***
Поляков услышал громкий крик и распахнул глаза. Он лежал в палате, поглощённой тьмой. Подняв голову, мужчина обвёл мутным взглядом помещение и заметил, что все спят. Крик повторился, заставляя Романа мотнуть головой. Он перевернулся на бок и посмотрел в окно, за которым уныло горел уличный фонарь. Облизав пересохшие губы, мужчина прикрыл глаза. Теперь в его ушах звучала едва различимая музыка, такая знакомая и волнующая… Поляков вспомнил один дождливый летний день. Он возвращался домой с работы, и вдруг увидел мужчину в белоснежном костюме. Тот стоял под дождём, но не промокал, словно его защищал невидимый навес. Незнакомец смотрел прямо на Романа. Дождевая вода мешала увидеть черты лица этого типа, но его нездоровая бледность, почти сливающаяся с костюмом, была очень заметна. Позже Поляков не раз видел этого человека. Он появлялся в его зеркале, в кресле гостиной, на лестничной клетке. Роман почему-то не пытался с ним заговорить, с одной стороны, понимая, что это просто видение, с другой, не представляя, почему этот странный приходит именно к нему. Он испытывал страх и любопытство, ведь когда-то давно, ещё в подростковом возрасте, он тоже видел то, что не видел никто вокруг. Впервые это произошло в пионерском лагере. Полякову тогда было четырнадцать лет. Утро выдалось по-июньски радостным и ярким, солнце ослепляло, пахло соснами и речкой, а со стороны столовой тянулся будоражащий аромат сдобы. Рома проснулся раньше всех. Сладко зевнув, мальчик встал на кровати на колени и посмотрел в окно. Лагерь был залит весёлым золотым светом летнего солнца, яркие блики ползали по зелени кустарников и деревьев, освещали тёмные оконные стёкла. Прямо напротив окна стоял памятник пионеру, выстроенный в сорок восьмом году. Белый мальчик смотрел в сторону библиотеки и ничто не могло изменить этого правила, но в то утро что-то пошло не так. Не отнимая ладонь от виска, каменный пионер медленно повернул голову и посмотрел своими пустыми глазами прямо на Романа, а потом отвернулся и снова замер. Поляков в ужасе закрыл рот рукой, понимая, что если сейчас заорёт, то все проснутся и никто не поверит, что он действительно это видел. Поляков открыл глаза, и на какие-то доли секунды ему показалось, что он снова в лагере. Но вместо вожатого над ним склонилась медсестра и с отсутствующим видом заявила, что пора вставать.***
После завтрака Калинину привели Полякова. Проспав двое суток благодаря приличным дозам нейролептиков, тот стал менее тревожным и, как следствие, мог хотя бы попытаться поговорить. Щетина мужчины отросла, что ничуть не портило его красоту, равно как и синяки под глазами. — Здравствуйте, Роман. Я ваш лечащий врач Алексей Калинин, — начал психиатр, отложив ручку. — Как вы себя чувствуете? — Пристойно, — замедленно ответил больной, которому было не так-то просто складывать буквы в слова. — Мы с вами толком не познакомились, когда вы прибыли. Может быть, сейчас вы расскажете мне немного о себе? — Что рассказать? — спросил Роман, тупо моргнув. — Как вы считаете, вы больны или здоровы? — Болен, — посмотрев на свои пальцы, глухо отозвался мужчина. — Моим телом иногда управляет Фокусник. Я пытался его прогнать, но без толку. — Фокусник? Кто это такой? — Калинин взял ручку и начал делать записи в карте больного. — Он человек… или не человек… не знаю. Но у него есть особые способности. Он может управлять моими мыслями и звучать в моей голове. — Что он обычно вам говорит? — Чтобы я убил себя, унижает меня. Правда, иногда хвалит, но это случается намного реже. — И как часто этот Фокусник вас посещает? — Он приходил когда-то в прошлом. Я тогда разбил себе голову о зеркало, потому что он был в зеркале. Потом я лежал в больнице и он отстал. А недавно снова вернулся, он первым предупредил меня о пришельцах, — на последних словах мужчину передёрнуло. — Да… Фокусник давно со мной. Просто он то является, то уходит… Иногда мне с ним очень интересно, он показывает мне мультфильмы прямо из космоса. — Какие чувства вы к нему испытываете? Опишите все, — голос психиатра звучал мягко, почти убаюкивающе. — Чувства? — Поляков повторил это слово так, словно услышал впервые в жизни. — Чёрт его знает. Страх, ужас, интерес… Понимаете, он бывает мил. Это так. — Как думаете, этого Фокусника ещё кто-нибудь видит? — мельком глянув на больного, Алексей продолжил писать. — Нет, его вижу только я. — Он выбрал вас? — Хотел предупредить меня о пришельцах, значит, не такой уж он мне и враг, — угрюмо ответил Роман и посмотрел в окно. — Уже лето… Странно. Ещё вчера была осень. Или это было не вчера? Сколько я