Сны о чём-то большем

      Дом был совсем небольшим, а кухонька так и вовсе малюсенькая, четверо человек в такой еле помещались, но, кажется, их это вовсе не смущало.       За столом без намёка на скатерть сидели мужчина, женщина и две девочки — девочек Гермиона тут же узнала, хотя с тех пор, как она видела их, бегающими на лугу, прошло, наверное, не меньше года. По крайней мере, обе девочки подросли. Лили болтала ногами и водила ложкой по тарелке.       — Лили, будь любезна, не балуйся за столом, — строго проговорила женщина.       — Да, мамочка, больше не буду.       Петуния сидела, насупившись, и с самым отстранённым видом ковырялась в своей тарелке.       — Петуния, детка, что с тобой случилось? — обратила и на неё внимание мать.       Девочка посмотрела на сестру, потом в окно, потом снова на мать и тут её прорвало:       — Из-за неё у меня «неудовлетворительно» по математике. Мама, она опять сожгла мою тетрадь! Я весь вечер вчера делала уроки, а она сожгла! — со слезами на глазах причитала девочка.       — Не правда! Ты же видела, что тетрадь загорелась сама! — выкрикнула обиженная Лили.       — Лили, тетради не загораются сами. Сколько раз можно повторять тебе, чтобы ты не трогала спички? Сегодня ты подвела сестру, а завтра ты спалишь дом? Где мы будем тогда жить? Ты подумала об этом?       — Мама, я не поджигала тетрадь и спички тоже не брала, а Петуния врёт, она же видела, что, когда мы начали ругаться из-за карандашей, тетрадь вспыхнула сама! Я не трогала её тетрадку и даже не прикасалась! Почему ты не веришь?       — Потому что так не бывает. Ты будешь наказана. Иди в угол.       Рядом раздался тихий смешок, и уже знакомый голос пояснил:       — Они не понимали, почему так происходит. Меня наказывали, я пыталась быть хорошей девочкой, потом всё повторялось. Вокруг меня всё время что-то происходило: падали вещи, вспыхивали тетрадки, если я сердилась, на улице мне на волосы и одежду садились бабочки, если я радовалась, а родители не находили этому объяснений, ваза упала не потому, что у меня никак не получалось решить задачку, а потому, что была неаккуратно поставлена, тетрадь подожгла я, хотя у меня не было ни спичек, ни зажигалки, а бабочки, ну они же просто бабочки, где захотят там и садятся. Я пыталась им объяснить, но что я могла сказать, если ничего не понимала сама? Ну ты наверняка знаешь, как это бывает.       — Конечно, я тоже не могла объяснить, как моё ненавистное платье, которое моя мама однажды решила надеть на меня, вдруг рассыпалось в её руках в прах. Она тоже наказала меня, правда, внятно объяснить, что же всё-таки произошло, не смогла даже она, — улыбнулась Гермиона.       — Вот, это уже потом я узнала про непроизвольные выбросы магии и прочее, а тогда я жила в мире маглов и знать про это не знала. Так, что примерно раз в пару месяцев мне приходилось проводить полдня, стоя в углу и разглядывая узор на обоях. Я и сейчас могла бы даже нарисовать его, если бы, конечно, у меня были руки. Там были такие мелкие-мелкие блекло-розовые цветочки и завитки, мне нравилось обводить их пальчиком. Поэтому в том углу, где я обычно стояла, узор был стёрт до того, что вообще было сложно разобрать, что там изначально было нарисовано.       Я ходила в школу для девочек, тогда считалось, что мальчики и девочки не могут учиться вместе, вроде как это было порочным. И, вообще, девочки же переодеваются на физкультуре в шорты, нехорошо, чтобы мальчики видели. Бред это всё, конечно, уже и тогда было полно смешанных школ, но в нашем районе это считалось неприличным. Мне нравилось учиться, особенно я любила литературу — я читала всё подряд, начиная от сказок про фей и принцесс, заканчивая стихами, которые мы заучивали в школе наизусть. У меня были подруги, куда же без этого? Но ни одна из них не была близка мне. Петуния становилась всё дальше, Северуса я видела только в выходной и иногда вечером в магазине или на улице — он же учился в школе для мальчиков. Несладко ему там приходилось, молчаливый и замкнутый, он не умел находить общий язык с людьми, к тому же учился он намного лучше остальных, а как известно — выскочек не любят. Сколько раз он приходил то с подбитым глазом, то с поцарапанной щекой, а один раз он забежал к нам домой днём, когда родители ещё не вернулись, и попросил меня срочно пришить карман к школьной куртке. Говорил, что мать на работе, а она к тому времени начала подрабатывать сиделкой в больнице, а отец как всегда пьян и сидит дома, если он увидит, что куртка порвана, то ему туго придётся. Как могла, я зашила, отец не заметил, а мама вечером тихонько перешила так, как надо.       