соврал

На никогда не затихающий район опускается ночь. Улицы уже давно освещают фонари, а редкие снежинки пускаются в одиночные пляски, повинуясь порывам ветра. Чихун ёжится, но закрывать окно не спешит. Даже не обращает внимания на то, что пол балкона далеко не тёплый, а его босые ступни уже начинает болезненно покалывать. Он затягивается, прикрывает глаза и упирается предплечьями в оконную раму, напевая при этом что-то. Такое знакомое, тягучее. Жаль, вспомнить не может. Он устал. От вечно недовольного взгляда со стороны когда-то влюбленного лидера, от пререканий с менеджерами, от трагедии в семье, от слишком большого объема работы. От этой квартиры, в которую он спонтанно сбежал вместе с Зико. От группы. От фанатов. От большой любви, которая выжигала все внутренности. От самого себя. Докуренная до самого фильтра сигарета обжигает пальцы задумавшегося мужчины, от чего тот морщится и как-то рассеянно смотрит на неё. Будто спрашивает: «За что ты так со мной?» Окурок летит вниз, а пальцы, успевшие занеметь и перестать слушаться, неловко хватаются за ручку окна. Закрывают с трудом. От внезапной тишины у пепельноволосого кружится голова. Или от уже третьей сигареты подряд? Он не знает точно. Тошнит. Во рту будто кошки нассали. — Пио, какого хуя? — как только мужчина покидает балкон и возвращается в кухню, его потерянный взгляд встречается с пронизывающим, практически яростным. Не сразу он замечает презрительное выражение столь родного лица и хреново замаскированный засос на выпирающей ключице, что сейчас так явно выглядывал из-под ворота футболки от сильного наклона корпуса. — Ты обещал бросить, но опять соврал! — Чихо едва ли ядом не плюётся, кривит губы и потирает большими пальцами костяшки других пальцев. Нервничает, что-то обдумывает. А сам Чихун молчит, в глаза больше не смотрит. Он переводит блуждающий взгляд с кровоподтёка на коже своего парня на что-то нейтральное. Делает какой-то смазанный шаг вперед, поджимает губы, а после, уже дойдя до кухонного гарнитура, выуживает из ящика с посудой стакан. Звук соприкосновения стекла и эмали оказывается слишком громким, поэтому он невольно вздрагивает и шумно выдыхает. Сзади раздаётся раздраженное шипение и вибрация чужого телефона. Усмешка. Пио уже и не помнит, в какой момент лидер перестал скрывать свои измены. Младший достаёт из холодильника коробку с апельсиновым соком, крутит крышку и, услышав щелчок, оповестивший о том, что острый пластик продырявил плёнку в пакете, наливает оранжевую жидкость в стакан. Закрывает, ставит на место. Двигается на автомате, обдумывает то, что так давно копилось в душе, так её прожигало. — Может, ты ответишь? — голос старшего раздаётся прямо над ухом, а теплые ладони скользят по талии, обвивая ту и прижимая тело тонсэна к себе как можно ближе. — Мы, кажется, уже обсуждали это. И пришли к тому, что ты прекращаешь травить себя. Пё решительно хочется сбросить эти руки. Он морщится и чувствует себя грязным, когда чужие губы касаются его шейного позвонка. До боли сжимает ладони в кулаки, предварительно отставив стакан куда-то в сторону, и разворачивается. Взгляд уставший, холодный и, кажется, пустой. Он вымотан и уже не способен ни на что. Даже на банальное сопротивление сил не хватает. — А ты обещал не трахать Пак Кёна, но почему-то тоже соврал, — не кричит, не злится. Просто искренне, по-детски, не понимает, чем же заслужил многочисленные измены и унижения. Ещё пару лет назад, когда они только-только сошлись, всё казалось таким светлым и правильным, а сейчас.. сейчас не осталось ничего, кроме затаенной обиды на лидера и его шлюху. Чихо, правда, и бровью не ведёт — осведомленность Пио о изменах не трогает его уже около полугода. Он и сам не знает, почему до сих пор остаётся с макнэ, почему не может отпустить его так просто. Почему мучает всех троих. Трахать Кёна скучно, однообразно и иногда даже противно. Эта самовлюбленная скотина никогда не упускает возможности оставить на блондине пару засосов, укусов или царапин, чтобы младший видел, замечал и знал, с кем трахается его возлюбленный. Кён все ждёт. Ждёт, что Чихун сорвется и пошлет лидера куда подальше. Ждёт, но не для того, чтобы утешить и поддержать. Нет, от Чихо ему уже давным-давно нужны