DA
Солас, Бык/м! Лавеллан Любовь. — Я — господь, бог твой, — древнее создание спускается по ступеням, сгибает, выворачивает тебя собственной волей. Проклятая магия его, ставшая твоей отметкой, символом недоизбранности, проклятием и болью — рвет на части. Колени твои дрожат и подгибаются. Древнее создание спускается по ступеням, разводит руками, грустно смотрит и лжет, врет, обманывает. Нет уже тех эльфов, которые нужны этому чуждому нынешнему миру существу. А те что есть — не нужны, просто инструменты, просто бездушные предметы. — Я — господь, бог твой, — «Если слишком долго спать, — говорила тебе мать, — можно сойти с ума». Наверное, так оно и есть. Но колени твои дрожат и ты вот-вот сломаешься под гнетом чужой силы, чужой воли, чужой магии. Ты уже и сам рад бы встать на колени и признать могущество, силу и право этого создания.Тяжелые руки на плечах. Запах: дорожной пыли, кожи, железа и крепкого алкоголя. Остатки морской соли на губах. Озон. И драконы.
— …да не будет у тебя других богов пред лицом моим, — и ты встаешь, стряхивая с себя чужую волю, собирая свою в кулак из ничего. Ты не умеешь любить, зато умеешь обожать и поклоняться — яростно и страстно. И твое божество — не тощий, щуплый эльф, чьё время уже давным давно вышло, чья история давно уже была переварена миром и стала отрыжкой, в виде историй и сказок про Фен’Харрела. Твое божество реально: громко смеется, скрабезно шутит и пахнет дорогой, закатом и свободой. Каллен/м! Сурана, ust Прошлое. Вечерняя Башня — тихое место, полное спокойствия и довольства. Ученики уже расползаются по спальням, готовясь ко сну. А Алим сидит в библиотеке, читает книги, готовится к чему-то. Бешеная жажда знаний. Бешеная прорва стремлений. Эльф пахнет терпким и сладким. Чем ближе к телу, тем яснее запах. Не то, чтобы Каллен специально нюхал Сурану, просто так случилось. Столкнулись и на секунду храмовник оказался на лугу, возле родной деревеньки. Дикое луговое разнотравье — сочное и сладкое. Слизнуть бы эту сладость с чужой кожи. Коснуться бы тонких плеч под тканью мантии, провести бы ладонью по узкой спине и… Каллен обрывает собственные мысли, натыкаясь взглядом на осуждающий лик Андрасте. Не прелюбодействуй. Андрес, м! Хоук|/Фенрис Предательство. Андерс думает, что ему все равно, но это не так. Ему не все равно. Он кричит внутри себя и не слышит этого, не видит этого. Чужое счастье — осторожное, горькое и недоверчивое ранит его, доводит его. «Это все Хоук», — говорит себе Андерс, закрывая глаза, чтобы не видеть аккуратность чужих прикосновений. Хоук, говорила Бетани, любит чинить сломанное. И Андерс считал сам себя сломанным, надеялся на свою сломленность, верил в нее — истово и страстно. Хоук же! Улыбчивый, надежный, насмешливый, ободряющий. Вот только сам Хоук видимо не считал его сломленным, потому что… Андерс открывает глаза и снова кричит. Хоук деликатен, собирает эльфа по кусочкам, а тот огрызается, шипит и ранит: себя, других и Хоука. Прибить бы острохую сволочь, просто, чтобы нервы никому не мотал, но что-то церковное, вбитое вместе с наказаниями еще глухо шепчет внутри: «Не убий». И Андрес снова кричит, сжимая свой посох. Чужое, не его, не андерсово счастье, кажется предательством, которое сложно понять и принять. Но когда оно будет принято — мир содрогнется.игро ВЕДЬМАК
Рош/Йорвет Верность Пальцы липкие от крови, а каждый вдох это подвиг. Йорвет упорно ползет, оставляя за собой кровавый след. Благородная кровь Аэн Сейдхе смешивается с кровью дхойне. Йорвету — все равно. Ему ничего уже не надо. Пальцы липкие от крови тянутся к синей ткани, к грубой коже перчаток. Ну, хоть бы кончиком пальца дотянутся, думает Йорвет, перед глазами его мир выцветает. Синее смешано с алым. Йорвету ничего уже и не надо: ни бойни, ни смерти, ни жизни, ни равенства — ничего. Опало, как опадает листва поздней осенью. Раз! — и ничего. Не дотянуться. — Добейте! — строгий приказ реданского капитана. Йорвет не чувствует боли от стрел, скорее, наверное, радость. «Йорвет», — сурово. «Йорве», — с насмешкой. «Йорри», — страстно и только на ухо. Дотянулся лишь кончиками пальцев. Геральт/Трисс История — Отдохни, — шепчет Трисс, мягко касаясь губами плеча Геральта. — Тебя так переломало в последний заказ, — и ведьмак не находит, что ей возразить. Как не верти, а чародейка права. Поэтому он лишь улыбается в ответ, покорно расслабляясь под мягкими руками. Геральт был привычен любой боли и приучен терпеть ее сколько угодно. Но кажется он нашел свой собственный предел, после которого даже десятилетиями тренированный организм говорит: «Отъебись». Дом, их дом в Ковире, пахнет травами и почему-то выпечкой. «Иногда надо обрести покой, чтобы снова двинутся в путь», — спокойно соглашается сам с собой Геральт, осторожно перехватывая тонкие руки. Трисс легко краснеет, как и все рыжие (а казалось бы бывалая чародейка), заливается жарким румянцем по самые плечи. Этот день будет благостным и выходным. Геральт, Йеннифер Долг Могла бы и снова найти джинна. Геральт бы не отказал, он никогда не отказывал не смотря на то, что… все кончилось. Йеннифер, как он говорил, ты всегда была и будешь для меня особенным человеком. И не врал ведь никогда. Йеннифер знала, что она особенная, важная и нужная — для Геральта, — вот только не любимая. Не желанная… Никакая. А чтобы и не найти снова джинна? Могла бы ведь. И пожелала бы. И, наверное, смогла бы быть счастлива. Воровать Йеннифер не в первой было. Вот только себя госпожа чародейка уважала больше, чем хотела вернуть прошлое. Поэтому Геральт исправно возвращал долги за прошлые услуги, а Йеннифер… Йеннифер была вполне довольна тем, что помогала новоявленной императрице Нильфгаарда.Наруто
Сакумо, Нагиса, teen! Какаши Будущее — Я СДАЛ! — какашин крик оглушает и заставляет улыбаться обоих мужчин. — Я СДА-А-АЛ! — Какаши нарезает круг по кухне, а потом замирает, внимательно глядя на отца и Нагису. — Что такое? — не выдерживает внимательного взгляда Сакумо. — Спасибо, — Какаши сгибает спину в ровном поклоне. В нем не официоза, только огромная благодарность за вложенные: любовь, заботу и терпение. — Ох, — Нагиса мягко качает головой, ставя на стол плошки с рисом. — Какаши… Подросток делает резкий шаг вперед сгребает обоих мужчин в объятия. — Люблю вас обоих! Тсукуйоми всегда дарит желаемое.