***
По лугу бежали две девочки: одной было лет семь-восемь, второй чуть меньше; у старшей были тёмно-русые волосы, перехваченные голубой атласной лентой в длинный, чуть ниже лопаток хвост, у младшей волосы были тёмно-рыжие, того самого оттенка, когда кажется, что они отдают одновременно рыжиной, цветом шоколада и медью. Обе были одеты в цветастые платьишки и обе радостно смеялись. «Что это? Кто они?» — подумала Гермиона. — Это мои воспоминания, — казалось, голос прозвучал сразу отовсюду. По крайней мере, определить его источник не удавалось. — Кто вы? И почему я вижу ваши воспоминания? — удивилась Гермиона. — Я? Я тоже иной раз задаюсь тем же вопросом. У меня ничего не осталось, кроме них. Иногда мне кажется, что я сама — это только воспоминания. А вот почему ты их видишь, этого я не знаю. — Так не бывает, — однозначно ответила Грейнджер. — Бывает. Если ты умер, — грустно ответил голос. — А хочешь, я расскажу тебе что-нибудь? О них, то есть о нас? Кто такие «они» — Гермиона поняла сразу. Видимо, голос имел в виду девочек, которые бегали по лугу то за бабочками, то друг за другом и хохотали, когда одной из них удавалось поймать другую хотя бы за подол платья. Кажется, незнакомка была неким странным привидением, способным проецировать свои воспоминания другим. Вообще, она не припоминала таких призраков в замке, но отказать было как-то неловко. — Расскажите. Незнакомка оживилась: — Слушай, меня зовут Лили, а та, что постарше, это моя сестра — Петуния. Наша мама была уверена, что дети — цветы жизни и давать им следовало только цветочные имена. Хорошо ещё, что у нас не было брата… Представляешь, если бы его звали Гладиолус? А наша мама вполне способна на такое. Мы жили в городке Варрингтон в графстве Чешир, мать работала на ткацкой фабрике, отец — на железной дороге, а в те времена работа на фабрике означала одно — бедность. Там трудились самые низшие и бедные слои населения. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и отец работал самым обычным грузчиком, так что наше детство прошло либо в доме бабушки, либо, когда стали чуть постарше, на улице среди детей такой же бедноты. Но потом нам повезло: мать нашла работу в Лондоне. Тоже на ткацкой фабрике, но зарплата там была значительно выше, и тогда мы переехали в Лондон. О, это был город нашей мечты! У нас был домик на самой окраине в Паучьем тупике; вокруг стояли такие же небогатые домишки и такие же измождённые работой и бедностью люди, но это был дом! Теперь мы не ютились в квартирке в одну комнату, у нас с Петунией была своя-собственная отдельная спальня, там мы могли раскидывать куклы, и никто не кричал, что они валяются под ногами; могли сидеть до самой ночи и читать книги при свете фонарика; могли принести яблок и грызть их, лёжа на полу. Мы без преувеличения были счастливы. Мы бегали по лугу, представляя себе, что мы — феи, а цветы разговаривают с нами… Да-да, Петуния не всегда была такой, какой стала потом, когда я уехала учиться в Хогвартс. Она была замечательной старшей сестрой, точнее, она была мне почти как близняшка, у нас ведь разница-то всего ничего — полтора года. Кто не знал нас, часто принимали за двойняшек, на близнецов мы не очень-то тянули. Тебе, наверное, скучно слушать такую ерунду? Просто после смерти я, как ты сама понимаешь, не имела возможности поговорить с кем-то и тем более рассказать что-то. — Нет-нет, рассказывайте, тем более что я ведь сейчас нахожусь тоже в Хогвартсе, и я из семьи маглов. — Как здорово! Но я с самого начала так и подумала, что ты наверняка ведьма. Так вот, наша бабушка осталась в Чешире, а значит, днём некому было присматривать за нами, и мы целыми днями пропадали на улице. Недалеко находилась детская площадка, ну как площадка… Там стояли качели и несколько скамеек. Обычно тут располагались молодые мамочки со своими чадами, они сидели на скамейках, качали коляски и разговаривали о новом магазине готового платья, что на углу Восьмой улицы, о повышении цен на муку и крупы, о соседке, которая опять беременна, и ещё о вещах, нам совсем не интересных. Мы приходили сюда не слушать их сплетни, порой переходящие в перепалки, а на качели. Я их обожала. Петуния всегда была несколько трусливой и не любила их так, как я, но неизменно бегала сюда вместе со мной. Я раскачивалась до тех пор, пока небо и земля не смешивались воедино, а потом расправляла руки и представляла, что я лечу. Петуния кричала, что я упаду и обязательно расшибу себе лоб или шею сломаю, а ей потом прилетит от мамы, а я смеялась. Примерно через пару месяцев после того, как мы туда переехали, я стала замечать одного мальчика — он был необычайно бледен, темноволос, и его одежда, даже тут, на фоне окружавших нас бедняков, выглядела довольно-таки потрёпанной. Почти всегда он был одет в брюки, ставшие ему откровенно коротковатыми, сбитые ботинки, старенькую, но тщательно зашитую рубаху и пиджак. Это выглядело довольно уныло, да и сам он был какой-то нелюдимый. Иногда я видела, как он сидел на качели, порой он просто приходил и сидел на скамейке, чаще всего с книгой в руках. Не думаю, что у его семьи были деньги на книги, скорее всего, он брал их в местной библиотеке. Но он никогда