***
На самом же деле Оно и не думало уходить. Может быть телесная оболочка и была иссечена пулями и осколками, но сущность твари, помнившей ещё ранние века человечества, продолжала лелеять надежду когда-то выбраться из тюрьмы саркофага и, восстановив своё мощное тело, продолжить кровавый банкет. В тёмном разуме чудовища один за другим возникали невнятные образы из его прошлого — мечущиеся фигуры, скачущие всадники, стреляющие пушки; ряды танков, надвигающихся на город; волны собратьев чудища, боевые машины, сросшиеся с демонами, гигантские шагающие конструкты, красной волной захлёстывающие роскошный дворец; бегство от этого же дворца и от острых мечей его защитников. Тварь помнила об этих временах только то, что она наслаждалась убийством во славу Тьмы — и тем горче было быть израненной и загнанной вглубь земли какими-то жалкими людишками. В бесконечной ненависти к себе и всему миру тварь тёмным облаком скиталась столетиями по своей темнице, бормоча проклятия на наречии зла, которое мог выдержать редкий смертный. Для твари, некогда сражавшей сверхлюдей, это было настоящим издевательством — и она слепо ждала чего-то, что помогло бы ей исполнить свою мечту о мести человечеству.***
Жизнь Гефесты была поистине ужасной. Постоянные побои вечно пьяных матери и отца, оскорбления и недоедание уже к двенадцати годам превратили её в забитое, вечно голодное и грязное дитя, занимающееся попрошайничеством в родном посёлке. Гифгафские фермеры — прижимистый и прагматичный народ, не любящий «тунеядцев» — изредка подкармливали девочку, но делали это всем показывая своё отвращение к попрошайке. Общество отвергало её — и она тоже отвергала его, предпочитая проводить время в горах или лесу, бродя по окрестностям. Друзей у неё не было, так что одиночество было уделом Гефесты в этих вылазках. День своего тринадцатилетия девочка встретила так же, как и множество других дней своей жизни. Получив с утра мощного тумака от пьяного папаши, Гефеста выскочила из перекошенной развалюхи, служившей ей жилищем. Проигнорировав требование раздобыть амасека или спирта, девочка побрела по разбитой грунтовке прочь от дома. Так уж сложилось, что в тот день путь Гефесты пролёг мимо сельской церквушки, где как раз проходила служба. Девочка, глотая слёзы, направилась в этот оплот веры, намереваясь хоть как-то успокоиться. Стараясь как можно меньше беспокоить прихожан, она опустилась на колени перед грубо намалёванным чьей-то нетвердой рукой изображением Императора и начала читать детскую молитву. Неизвестно, из-за чего кровь хлынула носом у этого ребёнка. Скорее всего, причиной этого было затяжное истощение и побои, вконец расшатавшие сосуды. Как бы там ни было, стоило ей сделать первый поклон — и кровь из хлынула на пол, быстро растекаясь багровой лужей. Гефеста, зажимая нос, попыталась быстро затереть её подолом рваного платья — и тут же почувствовала, как чьи-то холодные от пота пальцы хватают её за шею. Ойкнув, она втянула голову в плечи — и тут же ей сзади отвесили мощного тумака. Девочка упала в дверном проеме, проехавшись по натертому полу. Благочестивый Барагрий, кюре прихода Ля-Монтан, был по своей натуре незлым человеком. Больше всего в жизни этот краснолицый клирик любил здоровую кружку эля (да и против амасека он тоже не возражал) и хороший сон. Запрет на пролитие крови в храме он истрактовал слишком буквально и не сделал никаких различий между носовым кровотечением и тем, что понималось создателями запрета. Гефеста, которой досталось ещё несколько ударов ногами и целая буря проклятий, вынуждена была бежать и отсюда. Злость на несправедливых людей застилала разум, и она направилась в единственное место, где она могла спокойно выплакаться в одиночестве — в Старый Саркофаг. Гефеста давно облюбовала громадную домину, высившуюся в одном из горных ущелий. Там её не могли потревожить ни фермерские дети, дразнившие попрошайку, ни родители девочки. Эта любовь к уединению была ещё одной причиной насмешек над Гефестой — за