дети дорог.

Это действительно была плохая идея напиваться с тем, кто влюблён в тебя, кажется, ещё со школьной скамьи, и которому ты не можешь ответить взаимностью. Но Сынмин и Хёнджин покинули их ещё в самом начале пьянки, а Чан и Уджин свалили в середине, оставляя Чанбина и Феликса одних. Логично было бы разойтись по домам, но Чанбин позволил увлечь себя разговором. Если отбросить все эти любовные предрассудки, из Феликса хороший собеседник и собутыльник тоже — они выпивают вместе три, четыре, пять (?) бутылок. Чанбин заказывает шестую, но Феликс мягко говорит о том, что им пора, и прихватывает две бутылки с собой. Уже довольно поздно, но улицы освещены так ярко, что легко можно спутать с днём. Чанбин жмурится, и Феликс уводит его куда-то в сторону, где не так ярко, где горят только разноцветные неоновые вывески, которые очень забавно бликуют на волосах Ли, от чего Чанбин не может сдержать смешок. С Феликсом круто дружить, но совсем не круто отшивать и делать ему больно. Чанбин и сам не знает, как полюбить этого парня так же, как тот любит его. Да и вообще, если разобраться, Чанбина-то и любить не за что, а этот вот что-то придумал. А ещё с Феликсом опасно находиться вот так рядом в состоянии, когда разум от тела отделен огромной дымовой завесой. Ли продолжает толкать какие-то речи, смысл которых уже не доходит до Чанбина, он видит только как шевелятся пухлые губы и слышит как приятный низкий бас ласкает слух. Наверно, сейчас бы Чанбин попробовал каковы на вкус губы Феликса — он уверен, что с ним целоваться приятно, и привкус будет пивной, как и у него самого. Феликс привычным движением заправляет выбившуюся чуть кудрявую прядь волос за ухо, и Чанбина почему-то очень сильно крашит с этого и ведёт в сторону. Он тянет младшего за руку, призывая остановиться, и тот останавливается, вероятно подумав, что Чанбину стало херово. Ему и правда херово, но только не совсем то херово, которое преследует таких пьянчуг, а другое, от которого бросает в жар, а низ живота сладко тянет. Чанбин одной рукой толкает Феликса к кирпичной стене, прямо под оранжевую неоновую вывеску закрытого магазина, и прижимается следом. Выглядит это довольно нелепо, так как Феликс выше его немного, и Чанбину приходится чуть приподнять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Почему ты меня любишь? — задаёт простой вопрос Чанбин, а Феликс хмурится так, словно ему задали нерешаемое алгебраическое уравнение. — Я не хочу, чтобы ты меня любил. Хочу, чтобы мы просто дружили без этого всего. Чанбин беспорядочно машет руками, и вообще вся эта речь похожа на капризы упрямого ребенка. — Хён, ты пьян. Давай потом, — наверное, Феликс чуть более трезв, по крайней мере так кажется Со. — Ты тоже пьян, — не сдаётся Чанбин, — Ты даже можешь поцеловать меня сейчас и тебе ничего не будет за это. Ведь мы оба пьяны. И Чанбин демонстративно делает несколько глотков из бутылки прямо перед глазами Феликса. — Ты же хочешь. Я знаю, — он специально провоцирует младшего. И он действительно знает — чувствует, — что Феликс хочет. Да, черт возьми, он сам хочет, но признать этого гордость не позволяет. — Да, хочу! — внезапно разозлившийся Феликс сердито отталкивает от себя Чанбина, из рук которого выпадает бутылка и звонко разбивается об асфальт. Но оба на неё даже не смотрят, только друг другу в глаза. Всё же действительно была плохая идея напиваться вместе, даже Феликс это понимает. Его глаза настолько горят разъярённым огнём, что Чанбину кажется, что вместо поцелуя его наградят ударом в челюсть, но Феликс справляется с гневом, дёргает плечами, поворачивается и продолжает свой путь, как ни в чем не бывало. Чанбина это не устраивает совсем. Он нагоняет младшего и резко поворачивает его за плечо, притягивая к себе и самостоятельно впиваясь в пухлые губы поцелуем. А Феликс вместо того, чтобы ответить с силой бьёт его растопыренными ладонями в грудь, вынуждая сделать шаг назад, а затем буквально припирает к стенке — тому самому месту, где только что стоял сам. — Не надо со мной играть, хён! — шипит Феликс буквально в самые губы Чанбину и смотрит на них таким жадным взглядом, словно готов их сожрать. — Давай, — чуть слышно двигает губами Чанбин и кладет руки на бёдра Феликсу, разрешая. Разрешая сорваться, разрешая поцеловать, разрешая показать любовь. Феликс слишком остеревенелым поцелуем впивается в рот Чанбина — их второй поцелуй тоже полон гнева, и почему-то осознание этого сводит с ума. После рта младший целует в скулу, в шею, прикусывает выглядывающую ключицу, тут же зализывая укус, он лезет руками под толстовку Чанбина, чтобы почувствовать насколько напряжены мышцы на животе у старшего. А у Чанбина воздуха в легких не хватает, он шевелит ртом, стараясь вдохнуть побольше, но каждое прикосновение младшего буквально выбивает любой кислород. Чанбин запоздало понимает, что если сейчас не прекратить, то его выебут здесь на улице, в каком-то тёмном переулке, а он не будет против. Он добьётся желаемого: узнает, какова на вкус любовь младшего, но что будет потом? Феликс присасывается губами к бьющейся венке на шее, и Чанбин глухо стонет, чуть сползая по стене вниз — слишком хорошо. — Хён, пожалуйста, — внезапно всхлипнув, просит Феликс и лбом упирается ему в грудь. Чанбин не сразу понимает, что пожалуйста, что конкретно просит Ли. А тот не двигается так очень долго: держит руки упёртыми в стену по обе стороны от Чанбина, упирается лбом в грудь и дышит очень часто. С опозданием, но до Чанбина доходит, что для Феликса это ещё большее испытание, чем для него. Для Чанбина — это забава, удовлетворение хотелки, а для Феликса — это всё серьёзно, и ему сложно сдерживать себя, но он старается. Желание никуда не исчезает, но его становится ощутимо меньше — остужает пыл вины за боль младшего. — Прости, малыш, — хрипит он в светлую макушку Ли, прижимаясь к волосам губами, а затем крепко обнимает его, позволяя прижаться щекой к своему плечу. Феликс жмётся к нему доверчиво и просит больше так не делать. Чанбин обещает, что больше никогда, пока… дальше он не договаривает, предпочитая замолчать. Они расходятся в разные стороны, каждый обдумывая свои действия. И несмотря на то, что Чанбину нестерпимо хочется догнать младшего и снова прижать его к себе, он упрямо шагает домой, засунув кулаки в карманы толстовки, и думает о том, что больше никогда, никогда не будет пить в присутствии Феликса.