Не будите Дина.

«В четырёх стенах очень просто заблудиться, Замедляя жизни бег. Не поймёт его правды мрачная больница, Он для них не человек». Король и Шут, "Бунтарь"

      Как и в любом доме скорби, каким бы хорошим, утопающим в зелени и цветах, отремонтированном, чистом и уютном он ни был, не всё здесь было хорошо. Не все пациенты были мирными и доброжелательными, или же безвредными. И не все врачи были бескорыстны и готовы на всё ради своих пациентов.       Джим Новак искренне привязался к Дину. И делал всё, что было в его силах, чтобы вытащить того из болезни. Вернуть на свет, как он постоянно тихо нашёптывал, когда никто не слышал и когда Дин наиболее в этом нуждался, в очередной раз уходя в себя. Но методы Новака были исключительно гуманны. Он не применял на Дине никаких новых экспериментальных лекарств, действия и побочные эффекты которых ещё не до конца были изучены, не подвергал его экстремальным вариантам терапии и, на самом деле, всячески оберегал от чего-либо подобного. Почему-то для Новака стало исключительно важным сохранить тот хрупкий, тихий мир, который образовался вокруг его пациента. Он вовсе не хотел запереть его в нём, чтобы затем изучать, как подопытную морскую свинку. Джим просто хотел, чтобы Дин был счастлив. Чтобы ему было максимально комфортно. Чтобы его возвращение к нормальной жизни, в возможность которого Новак искренне верил, было мягким и плавным. Потому что он знал – резкий переход может лишь причинить боль и страдание, и ввергнуть Дина в ещё более тёмную и страшную пучину болезни.       Но таким был Джим Новак. Да, он был лечащим врачом Дина. Да, всё решения принимал он, посоветовавшись с Сэмом. Но был и тот, кто стоял над ним, и с чьим мнением Новак к своему стыду и сожалению почти ничего не мог сделать. Почти – потому что он всегда старался найти способы обходить распоряжения главного врача, человека очень сведущего в своей работе, одного из лучших, но имеющего вполне определённые цели. И, к сожалению, эти цели имели мало общего с действительным благом пациентов подотчетной ему больницы.       Он обладал здесь практически всеобъемлющей властью. Мог принимать любые решения, не советуясь ни с кем. Единственным, что могло бы его остановить или вразумить, был совет собственников больницы. Но уже никто и не помнил, когда они собирались вместе в последний раз. Семейные дрязги и разногласия не давали им не то что нормально общаться, но даже находиться в одном помещении спокойно в течение нескольких минут. Единственным, кто из троих собственников принимал хоть какое-то активное участие в происходящем, был неопределённого возраста высохший и скучающий от всего человек, лишь словно бы забавы ради иногда прохаживающийся по коридорам здания с отстранённым видом и оставляющий едкие комментарии врачам. Другие двое – брат и сестра, – не разговаривали уже много лет, имея кардинально противоположные взгляды на всё, и никто даже понятия не имел, куда они уехали и где находились. Каждый по отдельности.       Для главврача же было главным, чтобы предприятие приносило доход, чтобы не было жалоб и для всего имелись законные основания. Он никогда не скрывал ничего из того, что делал (во всяком случае, никто не мог доказать обратного), но имел команду из превосходных юристов и замечательно подвешенный язык. В его арсенале было всё – и непроверенные препараты, и нестандартные методики лечения, и опасная аппаратура. Возможно, когда-то, на заре своей карьеры, он и правда хотел как лучше, и правда старался вернуть к нормальной жизни как можно большее количество людей, но, побывав в самых разных условиях содержания больных, увидев самые извращенные формы болезни, испробовав безрезультатно бесчисленные варианты работы, он словно забыл о своих изначальных целях, о клятве, которую давал, закончив университет, и о том, что должен своими действиями помогать, а не экспериментировать только лишь ради эксперимента. Да, удачные результаты были желанны, так как вели к большему успеху и лучшей репутации больницы, но не обязательны. Так и получалось, что каждый из местных постояльцев, за исключением разве что Кроули, просто-напросто откупившегося в своё время от всех процедур и лекарств, подвергался тому или иному варианту экспериментального лечения, в зависимости от сложности случая и личных показателей.       