только деньги, влияние и член. Младший хрипло и вымученно вздыхает, отворачивается обратно и откидывает голову на плечо светловолосого. Чужие руки ещё сильнее прижимают к себе уставшего макнэ, а тёплые губы скользят по задней стороне шеи. Мягко, влажно, почти любовно. Как тогда, два года назад. Их обоих накрывает тяжёлой волной воспоминаний, от чего два тела невольно вжимаются друг в друга и дышат шумно, рвано, почти отчаянно. Широкие ладони скользят по талии, спускаются ниже и чуть задирают домашнюю футболку с мультяшной обезьяной на ней; подушечки пальцев касаются нежной кожи внизу живота, усыпанной дорожкой чуть вьющихся коричневых волос, поднимаются выше и дрязняще обводят пупок. С губ Чихуна срывается ещё один судорожный вздох, но теперь он вызван не раздражением, а давно забытым удовольствием. Островатые зубы Чихо проходятся по сгибу шеи, прикусывают кожу, но не причиняют боли. Блондин постепенно поднимается поцелуями-укусами выше — к аккуратному уху тонсэна, скользит кончиком языка по раковине, прикусывает хрящик и обдаёт влажную кожу горячим дыханием. Прекрасно знает, что после подобных действий Пио позволит ему всё, отдаст всего себя без остатка, простит любые косяки и бесчисленные измены. И он действительно отдаётся, чувствуя тяжесть в паху. У Чихуна буквально ноют вены от слишком ярких воспоминаний и ощущений. Сам того не замечая, он срывается на первый судорожный стон, но тут же жмурится и плотно сжимает искусанные губы. Хочется выть, кричать, биться головой о стены. Хочется прогнать эти чувства, что вновь расползаются откуда-то изнутри тёплым кровавым пятном на груди. Хочется показать, что между ними уже давно ничего нет, что У Чихо сам загубил их отношения и растоптал любовь. — Отпусти меня, — голос дрожит, глаза зажмурены. Кажется, Чихун вот-вот даст волю слезам и правда уйдёт из жизни лидера навсегда. — Я не хочу становиться твоей шлюхой, Чихо-хён. Слова младшего буквально выжигаются на коже, будто он ставит на нём свое клеймо. Клеймо урода, который ломает чужие души и даже не задумывается. Кажется, впервые за этот год Зико чувствует что-то, кроме раздражения и злости. Ему больно, до ужаса больно и страшно. Внезапное осознание того, что вот так просто он может потерять единственного человека, который искренне любил его, резануло по сердцу, выбило воздух из лёгких и заставило замереть, широко распахнув глаза. Красные от недосыпа, тусклые от однообразия. Сейчас они наполнялись болью. — Нет, — лидер шепчет хрипло, почти отчаянно. Выдыхает резко, тут же разворачивая Пио к себе, и буквально вжимает его бёдрами в кухонный гарнитур. Ладони скользят выше, накрывают щёки младшего, направляют и подтягивают вновь любимое лицо к себе, чтобы уже через пару долгих секунд накрыть поцелуем его приоткрытые от удивления губы. Зико целовался всегда жадно, влажно и глубоко, не особо обращая внимание на ситуацию, но в этот раз.. Он словно вернулся в тот самый день, когда признался Чихуну в своих чувствах. Когда целовал его мягко, осторожно и целомудренно. Когда боялся причинить макнэ боль. Когда оберегал и любил по-настоящему. Пио задыхается от нахлынувших чувств, эмоций, от близости лидера, от его осторожности, которой так не хватало. Он жмурится, невольно смаргивая непрошеные слезы, а после подаётся вперёд и прижимается к старшему всем телом. Касается губами его скулы, кончика носа, а после и подбородка. Сам не замечает, что по округлым щекам уже вовсю стекают дорожки солёных слёз. Руки лидера прижимают к себе дрожащее от накативших рыданий тело так, словно Пё — единственный источник кислорода, а сам он застрял в холодном космосе. Если поразмыслить, то так оно и есть. Ведь именно Чихун всегда был рядом, когда он, Зико, оказывался по уши в каком-то дерьме. Когда оставался без денег, поддержки и любви. Когда сходил с ума от отсутствия вдохновения. Когда просто сходил с ума. Чихун всегда был рядом. И вот сейчас, когда сам сероволосый срывался и плакал так, как никогда в жизни, рядом был У Чихо. Он обнимал, сцеловывал каждую непрошеную слезинку и шептал что-то своим тихим и хриплым шёпотом. Обещал, что теперь они действительно будут счастливы. Что будут любить друг друга так, как не любил ещё никто. На этот раз он не врал.