Мотыльки на снегу

8 июня 1989 года на Чёртовом колесе в Измайловском Парке был найден труп. Убитым оказался шестнадцатилетний Вампилов Виталий Викторович, ученик 10 класса школы №444. На его лице «красовались» шрамы, сделанные острым предметом и сплетающиеся в свастику. Нашедшая труп собачница рыдала и кричала, пока не приехал старший следователь Маринин Игорь Владимирович. Он выглядел несколько уставшим. Сунув руки в карманы, Маринин приблизился к аттракциону. Тот давно уже не работал и некогда красные кабинки были облезлыми, почти чёрными. Обнаружить труп в заброшенной части парка можно было только случайно. Пока оперативная группа работала, Игорь обратился к свидетельнице. Её немецкая овчарка грустно сидела рядом. — Расскажите, как вы наткнулись на убитого. — Я часто тут с собакой прогуливаюсь, — вытирая платком слёзы с щёк, заговорила дрожащим голосом ещё молодая женщина, — я отцепила поводок, Сандра побежала вперёд и почти сразу залаяла. Я за ней, сюда. Она меня и навела, в общем… Я велела Сандре сидеть и ждать, сама добежала до автомата и позвонила вам… — Рядом никого не было? Может, кто-то шёл неподалёку? — Нет, я никого не видела… Маринин успокаивающе коснулся плеча женщины и потрепал по голове овчарку. После прошёл к карусели. Рассмотрел труп. Это был подросток с чуть удлинёнными тёмно-каштановыми волосами и длинной чёлкой. Аккуратные нос и губы — во всём лике мальчишки было нечто девичье, милое. На нём были расстёгнутая болотная ветровка, чёрная футболка и синие джинсы. Он сидел в кабинке, задрав голову к небу и глядя в него мёртвыми глазами. Руки были расслабленно разбросаны около колен, внутренняя сторона ладоней тоже как бы взирала в небеса. На лице ножом (или другим острым режущим предметом) была нарисована большая свастика. Голубые глаза были распахнуты, рот открыт, а его полость изучал эксперт Колпаков. — Мда уж! Новость, скажу тебе, так себе, — произнёс он, внимательно рассматривая горло убитого, как лор, — ему язык вырезали. Достаточно давно. Разумеется, расправлялись с ним не здесь. Большего пока сказать не могу. — А это что? — следователь нахмурился, указывая пальцем на торчащий листок из кармана тёмно-зелёной ветровки Вампилова. Колпаков деловито поправил очки и аккуратно извлёк бумажку. Развернул её: — «Претензий не имею». Когда Вампилова уже отправляли в морг, к Маринину подошёл помощник следователя Антон Курочкин. Это был постоянно смущающийся, чуть рассеянный светловолосый мужчина. Красавцем назвать его было нельзя. К тому же, Курочкин хромал на левую ногу. Впечатление он производил неоднозначное. Но работу свою любил. — Надо проверить базу на подобные случаи в другие годы и других регионах, — произнёс Маринин, закуривая. На нём была чёрная кожаная куртка, голубые джинсы и белая рубашка. Несмотря на то, что на дворе стоял июнь и солнце крепко так грело, ветер шлялся нынче холодный, колючий. — И поговорить с родителями, друзьями. Верно? — делая записи в блокноте, тихо спросил Курочкин. — Верно. Убивали его не тут, — выпустив дым в сторону, кивнул Маринин, — нужно установить, где он был этой ночью. — Свастика. Дикость какая-то, — сделав последнюю заметку, Антон спрятал блокнот и ручку в карман своего серого пиджака, — мир точно сходит с ума! В Советском Союзе маньяков нет. Это если официально. Но природа человеческая, увы, зачастую представляет свету гнилые свои плоды. Маринин не уставал удивляться извращённости и изворотливости некоторых преступников. Но, честно говоря, уезжая тогда с места убийства без каких-либо улик, он и подумать не мог, каким сложным окажется это дело. Неожиданно начавшееся лето заманивало москвичей к морям и озёрам. Машин на дорогах стало намного меньше. Казалось, половина Москвы вымерла. Запах грядущей Перестройки ощущался на каждом углу: джинсы, кожанки, «Кино» и «Ласковый май» из каждого приёмника, дефицит продуктов и пёстрая газировка в бутылках. То и дело кто-то устраивал самовольный «развал», на котором впаривал что-то нашедшееся дома. Маринин любил ходить пешком, потому бросил машину в тихом дворике и, миновав два квартала, вошёл в первый подъезд старого шестиэтажного дома. В квартире №3 жил его дед, Маринин Максим Романович. Следователь понял, что находится возле дома деда, совершенно неожиданно. Не так часто он навещал старика в последнее время. Шаркая тапочками, Максим Романович прошёл к двери и открыл её. Развёл руки и заключил внука в объятия. Тот казался ему таким молодым, таким красивым: лёгкая щетина, русые удлинённые волосы, добрые серые глаза. Ну просто красавец! — А я как раз с утра сходил, зефира купил. Пошли чай пить, — засуетился старик с аккуратной седой бородой. Он бросился на кухню ставить чайник. Маринин разулся и вошёл следом. Положил несколько купюр на холодильник: — Держи вот. На лекарства. Пенсии пока точно поднимать не будут. — Это да. Не будут. Спасибо тебе! — Максим Романович улыбнулся, ставя на стол тарелку с белым пышным зефиром. Следователь уселся за стол и взгляд его зацепился за листок, свёрнутый пополам. На нём были выведены ярко-оранжевые буквы (фломастер): «Берегись, злой шакал уже рядом». — Это откуда у тебя? — нахмурился Маринин. — Да в почтовый ящик подбросили. Хулиганы. Давай лучше чай пить, — простодушно рассмеявшись, старик поставил на стол доску, на которой находился раскаленный синий чайник. — Я возьму? — Да бери, зачем мне эта мазня. Покачав головой, мол, как же это беспечно, Маринин спрятал записку в карман джинсов.

***

Скалясь, он вонзил нож в спину Марии. Внутри бушевала ярость, смешивающаяся с дикой болью. Хотелось орать, хотелось выть. Крики то и дело срывались с его губ. Он снова и снова наносил удары ножом, потроша куклу. Нанеся двадцать ранений в спину, он выколол ярко-фиолетовые кукольные глаза и отрубил девичью голову. А после, пуская слюну и рыча, долго ударял лезвием ножа пластмассовый живот. Как жаль, что из него не могла пойти кровь. — Ненавижу! Ненавижу!!! — орал он нечеловеческим ором, разрывая гланды. Когда яркая ярость отошла и стало легче дышать, когда утихла боль, он опустился на пол и рассмеялся.