частые походы в страшный саркофаг её считали чокнутой. Ей же если и не было на это наплевать, то всё равно другого места, где она могла бы уединиться и остаться наедине со своими мыслями не было. В громадине запросто можно было убиться, перебираясь по оплывинам из беспорядочно застывшего бетона. Обычно Гефеста без проблем преодолевала эти препятствия, легко пробираясь среди бетонных «холмов», однако на этот раз всё пошло не так. Девочка, всё ещё сотрясаясь от рыданий и размазывая кровь по грязному личику, протиснулась в брешь в стене саркофага и привычно направилась по «гроксовой лапе» из бетона вверх, на то, что когда-то было караульным уровнем саркофага. Такое восхождение для Гефесты было привычным и простым — но девочка, из-за слёз не видя почти ничего перед собой, оступилась, упала, и с криком покатилась вниз по шершавому камнебетону…***
Тварь стояла в своей темнице, в бессильной злобе ожидая день, когда она сможет снова вырваться наружу, разрывая на куски любого, кто встретиться ей. Это ожидание прервало падение кого-то живого в саркофаг — монстр явственно ощущал жизненную энергию существа в варпе. Он уже намеревался схватить разум существа холодными пальцами смерти, но чудище внезапно остановилось, почувствовав нечто, в корне отличавшее это дитя от всех предыдущих жертв. Девочка совсем не боялась его. Это ужасно удивило тварь. Обычно жертв монстра разбивало страхом, и чудовище получало удовольствие, видя предсмертный ужас в их глазах. Бывало и так, что настигнутые тварью люди попросту умирали от страха ещё до того как она приступала к делу — это было хоть и досадно, но напоминало твари о вселяемом ею ужасе, что тешило её звериное самолюбие. Однако в сердце этой девочки почти не осталось страха. Более того, монстр быстро почуял в ней ненависть — чистую детскую ненависть, такую же чистую, как и детская любовь. Монстр, прошедший через множество смертельных битв, был слишком хитер чтобы уничтожить этого человечка. Он мог найти лучшее применение этому комку нервов, злости и обиды на весь мир.***
Падение и последовавшие за ним новые синяки полностью доконали Гефесту — слишком много несчастий за день случилось с ней. Сил даже на рыдания у нее больше не оставалось — девочка просто лежала на камнебетоне, беззвучно содрогаясь от обиды. Вскоре к обиде примешался и холод — из трещины в бетонной стене, перекрывающей вход в то, что когда-то было пещерой, внезапно налетел мощный сквозняк. Удивительно, но от этого она не испытала никакого дискомфорта — наоборот, ей даже здесь нравилось, что-то подсказывало ей, что лезть наверх не надо. На смену обиде пришла дикая усталость — суставы ломило, в голову как налили бетона. Внутренний голос назойливо подсказывал Гефесте, что нужно отдышаться, всего на пару мнгновений закрыть глаза чтобы собраться с силами. Измученная всем случившимся, девочка сомкнула слипавшиеся глаза — и провалилась в пучину сна. Воины клана Бизона шли волной. Действительно, продвижение полчищ краснокожих воинов, потрясающих огромными щитами и копьями, можно было сравнить только с кровавым разливом. Этот разлив, нёсшийся вверх по холму под вой тысяч глоток и свист сотен стрел, казалось бы, должен был смести всё, что угодно — однако на его пути встала не менее грозная преграда. Мужчины клана Волка, точно также завывая боевые кличи, неслись вниз по склону холма навстречу врагам, посягнувшим на охотничьи угодья Волков. Спустя считанные мнгновенья две волны столкнулись. В ярости рукопашной схватки люди, чья кожа стала совсем красной от боевой раскраски и пролитой крови, рыча, орудуя копьями и палицами, кулаками и зубами, пронзая друг друга, разбивая черепа и круша челюсти. Племенным духам в тот день было угодно, чтобы победу одержал клан Волка. Воины-"Бизоны» с жалобными воплями бежали. «Волки» не преследовали их — никакой полководец не командовал ими, понятие преследования отходящего противника им было незнакомо. Ими руководила лишь первобытная ярость. Вместо погони дикари занялись