спал? Это точно Земля? Калинин перестал писать и посмотрел на Полякова. Их взгляды встретились. Роман неровно дышал, слегка щурясь, словно его ослеплял свет. — Земля, город Ленинград. Вы родились в этом городе, я прав? — мягко спросил психиатр. — Не знаю. Кажется, да, — мужчина опустил плечи и посмотрел на свои колени. — Сейчас мне хочется только одного — перегрызть себе вены. — Это Фокусник говорит вам, что вы должны так поступить? — Он часто это говорит… — А вы сами хотите этого? — Да. Почему бы нет? Я верю привидению, которое приходит осенью. — Кому вы верите? — внимательно рассматривая лицо пациента, уточнил Калинин. — Однажды меня разбудило привидение. Я открыл глаза и увидел его стоящим над моей кроватью. Белое, полупрозрачное, пугающее. Оно шепнуло: «Я не причиню тебе вреда, слушай меня. Там, за гранью, после смерти, тебя ждёт чудесный мир, полный любви и счастья. Закончи своё земное существование, я покажу тебе истинную радость!». Тогда я с трудом удержался, чтобы не повеситься, дико хотелось. Если я сейчас всё закончу, то меня ждёт радость и освобождение… — Роман замолчал, стараясь отдышаться. Его замедленная речь стала чуть быстрее, теперь в нём просыпались не самые хорошие эмоции, которые потихоньку лезли наружу. — Это привидение приходит каждую осень. Алексей подкорректировал лечение, и добавил к галоперидолу амитриптилин. Сделав необходимую запись и поставив подпись, мужчина отложил ручку и сцепил пальцы в замок. «Сперва медикаментозная терапия, потом психотерапия», — рассудил он. Пока что Поляков почти не выходил на открытый контакт, и это было понятно, прошло всего два с половиной дня после госпитализации. Алексей предполагал, что в лучшем случае ему удастся купировать психоз Романа в течение недели. — Вас не беспокоят боли в животе? В сердце? — доброжелательно спросил Калинин. — Тяжесть в желудке, — почесав колючую щёку, ответил Поляков. — Сейчас вы слышите голоса? — Слышу. — Что они говорят? — Обзывают меня. Оскорбляют, сволочи… — Среди них есть голос Фокусника? — Вроде нет. Думаю, он пока залёг на дно. Он боится психушек. Но вы должны знать, что пришельцы следят за мной. Я — тот, кто нужен им в первую очередь… — в мутном взгляде мужчины мелькнул нехороший огонёк. — Но почему именно вы? — Я был рождён для этого. Это стало ясно, когда мне было десять. Мать привела меня в церковь, купила мне крест, но стоило мне взять его в руку, как он расплавился. С тех пор я обхожу церкви, не люблю их, они не понимают мой дар. Я для них грешник, — Поляков закрыл глаза, его губы задрожали. — Понимаю. Очень неприятно, должно быть. — Ещё как! — Что ж, пока отдыхайте, Роман. Мы поговорим чуть позже. Вас проводят, — психиатр нажал на кнопку под столом, и в кабинет вошёл санитар, который привёл Полякова на приём. — Вы хороший, — вдруг сказал больной и, как-то странно посмотрев в глаза врача, медленно встал и, еле передвигая ногами, пошёл на выход. Калинин отыскал медсестру и вручил ей новое предписание, касательно лечения Полякова. Велев ей дать ему амитриптилин прямо сейчас, мужчина вышел из корпуса. Ему хотелось немного пройтись после беседы с Романом, который почему-то рождал в его душе волнение. Приятное волнение, похожее на лёгкое томление. Больница состояла из четырёх корпусов, женские и мужские отделения находились в разных, а в одном корпусе проживали те, кто остались без опеки родных и близких. Это был психоневрологический интернат, куда то и дело некоторые родственники хотели сбагрить ненужных родителей, братьев, сестёр, взрослых детей. Раньше первое отделение было и мужским, и женским, и у Калинина была пациентка Панфилова Софья Евгеньевна. Миловидной и добродушной старушке было семьдесят лет, когда её привезла в интернет родная внучка Галина. Мол, бабушка стала многое забывать и путать, пугает её маленького сына выдумками про бесов, никакого спасу от неё нет. Софья Евгеньевна лишь грустно улыбалась и кивала, даже не собираясь спорить с внучкой, а Галя то и дело отводила взгляд, и этого Калинину было достаточно, чтобы понять, что та просто хочет избавиться от ненужной старушки, а делить жилплощадь жадность не позволяла. К сожалению, Алексей не единожды сталкивался с подобными ситуациями. Не сказать, что это происходило часто, но происходило. Впоследствии оказалось, что бабушка просто немного забывчива, но совершенно не растеряла разум и не страдает никакими галлюцинациями. Калинин поведал об этой истории главврачу, а тот ответил, что не в их компетенции ходить по судам и что-то доказывать, лезть в чужую семью. Тогда Алексей написал своё заключение, в