, а чувство вины жжет, словно изнутри, обугливая свод, затягивая черной дымкой мысли. Это чувство обволакивает Юнги, не даёт дышать, но поступи он иначе, никогда не смог бы простить себя. Это не просто люди. Чон и Тэ — единственные, кто у него есть, каким бы невинным ни был ведьмак, он не готов ради него на такие жертвы, и тот об этом знал, обращаясь к нему с немой просьбой. Да и две жизни против одной. Нет, он никогда и ни за что не поменял бы своего решения. Правильного, но ужасно болезненного, пусть лучше они оба возненавидят его, но будут живы. И это тоже правильно, кто бы и что не говорил.