более полезным и жутким делом. Вместе с как из-под земли появившимися женщинами и детьми племени они принялись добивать раненных врагов. Изувеченных, но ещё живых «бизонов» разрывали на части, разбивали им головы камнями — а потом поедали, утоляя распаленный битвой голод. В те дни подобные сражения творились по многим уголкам планеты, который десятки тысячелетий спустя назовут Террой. В них не было ничего необычного — первобытные дикари с привычной им жестокостью делили сферы влияния, принося кровавые жертвы своим племенным духам и тотемам. Одному из этих «духов» такое поклонение определенно понравилось. Озеро крови, пролитой племенами Бизона и Волка, а также черепа, сваленные в пирамиду на месте побоища, были одним из первых жертвоприношений в славу этого молодого духа — но далеко не последним. Девочка беспокойно заворочалась, неразборчиво пробормотав что-то сквозь сон. Приснившееся ей определенно не понравилось — но она не проснулась, такой была внезапно навалившаяся истома. Поначалу все горожане смеялись с этих смешных кочевников, осадивших город. Коневоды, по-видимому, отчаявшись взять неприступную крепость у моря, бросали катапультами полусгнившие трупы своих же мертвецов, безвредно разбивавшиеся о крыши домов и башен. Очень скоро жителям города у моря стало не до шуток. Очень скоро те, на чьи дома падали трупы, начинали чувствовать внезапные, колющие боли. В том что это было не простое недомогание их убеждали быстро появлявшиеся под мышками твердые как мяч карбункулы и жар. Страшные боли преследовали зараженных, которые никак не могли найти спасения. Уже через несколько дней город у моря стал адом. По его порядочно опустевшим улицам, некогда заполненным торговцами со всего мира, подобно теням шатались потерявшие рассудок люди, покрытые тёмными пятнами и харкающие кровью на пытавшихся помочь им. Отчаяние захлестнуло город — смолкли благодарственные молитвы в церквях трёх конфессий, некогда гордо возвышавшихся над морем, а теперь заваленных трупами умерших от болезни. Циклопические стены, веками защищавшие город от любых противников, теперь напоминали больше ограду кладбища. Их попросту некому было защищать — шатавшиеся по ним обезумевшие люди отличались от заражённых в городе лишь наличием доспехов, отражающих любой удар, но неспособных защитить от заразы. С такой «защитой» город вполне можно было брать голыми руками — но осады фактически уже не было. Лагерь осаждающих тоже был полон людей на последней стадии умирания, и кочевникам было не до войны с горожанами. Немногие оставшиеся здоровыми люди были в отчаянии. Безнадежность в них достигла того, что они решили, оставив все, бежать из проклятого города на корабле, принадлежавшем одному из них. От безысходности они забыли молитвы, которым их учили в детстве. В страхе за свою жизнь они, уходя из города, вознесли молитвы запретным духам, тем, последователей которых ранее воины с крестами на плащах сжигали на кострах. Они молили благословить их и дать им жизнь — только жизнь интересовала их среди этого ада. Один из духов, привлеченных их мольбами, откликнулся на просьбу. Развеселенный отчаяньем этих людей и страхом на их лицах, он решил обрадовать их. Он в точности выполнил их просьбу, благословив просителей. Ему было приятно, когда люди, благословлённые им радовались своему спасению, стоя на палубе удаляющегося от обречённого города корабля. Он дал им жизнь — жизнь, зарождающуюся в их крови в виде чумных бактерий. Девочка перевернулась на другой бок. Она была не в восторге от увиденного — но ей уже снился другой сон. Время, что называеться, летело. Летело, как пули новых мушкетов веронских оружейников, остановившие стальную волну французских рыцарей при Павии. Полёт времени чувствовался в скрипе галерных снастей, полощущихся по ветру под стенами древней Генуи, в плеске волн в каналах Венеции, в тысячелетнем величии Ватикана. Даже издревна тихие, темные улочки городов, существующих ещё с времен Цезаря, менялись. Вместо