До сих пор Дину везло, и ему было назначено лишь медикаментозное лечение, где среди проверенных препаратов мелькала парочка тех, что ещё не анонсировались для научной аудитории и которые даже не до конца прошли испытания на животных. Новак, прекрасно осведомлённый обо всех делах главврача, шел на риск, и просто не давал ничего из сомнительного списка своим подопечным, немного мухлюя с документами и результатами анализов. Но на беду, в один из регулярных обходов со студентами-практикантами, главврач заглянул и к Дину, кратко ознакомившись с историей его болезни и пронаблюдав за тем, как тот себя ведёт. И, как назло, именно в этот момент Дин впал в ступор, расшатываясь из стороны в сторону и тихонько бормоча про взломанные печати и вырвавшегося на свободу Антихриста. Главврач не мог не заинтересоваться весьма необычным и, как ему сразу показалось, довольно связным бредом, что излагает пациент, в принципе довольно давно привлекший его внимание своими резкими перепадами из состояния условной активности в состояние, близкое к некоему подобию комы.       Недолго думая и не советуясь с мнением Новака, которого просто поставили перед фактом, Дину было тут же назначено новое процедурное лечение, заключавшееся в чередовании новой формы электрошоковой терапии и кое-какой из испытываемых в данный момент в больнице новых аппаратов.       Естественно, оставалась ещё преграда в лице Сэма, который, узнав о новом лечении брата от позвонившего ему до крайности обеспокоенного Новака, тут же примчался в больницу, бросив все дела, с намерением дать свой категорический отказ.       Но на то это и был главный врач. Он умел проворачивать дела так, что сложно было хоть как-нибудь подкопаться, и вот сейчас он всё провернул таким образом, что к тому моменту, как Сэм приехал, Дина уже пытались переложить на каталку и привязать к ней, так как сам он идти категорически отказывался и рьяно сопротивлялся. Ворвавшись в палату вместе с разъярённым Новаком, без ведомого которого была назначена сейчас эта процедура, младший Винчестер отпихнул от брата санитаров и, встав у всех на пути вместе с лечащим врачом, со злостью и негодованием взглянул на спокойно взирающего со стороны главврача:        - Что здесь происходит? По какому праву Вы себе позволили…       Спокойно пожав плечами, тот усмехнулся:        - Больница оставляет за собой право применять меры предосторожности при работе с неадекватными пациентами, представляющими угрозу для себя и окружающих. Как видите, Ваш брат чуть не покалечил двух наших сотрудников, пришедших к нему сменить постельное бельё. По всей видимости, у него был очередной неконтролируемый приступ агрессии, из тех, что уже неоднократно наблюдались ранее.       Гневно вскинув голову, Новак возмущенно сжал кулаки:        - Это ложь! Дин… Мой пациент ещё час назад прекрасно себя чувствовал и не представлял никакой угрозы ни для себя, ни, тем более, для окружающих!       Главврач сложил руки, смотря на Джима перед ним, как мог бы гриф смотреть на умирающего, встопорщившего перья воробья:        - Вот как, мистер Новак. Вы смеете обвинять меня во лжи? Интересно, интересно. Нарушение субординации, как думаете? – чуть прищурившись, главврач ехидно процедил сквозь зубы: - Мне внезапно стало интересно, если прямо сейчас я назначу химический анализ крови Ваших пациентов, обнаружу ли я там назначенные мной препараты?       Новак побледнел, но, не разжимая кулаков, гордо ответил:        - Я не позволю проводить над моим пациентом процедуры, в которых он объективно не нуждается.       Сэм, закрывая собой сжавшегося на полу в позе эмбриона Дина, переводил немного растерянный взгляд с одного на другого. Ни о каких назначенных новых лекарствах он был абсолютно не в курсе, но что-то ему подсказывало, что знай он о них, ему бы это сильно не понравилось. Тем временем главный врач просто и буднично сказал:        - Что ж, Вы сами сказали – Ваш пациент. Но здесь, в моей больнице, ни одного Вашего пациента нет. Знаете, почему? Вы тут не работаете. Так что прошу Вас покинуть помещение.       Инстинктивно шире расставив ноги, будто бы пуская корни в холодный белый пол, Новак ответил с каким-то решительным самоубийственным спокойствием:        - Тогда я нахожусь здесь как частное лицо и…       Два санитара, повинуясь легкому кивку головы своего начальника, придвинулись к Джиму, окружив его с двух сторон:        - А как частное лицо Вы здесь находиться не имеете никакого права. У Вас есть на это разрешение? Нет? Тогда извините, но по правилам больницы только родственники могут здесь быть без разрешения. И поскольку сами Вы уйти отказались, мы имеем полное право и все полномочия, чтобы немного Вам помочь.       