котором указал, что у Панфиловой нет заболеваний, при которых было бы показано проживание в интернате при наличии родственников. И каким же было удивление Калинина, когда спустя пару недель он увидел старушку в интернате! Кто именно согласился её туда сбагрить, Алексей не знал, но понимал, что либо заведующий отделением, либо другой врач больницы, которые за взятку решили «помочь» несчастной Галине. С тех пор Калинин иногда навещал бабушку и приносил ей что-нибудь вкусное, что ему дарили благодарные родственники пациентов. В тот день Алексей прихватил с собой коробку зефира в шоколаде. Здание интерната находилось в глубине бора, чуть поодаль от остальных корпусов. На крыльце сидели двое молодых людей и курили. Калинин, зажимая красно-белую коробку под мышкой и спрятав руки в карманы халата, вошёл в интернат. В апреле здание пережило косметический ремонт, а также получило в пользование новые кровати, поэтому интернат имел очень неплохой вид. Поздоровавшись с вахтёршей Клавдией, Калинин поднялся на второй этаж и заглянул в одну из комнат. Две женщины сидели на кровати и играли в карты, одна из них глупо улыбалась и то и дело прикладывала кулак ко рту, сдерживая приступ смеха. Все остальные кровати, кроме одной, были пусты — жители интерната не были пленниками, они могли учиться и работать, гулять по городу и ходить в гости, поэтому это было неудивительно. На дальней койке сидела худенькая старушка в чёрно-фиолетовом халате. Алексей пару раз постучал в дверь и вошёл. Та, что всё время пыталась сдержать смех, посмотрела на доктора, и расхохоталась, а её подружка выкрикнула: «Здрасьте!». — Добрый день, — кивнув играющим, Калинин подошёл к Панфиловой и сел на кровать напротив. — Здравствуйте, Софья Евгеньевна! — Здравствуйте, доктор, — вздрогнув, старушка посмотрела на психиатра и улыбнулась. Она вязала белые носки. — Вот, правнучку делаю. Вдруг Галя придёт? Я ей и передам… — Давно не приходила? — Последний раз была в мае. Мне бы знать, что у неё всё хорошо, этого вполне достаточно, — с улыбкой сказала старушка. — Давайте я позвоню ей? — А можно? О, тогда позвоните, пожалуйста. Если не может прийти — не страшно. Пусть только скажет, как дела, как там Тимоша и Слава. — Слава — её муж? — Калинин помнил, что правнука бабушки зовут Тимофеем. — Да… Хороший мужчина, работящий. — Софья Евгеньевна, это вам. К чаю, — с этими словами психиатр протянул старушке коробку. — Ой, спасибо! — она казалась очень растроганной. — Но тут хорошо кормят, я всё не съедаю… — Зефир в шоколаде тут точно не дают. Берите, — чуть улыбнулся мужчина. Старушка отложила вязание и приняла дар. Поглаживая коробку, она с таким интересом её рассматривала, что у Алексея почему-то защемило сердце, а ведь он никогда не был особенно ранимым. Его работа просто не позволяла пропускать через себя истории всех больных, но бывали случаи, что становились исключением из правил. — У вас всё хорошо? — тихо спросил Калинин, коснувшись руки бабушки. — Конечно, — посмотрев в глаза доктору, с нотками удивления ответила Панфилова. — У меня замечательные соседки, кормят здесь просто прекрасно, есть библиотека, а иногда даже фильмы привозят. Даже мы, старики, нужны этому государству… А что с вами? Вы выглядите таким расстроенным… — Разве вы не хотите домой? Софья Евгеньевна отвела взгляда и снова принялась поглаживать коробку с зефиром, как бы подбирая слова. — Хочу, наверное, но мне и здесь хорошо. Я знаю, что молодым нужно жить отдельно, для меня самое главное — счастье Галочки. — Вы ведь сами знаете, что совершенно здоровы. По крайней мере, психически. И вам тут не место, — оказавшись пленником своих эмоций, тихо добавил психиатр. — Знаете, доктор, всё, что происходило со мной после сорок пятого — это прекрасная жизнь. У меня всегда, кроме военных лет, было всё, я ни в чём не нуждалась. Я была медсестрой на фронте, видела смерть от контузий, потери конечностей, видела кровь и боль. Вот это было страшно, страшно так, что кажется, что ты просто не выдержишь и умрёшь от ужаса, но ты выживал, и ждал Победы. И дождался. И сколько нас таких было? Как много! После войны для нас не было невзгод, всё это лишь мелочи жизни. Нет ничего страшнее войны, — Софья Евгеньевна замолчала и её затуманенный взгляд остановился на стене. Панфилова погрузилась во фронтовые воспоминания. — Вы, должно быть, скучаете по прошлому? Я имею в виду послевоенное время. Старушка покачала головой и грустно улыбнулась: — По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места. Даже если пепелище Выглядит вполне, Не найти того, что ищем, Ни тебе, ни мне.