То, что останется

      Лучшим в этом дне было то, что он, наконец, подходил к концу. Цицерон взбалтывал подогретое вино в кружке, наблюдая за кружащейся красной жидкостью. Частицы специй вместе с типичным для «Алто» осадком закручивались в мутный водоворот. Взрыв смеха заставил Цицерона вздрогнуть и мрачно покоситься на другой конец обеденного стола.        —Это одна из самых нелепых теорий, которые я когда-либо слышал.        Цицерон прислушался к разговору.        —Могу поклясться! Я бы сама не поверила, если бы не убедилась своими глазами. Я купила её в Вайтране, где-то около Виндхельма она убежала и когда я проезжала Вайтран на обратном пути...        — И как ты узнала, что это та же лошадь?        —Она была коричневая, такая, с белым пятном на голове... Что смешного?       Цицерон хмыкнул.        — Если ты вдруг не заметила, глубокоуважаемая Слышащая, то здесь, в Скайриме, половина лошадей коричневые с белой проточиной.        — Эту я запомнила, — Слышащая хлопнула узкой ладонью по столу. — У неё был пустой взгляд... Хватит смеяться, Назир! Что я не узнала бы лошадь, на которой ехала аж до Виндхельма? Они же различаются между собой, неужели вы не замечаете?!        — То есть Слышащая хочет сказать, что лошади в Скайриме убегают, и возвращаются в конюшни, где они были куплены? И ещё меня называют сумасшедшим!       — Вот уж, действительно, чего это они.        Слышащая сердито вытряхнула монеты из небольшого мешка. Назир, посмеиваясь, вернулся к прерванной трапезе.        Несмотря на ярко пылающий очаг, горячее вино и сухую одежду, Цицерон никак не мог согреться. На обратном пути из Солитьюда Слышащая решила срезать путь ("Пойдём напрямик! Ну и что? Там не настолько болотистая местность, я там уже была. Один. Почему ты в последнее время только ноешь? Раньше ты был веселее! "), в итоге, весь день они пробирались по болотам, где оказалась очень даже болотистая местность, иногда по пояс в в ледяной воде. Цицерон украдкой бросал взгляды на пересчитывающую свою выручку Слышащую. Похоже, она не испытывала никаких последствий.        — Можете не верить...Называть меня сумасшедшей...Тридцать пять... Но это так и есть! Тридцать шесть...Что?       Назир, откинувшись на стуле, смотрел на неё с улыбкой. Она заправила тёмную прядь за ухо, украшенное аж четырьмя маленькими серебристыми колечками, и улыбнулась ему в ответ. У Цицерона внутри что-то неприятно сжалось. Он вперился взглядом в ободок кружки. Воцарилась пауза, показавшаяся ему бесконечной.        — Жителей какого города теперь желает облагодетельствовать Слышащая своим ужасно полезным творением? Промедление в таком деле, ха, смерти подобно! А ну как половина мужей придёт в себя, этак они с факелами и вилами будут охотиться за Слышащей по всему Скайриму.        Вырвавшаяся шутка прозвучала неожиданно злобно, но Цицерон испытал мрачное удовольствие, разрушив момент.        Слышащая подняла бровь.        — Пока что мы никуда не едем. Так что можешь заливать маслом, - она бросила на него презрительный взгляд. — Или что ты там делаешь с Матерью...В общем, можешь делать это не спеша.        Она прекрасно знала, что именно он делает с останками, и хоть Цицерон сразу понял, чего она добивается, все равно разозлился. Он скорчил притворно грустное лицо:       — Но это же, кажется, дело всей твоей жизни! Ах, как печально осознавать, что даже к нему Слышащая не может относиться с ответственностью!       