Однажды я рассказала Северусу про тетрадь, он странно на меня посмотрел и спросил, не находила ли я дома палочек. Я удивилась и спросила, о каких таких палочках он говорит. Ничего внятного в ответ я тогда не получила. Он что-то сказала про то, что его мама прячет свою палочку потому, что отец против и что он нашёл её однажды случайно, когда искал книгу. Тогда мама ему всё и рассказала. Я попыталась уточнить, что именно он имел в виду под «всё рассказала», но опять он как-то скомкано ответил в духе «давай подождём письма». Больше мы к этой теме не возвращались. Конечно, мне было интересно, я как могла пыталась понять о чём он, но на все мои расспросы Северус попросту замолкал, и я уяснила, что палочка — это что-то очень тайное. А вспомнила о том разговоре я много позже, даже не тогда, когда получила письмо, ещё позже, тогда он мне ответил, что боялся рассказывать мне потому, что сомневался, ведьма ли я.       Дети вообще странные существа, они могут понять много больше чем взрослые, но при этом умудряются упустить самое главное, так и я — уже тогда я понимала, что его гложет что-то, что он знает и, возможно, хочет рассказать мне, но природный такт опять не позволил мне расспрашивать дальше. Я была его единственным другом, но при этом раз за разом не могла почувствовать то, что чувствовал он. Мне до сих пор горько оттого, что я не смогла скрасить его одиночество, может быть, он всё же встретил ту, которую полюбит и которая будет любить его?       — Сомневаюсь. Насколько мне известно, он-таки живёт один, но вот это уже его выбор, — ответила Гермиона.       — Да? Один? Бедный. Его мать была слабой и зависимой женщиной, а отец жестоким садистом-алкоголиком, это изрядно потрепало ему нервы и наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь, — вздохнул голос и продолжил: — А отношения между ним и Петунией между тем из разряда нейтральных стали переходить в разряд тихой войны: каждый из них стремился подколоть друг друга, задеть, обидеть. И при том каждый тут же взывал ко мне. Сколько раз я была между ними в качестве судьи… Со временем мне надоело это окончательно, и я перестала водить на встречи с Северусом Петунию. Ненадолго это решило проблему, но потом сестра поняла, что я всё так же общаюсь с ним, но теперь уже без неё, и обиделась ещё больше. Вообще, чем старше мы становились, тем сложнее становилось нам с Петунией понимать друг друга. У детей всё просто, но дети растут, и с ними вместе растут сложности. Она уже подходила к переходному возрасту и была раздражительной и категоричной, а я всё ещё продолжала оставаться ребёнком.       А потом всё стало ещё хуже — нам пришло письмо. Петуния была в ярости, я уезжала учиться в какую-то таинственную школу, я была самой настоящей ведьмой, а она — нет. Только сейчас я начала понимать, как тяжело ей было, но я мертва, я не могу прийти к ней, обнять, попросить прощения за то, что не видела её терзаний. Я ведь даже не знала о том, что она умудрилась пройти за нами в Косой переулок и каким-то образом отправить письмо профессору Дамблдору. Представляешь? Она просила зачислить её туда же, где буду учиться я. Пусть она не была ведьмой, но хотела быть рядом со мной, такой же, как я. Конечно, ей отказали. Это было началом конца, Петуния так и не пережила этого. Когда я приезжала на каникулы, она демонстративно уходила спать в гостиную на диване, фыркала и ругалась на то, что мои книги занимают её место. Ей не нравилось решительно всё: моя одежда, мои книги, моя палочка.       Она каждый раз отмечала, что я странная, а она нормальная, это слово стало её щитом. Она — нормальная, значит, это я ненормальная; люди, с которыми общается она, — нормальные, значит, это мои друзья ненормальные. А уж тем более Северус… Раз уж он жил по соседству с нами, а теперь и учился в одной со мной школе, то и все каникулы отныне мы проводили вместе, готовились к следующему году, читали книги, пробовали варить зелья или обращали стулья в кресло-качалку. В общем, колдовали соразмерно нашим знаниям и силам, но так, чтобы не попасть под закон о запрете колдовства для детей, мы были аккуратны и не переходили границ.

***

      Утро пришло неожиданно, отогнав сон, а вместе с ним и Лили Поттер. А в том, что её ночная собеседница — именно она, теперь уже Гермиона не сомневалась. Конечно, она бы с удовольствием попыталась убедиться в реальности происходящего, но подойти и спросить у профессора Снейпа: не был ли он знаком с Лили Поттер и не зашивала ли она ему карман, ей как-то не позволяли совесть и чувство самосохранения. Профессор подобного ей точно не простит, а вылететь из школы на пятом курсе — просто глупо, вряд ли её возьмут работать в Хогвартс. В конце концов обе немагические должности уже заняты Хагридом и Филчем. Гермиона молчала. Симус уже второй день спал не хуже спящего красавца, по понятным причинам желавших разбудить его поцелуем не нашлось, все сошлись на мнении, что поспит и сам проснётся. Гарри, Рон и остальные уже очухались окончательно и выглядели как обычно. Кажется, кроме неё, ни у кого не происходило ничего необычного.