простоватых крестьян и благородных рыцарей, некогда разьезжавших по ним, в переулках спешили по поручениям клерки банкирских домов, крались по своим темным делам шпионы, кого-то в паланкине несли турецкие рабы. По ночам в городах вместо благочестивых всенощных раздавались крики жертв, «случайно» встретившихся с клинками убийц-брави на безлюдных мостах и только плеск тел, сбрасываемых в лагуны с гондол, напоминал про оборвавшиеся жизни. Интриги. Вот что занимало умы и души жителей Италии, этого ядра новой эпохи. Не сказать, чтобы они ими наслаждались — зато у демона, хитро наблюдавшего за всем этим из-за грани реальности, это вызывало радость. И этот сон не понравился Гефесте. Она почти проснулась от таких картин — но тут же провалилась в бездну нового сна. Население тысяч планет сходило с ума. Иначе назвать то, что происходило на мирах этих утонченных, элегантных существ с заострёнными ушками и как будто вырезанными из мрамора лицами, было невозможно. Достигнув небывалого могущества, не имея конкурентов, эти ксеносы вышли на совершенно сказочный уровень жизни. Казалось бы, чем сытее живот, тем выше душа — и эти существа по идее должны были бы достичь такого же фантастического развития. Реальность же была гораздо менее радужной. Эльдары все более и более погрузали в разврате. Вино лилось рекой, планеты этого высокого народа буквально тонули в наркотиках и покрывались заведениями, в которых происходил попросту невообразимый разврат. Некогда несшие просвещение и культуру эльдары предавались сладострастнейшим наслаждениям, сотрясаясь в экстазе в блистательных шпилях своих дворцов. Им это адски нравилось — и они все более и более загоняли себя в пучину морального разложения, ища все новые и новые способы развлечений. Они больше не уделяли внимания ни науке, ни культуре, ни торговле — осталось лишь презрение к другим расам, неспособным постичь таких высот наслаждений — и желание всё большего и большего. Но росло не только их желание наслаждения. Колдовской потенциал эльдар создал могучую варп-сущность. Если все предыдущие демоны зла родились на одной планете и формировалсь очень долго, то это существо росло очень быстро. Обьединив в себе мужское и женское начало, оно питалось энергией миллиардов развращенных душ. Уже очень скоро грань реальности начала изгибаться и трещать под напором растущего сгустка энергии — сущность рвалась наружу, к душам, подпитывающим её. Она не хотела ничего, кроме как есть, насыщая свой бездонный голод — и лучшей едой были души разумных существ. Неизвестно, что именно стало той «соломинкой, которая ломает горб верблюда». Возможно, кто-то изобрел очередной зверский метод истязания людей для удовлетворения собственного садизма. Вполне возможно, что это было и простое принятие дозы наркотиков простым воином-наркоманом. Как бы там ни было, в тот момент грань реальности разом прорвалась на протяжении многих световых лет, оглушая космос криком рождающегося бога и миллионов существ, в предсмертном наслаждении кричащих новое имя Тёмной Силы. Сладко потянувшись, Гефеста проснулась. Не сказать, чтобы она чувствовала себя отлично — но последний сон был самым зрелищным. Слово, которое перед смертью выкрикнули миллиарды развращенных ксеносов глубоко засело у неё в сознании. Каждый раз, когда девочка вспоминала его, она начинала чувствовать непонятное волнение, а внизу живота зарождалось беспокойное и до того неизвестное чувство. После того дня Гефеста много раз приходила в Саркофаг, целыми днями просиживая в его глубинах. У неё появился невидимый друг — тот, кто из-за грани реальности помогал ей узнавать все больше о загадочном имени, услышанном во сне. Он знал и мог поведать ей гораздо больше, чем полупьяные проповедники — учителя приходской школы — и Гефеста на годы запомнила то, чему новый друг учил её. Она ни разу не видела его — но это не имело значения по сравнению с тем, что он рассказал ей об имени, которое некогда вдохнуло новую жизнь в униженную и отверженную девочку.