Когда Цицерон узнал, чем занимается девчонка — осведомительница, он долго хохотал. Она умела варить простые настойки, а кроме них только одно зелье — и это зелье удавалось ей на славу. По началу, это был ещё один штрих к картине жалкого положения кучки убийц, что именовали себя Темным Братством. Член Братства зарабатывает не убийствами, а продажей любовных зелий, это просто неслыханно! Все это казалось смешным и нелепым, ровно до того момента, как ему довелось увидеть эффект, который производило варево, именуемое "любовным зельем". Слышащая, как какой-нибудь каджит со скумой, кочевала по городам. Клиентки появлялись с завидной регулярностью, при том, что всем было строго на строго запрещено обо всем этом говорить. Её деятельность приносила доход, кроме того, её кочевой образ жизни не вызывал подозрений, так что, с деятельностью осведомителя она справлялась неплохо. Но это зелье…        По началу, Цицерон было ужасно весело ездить с ней (шлюха Астрид отправляла ее на контракты, презрев статус) и наблюдать. Но оказалось, что Слышащая только производит впечатление человека, который знает, что делает. На практике она скорее напоминала безумца, вышагивающего по краю обрыва с головой, задранной к облакам. Её зелье производило чудовищный эффект. Шутка про армию обманутых мужчин все меньше казалась Цицерону шуткой. Он начинал думать, что в Скайриме она оказалась только потому, что Хаммерфелл она своим зелье уже наводнила и бежала от последствий. Однажды, ещё в Фолкрите, любопытство возобладало над неприязнью, и Цицерон поинтересовался у тогда ещё не-Слышащей, пользуется ли она собственным зельем.        "Я что, похожа на идиотку? "— был ему ответ.        Она впилась в него взглядом, похожая на хищную птицу. В комнате словно стало жарче. С непонятным волнением, которое окутывала со всех сторон злость, Цицерон уставился в блестящие тёмные глаза.        —Никак не пойму, как вы путешествуете вместе. Вы же постоянно собачитесь.       Назир переводил взгляд с одной стороны внезапного конфликта на другую. Слышащая медленно усмехнулась, взгляд её снова стал насмешливо - снисходительным.        — Тебе не испортить мне настроение. —она открыла чернильницу и принялась делать записи в небольшую потрепанную книжку. — "Испортить настроение"! И вообще, ты же вроде как шут. Выходит, из тебя так себе шут.        — Шут должен шутить, глава - следить! Кто-то же должен следить за ситуацией... Кто бы мог подумать, что иным главам это не под силу.        Девчонка смерила его презрительным взглядом и вновь повернулась к Назиру. Они начали обсуждать какой-то город, в котором они оба когда-то бывали. Цицерон скользнул взглядом по её бледной шее, разглядывая небольшой горизонтальный шрам.        Глядя на Слышащую, никак нельзя было предположить, что в ней течет кровь редгардов. Кожа её была бледной, тонкие черты лица даже отдаленно не напоминали жителей пустынь. По началу, Цицерон полагал, что она бретонка. Возможно, частично так оно и было, но вопросы и шутки по этому поводу она игнорировала. Взгляд его, непроизвольно, скользнул к острым ключицам, к полукруглому вырезу платья...Во рту стало сухо. Цицерон, запрокинув голову, допил оставшееся вино. Теперь, когда он согрелся, ему начало казаться, что здесь душно.        Злобное удовлетворение от перепалки на время отвлекло его от плохого самочувствия, однако усталость начала брать верх вновь. Терзаемый раздражением, он направился в комнату.       Убежище пустовало, даже Бабетта куда-то ушла. В комнате стояла такая же духота, обволакивающая, почти осязаемая. Стянув доспех и оставшись в нижней рубахе и штанах ("Надо было взять воды...Пожалуй подожду, пока Назир отбудет."), он растянулся на жёсткой каменной кровати, покрытой парой шкур и большим отрезом льняной ткани. Закрыл глаза. Этот день был долгим. Таким утомительным. Болота. Он поморщился. Мышцы немного ломило, голова была тяжёлой. Лежать на спине оказалось не очень удобно, он повернулся с боку на бок, пытаясь принять комфортное положение. Подушка скаталась. Он вновь повернулся, сердито поворошив её. Закрыл глаза. В голову лезли навязчивые мысли, в том числе и о Слышащей...