Истории Россий

      Скучно в слободе в ноябре. На соколиную охоту не выехать — поздно, с крестьянскими ребятишками не порезвиться, как раньше — не положено. Да и возраст не тот уже.       Наспех сделанная метрика гласила, что младший сын московского купца Ваня Брагин (оконцовку «-ский» ему, а также его брату и сёстрам всего через четверть века даст стая поляков во главе с Луцианом, который не только ещё наглее, чем Феликс, но и злее его)* родился зимой и скоро ему исполнится семнадцать. Царь-тёзка* всерьёз заинтересовался тем, чтобы найти юноше достойную невесту. Но вот беда: среди девушек, приезжавших с иностранными послами, не было ни одной православной.       Хотя Ваня не помнил, какой титул ему давали при дворе, он водил крепкую дружбу со старшим царевичем, женатым по воле своего отца в третий раз и, кажется, предавшимся томительному ожиданию, когда же увидит сына, которого носила его супруга Елена. Юноша радовался не меньше Ивана Ивановича и тоже ждал этого события, пожалуй, даже больше, чем приезда очередных гостей.       Но не сбылось. Всё рухнуло в один день. Государь из-за собственного гнева лишил себя возможности взять на руки внука: тот умер, не родившись. А сын заболел. С горя ли, а может, кто ещё «удачно» напасть такую принёс…       …Из покоев царевича Ваня вышел белый, как снег. Если сложить все часы, что он спал за эти пять дней, то наберётся разве что немногим больше половины суток, и то потому, что сёстрам — двум старшим и двум младшим — удавалось уговорить его или даже оттащить от друга, которого силы покидали, казалось, с каждым мгновением.       — Что же я им скажу… — прошептал Ваня: иначе голос сорвался бы на плач.       — Не ты, так кто другой, — кашлянул кто-то за его спиной. Ваня обернулся и увидел своего старшего брата, давно взявшего на себя обязанности главы этого странного семейства и этим оправдавшего своё имя*. Тот, поняв, что к чему, прищурился, вглядываясь в чарующий душу пейзаж поздней осени. — Рано или поздно он всё равно ушёл бы. А от чего — не наше дело.       В этих словах мало что успокоило бы юношу: что может быть больнее, чем осознание смерти близкого человека?       — У деда нашего царя тоже был старший сын, помнишь? — Александр отследил полёт какой-то птицы и взглянул на брата. — И звали его так же. И помер тоже молодым. А почему — тайна. Даже от нас скрывают, ироды…       Он не удержал себя от горькой усмешки.       — Так ведь прошло уже девяносто лет! Да и какая тайна? Заболел — и всё.       — «И всё»! Ходят слухи, что отравили его.       — Ты в это веришь? — Ваня недоуменно прищурился.       — Нет, — его старший брат покачал головой, а после шумно выдохнул и произнёс медленнее, чем обычно: — Но и такого предположения не отрицаю.       …После погребения два брата и четыре сестры остались в соборе. Произнеся краткую молитву за упокой души царского сына, Ольга, заменившая младшим мать, вздохнула тяжело:       — Иван Василич уже и сам на ладан дышит, вот умрёт, а кого на престол?       — Известное дело, Фёдора, больше некого, — Ярослава, скрывавшая пока своё настоящее имя, мол, не христианское, и вместо этого называвшая себя Иоанной (звалась бы Яной — кто-нибудь из бояр сказал бы, что она полячка, а повода к этому давать не хотелось), взяла за руку самую младшую сестру, Наталию, которой, если верить только метрике, опять же, сделанной для отвода глаз, было всего шесть лет. По церковным канонам она ещё считалась младенцем.       — Так он же тоже нездоров, глядишь, год просидит и наследников не оставит!       — А мы поглядим, — и все шестеро вышли из собора.       Тогда Ваня отказался справлять день рождения, несмотря на то, что к тридцатому декабря срок в сорок дней уже истёк. Но не знал он, что через два года умрёт царь, а к концу века править станет тот, кто не является кровным родственником представителям славной династии*.