Вслух

Звуки в конце старого вагона метро все не стихают, отдаваясь противным лязгом в самые виски. А сырость истерзанного металла, покрытого токсичными цветными красками, проникает под кожу и внутрь, под вены, частицами душной пыли из перетирающихся костей. Кажется, что тусклые лампочки привлекают ночную моль, которая все копошится и копошится рядом, отбрасывая длинные мрачные тени в пределах этих переплетающихся рельс. — Эй, Деку. Ты знаешь, что от тебя пахнет гнилой хвоей вне той глубины разлагающегося ила и осевшей на бугристую серость магистральной пылью? Меня мутит от этого запаха, ведет и переливается в мозгу тысячами разноцветных звездочек. Или космических атомных взрывов из остатков нитроглицерина, что крошат череп через твою улыбку палящего июльского солнца, а может и костра из ненормального количества соженной одежды. Верю: настолько хуево лишь от твоих слов быть не может. Настолько, что лучше уже тоже. Ты сидишь напротив, закутавшись в ту толстую блядскую куртку, привезенную откуда-то из комиссионки, и тонкими синими от холода пальцами мнешь в руках эту чертову бумажку. Билет, да? Наверняка, счастливый попался, раз так не хочешь класть его в карман, как множество до этого, а все разглядываешь мелко напечатанные числа, щурясь и нечто бормоча под нос из просторов фантазии. На сегодня это последний поезд. — Эй, Деку. Мне кажется, я в конец ебанулся и подхватил хронический кретинизм. Потому что прямо сейчас вижу, как вокруг тебя столпились дохуиллярды блеклых светлячков, расслаивая кривую улыбку на несколько громких выдохов и пару тысяч непрошенных мыслей, которые посещают твою головку с завидной переодичностью, когда вскакиваешь посреди ночи в холодном поту от панических атак — и на балкон, выкуривать из себя нервную дрожь. Бесит, как ты пародируешь героев из измятой кинолентной пленки. А помнишь, как я называл тебя идиотом? И после твоей скорой просьбы бегал растворять в кипятке ту горькую кофейную эссенцию, желая влить ее прямо тебе в глотку, чтобы захлебнулся до кровавых пузырей из легких, или же выплеснуть на довольное ебало, которое светит неоновыми лучами прямо мне в глаза. Свои ты, правда, закрываешь. Потому что боязнь. Потому что спектрофобия. Потому что я сам давно привык обжигать взгляд о твою смущенную физиономию, когда ты прячешь ее на подставленном мною плече и вжимаешься настолько близко, что можно смешать генетический материал воедино. Медленно растворяясь в алых красках на руках по вырезанным шрамам на белеющих костяшках, как реках кислоты из твоего желудка и непонятной массы, когда суешь два пальца в рот после плотного завтрака. Знаешь ли, мне тоже хочется рвать прямо на пол кислой желчью, соляной кислотой в перемешку с недавним виски и серым дымом от выкуренных бычков на улице. Или же диванно философствовать о том, как все это дерьмище заебало, будто раз за разом проталкивая внутрь щедрые глотки токсичного зарева. Но ты, блядь, не знаешь, крутя в искусанных от нервов пальцах этот единственный счастливый билетик. Тебе же наверняка жаль, что в один конец, да? А мне жаль тебя. Потому что ты, ебаный бесполезный Деку, так зря вертишь своей ярко выкрашенной макушкой туда сюда. Такой же яркой, как след от спермы на нашей серой простыне. А после, будто деревянный болванчик в сувенирной лавке, качаешь головой и ищешь растерянным взглядом нечто, что мне до сих пор не понять. Ищешь тщательно и глубоко, своими склеенными из разных оттенков зеленого глазами и осязая гофрированной бумагой под толстыми рукавами. Хотя, вроде, пробежало уже лет так пять. Может, конечно, больше. Не считал. — Эй, Деку. Ты знаешь, что у тебя уже нос посинел от холода и морозной сырости? Что крупная лихорадка пробирает до самого мяса на кости и скручивает внутренности болезненными судорогами. Мне тоже раздирает глотку твоими шипами и ржавыми иглами от использованных шприцов. И почему-то навязчиво кажется, что ты состоишь из высушенных листов крапивы, а вместо крови жгучий спирт где-то в артериях перетекает прямо в мозг. Может, сегодня наконец захлебнемся в этом отвратительном воздухе и остывшем кофе на балконе. Чтобы как в геройских историях из твоих книжек перед сном. Без раскрытости сущего и горой пафоса на плечах, где-то ниже, чем мрачные тени у тебя под впавшими глазницами. — Эй, Деку... Хочется дать тебе пластырь и револьвер. — Да, Каччан? — смотришь судорожно быстро и щемяще ласково; отвечаешь не сразу. Но прямо так, как мне сейчас нужно. Ломано и криво, как линия горизонта из-под пера чернил того карикатурного художника. Парабола из этих мозолистых пальчиков и нервного изгиба губ. От твоего взгляда мне тоже хочется вскрыть себе вены ржавой вилкой. — Это конечная. — предупреждаю. Точно не знаю кого: тебя или себя. Ты лишь киваешь в ответ и жмуришься, начиная тереть свой нос вылезающим из-под куртки рукавом алой толстовки. Это ведь конечная остановка на нашей круглой дорожке битого стекла. Да, Деку?