Отчего-то то и дело перед его внутренним взором всплывал то её тонкий шрам на шее, частично закрытый тёмной прядью: "А если птичка закричала, сверну ей шейку чтоб молчала," - то её резко очерченные губы в вечной кривоватой усмешке. Он вновь почувствовал прилив раздражения, вздохнул и снова перевернулся на спину. Эта девчонка ему не нравилась. И не только потому, что в первую их встречу, когда проклятая повозка сломалась, и трижды клятый фермер отказался ему помогать, наплела непойми что стражнику, и, пока бедный Цицерон сидел в вайтранской тюрьме, умыкнула его лошадь.        "—Да, я позаимствовала, позаимствовала! Твою лошадь, но разве ты не сам в этом виноват? Я же уговорила фермера дать инструменты? И чем ты мне оплатил?        —Я дал наглой девице пятьсот золотых монет!        — Ты грубо отказался подвести меня!"       —У меня же совершенно не было места! Куда я мог ее посадить? "На этот огромный ящик"! Святотатство! —он даже задохнулся от негодования и тут же осознал, что разговаривает вслух. Их пререкания частенько заканчивался выковыриванием на свет давних обид. Споры случались каждый раз, когда Слышащая переходила все границы, по мнению Цицерона, в том, как надлежит себя вести главе Тёмного братства (а это происходило довольно часто внутри Убежища, и всегда, когда Слышащая находилась снаружи). Заканчивался спор всегда одинаково — Слышащая не внимала упрекам и, более того, не признавала за собой вину в краже лошади и клевете стражникам, и во многих других вещах, в которых, по её мнению, был виноват сам Цицерон.        Он вздохнул, и вновь повернулся на спину, стараясь отрешиться от мрачных мыслей. Едва сонливость начала овладеть им, эхо смеха Назира из общего зала заставило его проснуться. Всплеск странного чувства Цицерон тут же перенаправил в новый прилив раздражения.       "Столько лет... Бесценный дар слышать голос Матери ночи — и отдан — кому? Девчонке, даже не убийце...Конокрадке. Торгующей любовным зельем... "Ведьма любви", так они ее называют...— он мрачно усмехнулся. — Она не понимает какой чести удостоилась. Никогда не поймёт. Она не способна. "       Наконец, повертевшись на жёстком ложе и вслушиваясь в тишину, прерываемую лишь еле слышным треском свечи, и, неразборчивым и неверным, эхом голосов, он отвлекся от нахлынувших неприятных воспоминаний и от мыслей о Слышащей вообще. Его тяжёлой головой начала овладевать дрема. Спертый влажный воздух лип к коже, ему начало казаться, что он утопает, медленно кружась, в странной тёмной субстанции, и она проникает в него и он растворяется в ней, вместе с редкими звуками убежища, вместе с тихим смехом, что так долго был его спутником. Образы сменяли друг друга, всплывали и тонули в тёмном теплом водовороте, частью которого был и он сам. Блеск кинжала, залитый луной город (Брума?), запах масел и благовоний. Скрип повозки. Тонкая длиннопалая рука, убирающая за ухо подсвеченную золотом солнца прядь, открывая тонкий бледный шрам на длинной шее…Цицерона накрывает аромат трав, мокрой земли и ещё чего-то...Ему слышится смех. Голос приятный и мелодичный, совсем не как... У кого? Он не может вспомнить...Кажется, он забыл что-то важное. Или кого-то...Что-то забавное...Вдруг, ему становится смешно. Он хохочет все сильнее и сильнее. Смех рвется из него наружу, и вдруг оказывается всюду, его засасывает в водоворот смеха, резкого и громкого, он пытается вырваться, но кругом будто бурлящая липкая смола. И она тянет его вниз, безумно смеясь.        Веки были будто налитыми свинцом. Цицерон с трудом разлепил их, и они тут же опустились. Воздух вокруг казался совсем горячим. В голове шумело.       "Бедный Цицерон похоже подхватил заразу во время прогулок по болотам в угоду безответственной Слышащей...Надо пойти попросить что-нибудь у Не-дитя..." — Цицерон попытался шевельнуться, но вместо этого осознал насколько ослаб — не удавалось пошевелить даже пальцем. Не удавалось даже надолго открыть глаза. Шум и звон в голове не прекращался. Одинокая половинка свечи по-прежнему тускло освещала комнату, но что-то загораживало её, и, в сумраке, его тянуло обратно в мерзкий сон. Что-то было неправильным...