и ни с кем не разговаривал. Из сплетен женщин со скамеек я знала, что его мать сидит дома, а отец работает в магазине, разгружает товары, попутно подрабатывая ночным сторожем. Их семью не любили, поговаривали, что его отец сильно пил, а возможно, даже и поколачивал мать и сына. Я не знаю, я никогда не спрашивала его, а может быть, и стоило, но мне всегда казалось, что это для него что-то очень личное. Однажды я пришла на площадку одна. Петуния начала ходить в школу, и днём, когда её не было дома, мне было решительно нечем заняться. Вот тогда он впервые подошёл ко мне. Как и мне, ему предстояло идти в школу только на следующий год, и в этот год, оба неприкаянные и безнадзорные, мы очень сдружились. Мальчика звали Северус. — Гермиона закашлялась от удивления, но, кажется, её незримая собеседница не обратила на это никакого внимания. — Он много знал, всегда мог сказать, какую книгу нужно было обязательно прочитать, а какую и брать не стоило. На самом деле, Северус не был плохим, просто очень одиноким. Как любой интроверт, не очень-то охотно подпускал к себе людей, жил в довольно замкнутом мире и общался с ограниченным числом людей, — точнее, если не считать родителей и годом позже учителей, общаться с которыми он был просто вынужден, то, наверное, я была его единственным другом. Мы вместе бегали в соседнюю рощицу, могли сидеть там день напролёт и болтать о всякой всячине, иногда к нам присоединялась освободившаяся после школы Петуния, но они вдвоём не очень-то ладили. Северуса смущало присутствие Петунии, и он предпочитал отмалчиваться, враз превращаясь в замкнутого и молчаливого мальчика, с которым не играет никто из детей, а взрослые считают его немножечко странным. Петуния же недолюбливала Северуса. Порой мне думалось, что она ревновала меня к Северусу, как многим позже к Джеймсу. Может быть, ей казалось, что из-за них я отдаляюсь от неё, может быть, так оно и было. Мы были совсем ещё детьми и многое не понимали, наверное, сейчас я бы повела себя по-другому, а тогда… Тогда я просто старалась пореже сводить их вместе, проводя дни с Северусом, а вечера с Петунией; обоих это не особо устраивало, но если Северус молча мирился, то Петуния становилась раздражительной и обидчивой.***
Где-то послышался отчётливый шум. — Ой, кажется, я тут с тобой заболталась. Тебе пора, — сказала незнакомка и пропала. Гермиона открыла глаза. Прямо над ней висел тёмно-красный балдахин, который, судя по разводам пыли, давным-давно не вытряхивали. Она лежала в своей кровати в спальне для девочек. — Что произошло? — спросила Гермиона. — Что ты имеешь в виду? Ты хорошо спала? — участливо поинтересовалась Лаванда. — Спала? Я спала? — Грейнджер оглядывалась по сторонам, пытаясь осознать происходящее. — Ну да, ты что, не помнишь? Вчера мы варили зелье, избавляющее от кошмаров… Закончить она не успела. — Да, теперь вспомнила. Кошмаров у меня точно не было, просто я что-то не выспалась, — поправила положение Гермиона, начиная понимать, что это был просто сон.***
На завтрак студенты Гриффиндора и Слизерина выходили изрядно помятые, многим так и не удалось выспаться, другие всю ночь спали как убитые, но легче от этого им не стало. Как и Гермиона, они чувствовали себя разбитыми и уставшими. Пожалуй, хуже всех пришлось Симусу: его с утра просто не смогли разбудить, а когда Невилл побежал разыскивать профессора зельеварения, тот только криво усмехнулся и сказал, что, судя по тому, что мистер Финниган переборщил с некоторыми ингредиентами вчера, проспит он чуть дольше обычного — ну так, на денёк-другой, — и волноваться абсолютно не о чем. Пропущенные уроки ему несомненно придётся отработать, но в остальном его жизни ничего не угрожает. Гарри сидел с ещё более чем обычно взъерошенными волосами и, сняв очки, потирал глаза. Потом надел их обратно, взял тарелку и положил себе порцию овсяной каши. — Овсянка — это, пожалуй, единственное блюдо, которого тётя Петуния всегда накладывала с лихвой, — сказал он. — Постой, как зовут твою тётю? — чуть не вскрикнула Гермиона. — Э-э-э? Петуния Дурсль. Могу познакомить, конечно, но не думаю, что эта встреча сильно впечатлит тебя. — Гарри, а она и твоя мама… они ведь сёстры, так? — Получается, что так, — согласился Гарри. — Скажи, пожалуйста, а они никогда не жили в Паучьем тупике? Поттер потёр переносицу и, задумчиво посмотрев на подругу, ответил: — Жили. Давно, когда были детьми. Бабушка работала на ткацкой фабрике неподалёку, я никогда там не был, бабушка умерла за полгода до моего рождения, дедушка ещё раньше. Ну, а дом, наверное, продали. Честно говоря, я даже не знаю. А что тебя вдруг заинтересовало это? — Да нет, ничего особенного, просто где-то слышала это название, наверное, ты когда-то упоминал. — Вот это вряд ли, так почему ты спраш… Ой, Рон, наконец-то ты пришёл, мы уж думали, ты уснул там где-нибудь по пути, решив повторить судьбу Симуса, — отвлёкся на подошедшего Рона Гарри. — Ну уж дудки, спать, чтобы потом отрабатывать у «Гриффиндорского кошмара»? Благодарю покорно, я уж лучше так — полусонный посижу на уроках. Гермиона облегчённо выдохнула. Не объяснять же ему, что она во сне познакомилась с давно умершей матерью Гарри?