Мысли текли медленно и тяжело. Цицерона вдруг осенило: "Тень? Откуда ещё эта тень?" Он с трудом скосил глаза. Кажется, за столом кто-то сидит? И этот шум... Кажется, он вовсе не в голове... Скрежет, словно кто-то ковыряет кончиком ножа дерево, шорох ткани, тихое позвякивание...Цицероном медленно начало овладевать беспокойство: за столом, спиной к нему, определённо, сидел человек. Взгромоздившись на стул с ногами, неразборчиво, непрерывно бормотал, разговаривая сам с собой и тихо посмеиваясь. Цицерону с трудом удалось немного повернуть голову. Беспокойство начало усиливаться.        — Кто ты? — голос едва его слушался.        —Кто я! Кто? — он резко запрокинул голову, выпрямившись на стуле и разразился неприятным булькающим смехом. Движения человека были странными, конвульсивными, как у больного запущенной атаксией, словно ему с трудом удавалось управлять телом. Его голос был высоким и надтреснутым, очень резким. Цицерон невольно поморщился.        —Давай-ка лучше ты мне скажи кто я! Уж кому не знать, как не тебе!        Незнакомец всплеснул руками. Вид у него при этом был словно у куклы - марионетки. Цицерона сложно было напугать, но эта ситуация с каждой минутой нравилась ему все меньше. Он отчаянно пытался разглядеть незнакомца. Ему давалось с трудом даже держать глаза открытыми, а тело было словно окаменевшим, и от этого тоже ужасно клонило в сон. Теперь-то, он не мог снова дать себе заснуть.       "Как какой-то незнакомец мог сюда забрести? Может это чья-то шутка? Может..."       — Да перестань, Цицерон, уж здесь то она совсем ни при чем. Не она же приказала тебе убить несча-а-астного безобидного дурака-а-а... — Цицерон уставился на силуэт. В его душе зашевелился иррациональный страх, — Этого не может быть...Ты?...        —Да, да, — тон его писклявого голоса сделался скучающим, — и ты отправил меня прямико-о-м в пустоту! К самому Ситису! Впрочем, после этого нам с тобой неплохо жилось, верно?        Мёртвый шут, наконец, прекратил ковырять столешницу и повернулся лицом к Цицерону. Кинжал звякнул об каменный пол. Против света мало что можно было разглядеть, впрочем, у Цицерона уже отпало это желание вовсе. Среди большого бесформенного тёмного силуэта выделялось лишь слабым светлым пятном его лицо, покрытое темными вкраплениями. Цицерон поспешно опустил взгляд. Шут гаденько захихикал.        — Нет компании лучше шута! Теперь- то времена поменялись, а? Тебе совсем не весело, опять! Твой старый добрый друг знает как все исправить, проще простого, легче лёгкого! Всего-то и надо, что устранить одну небольшую, маленькую помеху. Эту маленькую птичку!        Цицерон изо всех сил пытался начать двигаться, но единственное что менялось — это наполняющий его с каждой минутой страх.        —Что ты несешь? — просипел он, — Слышащая? Ты не посмеешь…И пальцем её тронуть...       — Ах! А ведь я даже не сказал о ком речь! Это уморительно! Ну конечно нет...если бы даже мог! Разве что не в этом смысле...Она нравится мне, весёлая лицедейка – разве мы не похожи? Ведьма любви, ха-ха! Милая пташка. Это не я здесь убийца, и птичек не люблю не я! —он, вновь, неестественно дернул рукой, и, с некоторым трудом примерившись, ткнул костлявым пальцем по направлению Цицерона. — Не будем показывать пальцем, ха!        Он сидел на стуле, покачиваясь, из стороны в сторону. Его голова, слегка с запозданием, болталась вслед за движениями тела. Цицерон чувствовал его взгляд, и от этого взгляда по неподвижному телу бежали мурашки. "Мне нужно пошевелиться...Хотя бы что-нибудь...Ну давай же..."        — Убей её! Ты же так этого хочешь...        — Я не..        — Хочешь! Хочешь! —он взвизгнул, подскакивая на стуле. — Ты пытаешься врать мне?! Я все вижу в твоей голове! Я смотрю на мир из твоих глаз! Цицерон - человек мёртв, ты сам признал это, сам впустил меня!        Он будто не мог устоять на ногах и падал обратно на стул несколько раз.        — Эта девица украла у тебя Мать Ночи! Теперь она крадет у тебя смех! Теперь ты хочешь от меня избавиться!        Ему удалось, наконец, встать на ноги. Цицерону удалось пошевелить указательным пальцем. То и дело приседая под тяжестью плохо скоординированного тела, шут двинулся к нему.        "Я должен шевелиться, должен"        — Ты не…Не дар Матери Ночи...       Костлявая рука, с размаху, оперлась об кровать рядом с его головой. Он почувствовал, как существо взбирается на него. Он не хотел смотреть в это лицо, но и закрыть глаз не мог. Подернутый тлением, когда-то яркий, воротник весь был залит чёрной жижей, вытекающей из глубокого пореза на шее... И из тёмной дыры рта. Страх сковал его словно паралич. Шут навис над ним, конвульсивно подергиваясь. Он начал склонять голову набок.       — Ты ненавидишь её, ненавидишь, — голова продолжала крениться вбок, Цицерон, превозмогая желание закрыть глаза от ужаса, уставился в бледный и рыхлый, в тёмных потеках подбородок, — так отдай её мне! Убей её и мы будем вместе! Убей её и Мать Ночи вновь станет твоей...        Его голова застыла под невообразимым углом, чёрно-синие раздутые губы приоткрылись.        — Убей её... И все станет как прежде...        Чёрная жижа, медленно сочащаяся из его рта, собралась в тягучую каплю и упала Цицерону на подбородок. Усилием воли Цицерон двинул кистью.        —Убирайся...        — Теперь ты хочешь от меня избавиться...Ты убил меня, а теперь хочешь совсем отправить в пустоту? Я так хотел жить...Я так любил жизнь! Я приносил людям смех! А что делал ты? Ну уж нет...Сам убирайся в пустоту, убийца...Прощай, Цицерон — человек…Да здравствует... — ещё одна чёрная капля ударилась об его лицо. Тяжесть на груди мешала дышать.       — Цицерон — Дурак Червей...       Полусгнившая рука двинулась к его горлу.        "Я не хочу смотреть...Помоги мне Ситис..."       Очередная капля чёрной жижи вновь упала на его подбородок. И снова. И опять.        Цицерон дернулся из последних сил...И открыл глаза. Он лежал на кровати, тяжело дыша, глядя в тёмный каменный свод. Что-то капнуло ему на подбородок, и Цицерон, обретший контроль над своим телом, стремительно сел на кровати, поспешно вытираясь: "Всего лишь вода?" Он нервно усмехнулся, разглядывая мокрые пальцы.       "Слава Ситису...Как давно мне не снились кошмары..."        Комната была пуста. В Убежище было совсем тихо, смолкли разговоры: видимо Назир наконец отбыл в Рифтен, как и собирался. Цицерон вытер влажный лоб рукавом.        Тень возле шкафа будто шевельнулась, и Цицерон, не думая, метнул в угол кинжал, который, зазвенев, упал, ударившись об стену. Из горла вырвался судорожный вздох. Впечатление от чудовищного сна все ещё не померкло ни на йоту.        Жара в комнате стала невыносимой. Во рту пересохло так сильно, что с трудом удалось сглотнуть. Цицерон поднялся и пошатываясь направился в зал.        — А, ты снова здесь. А я думала наше общество тебе не мило. Назир уехал. Знаешь сколько мы получили от продажи в Солитьюде? Я. Сколько, я получила. Даже не угадаешь. Хотя попробовать тебе ничего не мешает. Ну, сколько?        Слышащая по-прежнему сидела во главе стола в окружении столбиков монет, ларчика, мешка и пустых кружек. Она, откинувшись на стуле, любовно рассматривала записи в книжке.         Цицерону было не до разговоров. С каждым шагом ему становилось все хуже. Голова начала кружиться. Среди кучи вещей, покрывающих стол, он нашарил взглядом жестяной кувшин. Слышащая продолжала что-то говорить. Он сделал шаг, и почувствовал, что больше не может сохранять равновесие.        —...вот так совпадение! Так что нельзя, чтобы её нашли с моим зельем в карманах. Что, никаких нотаций? Цицерон? Цицерон!        Пол вдруг начал резко приближаться. Его рука, нашарив на стене ткань зацепилась за неё, последнее что он слышал, это треск, звон, и удивлённо - испуганный возглас.