Без обиняков Новака подхватили под локти и практически вынесли из палаты, несмотря на то, что он пытался вырваться из рук двух превосходящих его по размеру громил. Сэм, хотевший было вступиться за врача, был вынужден остаться на месте, будучи скованным испуганно вскрикнувшим Дином за его спиной. Дин, с перекошенным от ужаса и неприязни лицом смотрел на главврача, не отрываясь, и никак не реагировал на попытки Сэма его успокоить. Внезапно он агрессивно набычился и выкрикнул в сторону главврача:        - Ты не получишь моего брата, Люцифер! – после чего вновь сжался в защитной позе у ног Сэма.       Главврач же печально вздохнул: - Ну что за день сегодня такой. Хочешь, как лучше…       Напряженно обернувшись в его сторону, Сэм произнёс:        - Я запрещаю Вам что-либо делать с моим братом без моего на то согласия. В противном случае, пеняйте на себя. По судам я затаскаю не больницу, не учреждение, а именно Вас.       Закатив глаза, главврач махнул рукой:        - Как Вам будет угодно. Никаких процедур, которые Вас лично могли бы не удовлетворить. Но учтите, что Вы сами, своими же руками, разрушаете шансы Вашего брата на нормальную жизнь.       Кивнув оставшимся в палате паре санитаров, главврач вышел, и Сэму очень повезло, что он не видел выражения превосходства и презрения, мелькнувших на лице у того.       Через несколько дней, тёмным вечером, дверь в палату Дина открылась и на пороге показалась медсестра, принёсшая полагавшиеся Дину на вечер лекарства. Но не успела она войти, как на её хрупкое плечо легла мужская рука и властный голос мужчины, чьё лицо было обезображено старыми давно зажившими ожогами, голос главврача, произнёс:        - Мэг, дорогая, Вы можете быть свободны. Я тут закончу сам.       Девушка неуверенно посмотрела на главврача, но уже в следующий момент с улыбкой кивнула ему и, передав поднос с лекарствами в его руки, убежала.       Зайдя в тёмную палату, освещённую лишь одним ночником, стоявшим на прикроватной тумбочке, главврач закрыл дверь и прошел к спящему больному, свернувшемуся в клубочек. Отставив поднос с нужным лекарством, он вытащил из кармана своего халата пузырёк и неторопливо наполнил шприц именно им. Когда все необходимые приготовления были совершены и он уже готов был сделать укол, из тёмного угла комнаты, куда не падал свет ночника, послышался весёлый голос с нотками иронии:        - А ты знаешь, Ник, придурочный паренёк-то в самый корень смотрит. Зрит, я бы даже сказал. Имя Люцифер тебе очень подходит. Можно, я буду звать тебя Люси?        - Только если я буду звать тебя Габи, - человек в белом халате обреченно вздохнул и повернулся в сторону говорившего: – А ты никак сиделкой заделался, Габриэль. С чего бы это?       Невысокий человек, уборщик, вышел из тени и лучезарно улыбнулся:        - А может, мне нравится сидеть по ночам в палатах и смотреть, как безумные ученые проводят незаконные эксперименты над ничего не подозревающими жертвами.       «Люцифер» нехорошо улыбнулся в ответ:        - Не зарывайся, брат, не забывай, кто вытянул тебя с самого дна и за чей счет ты хоть как-то существуешь.       Не прекращая улыбаться, Габриэль развёл руками, словно пытаясь охватить всю комнату:        - О да, ты спас мне жизнь и научил всему, что я умею, о великий! И теперь я цвету и пахну в этих шикарных условиях! Я так тебе благодарен! О, спасибо, спасибо тебе! – практически без перехода, внезапно перестав улыбаться, он добавил: – А теперь, когда мы всё выяснили и трогательный семейный момент прошёл, советую тебе отложить в сторону стекляшку с иголкой. Пока руки не отсохли и она из них сама не вывалилась.       Вот теперь «Люцифер» разозлился. Медленно, словно не веря в то, что он сейчас услышал, он проговорил в ответ, слегка недоумевающее приподняв брови:        - Ты хамишь мне? Требуешь что-то от МЕНЯ? Что с тобой, Габриэль? Заболел? Или может… - по лицу главврача промелькнула тень осознания: - И правда, заболел. Сошел с ума, как все здесь. Стал таким, как они. Опустился до их уровня. Ведь что любовь, если не болезнь, а, братик?       Ник негромко рассмеялся, видя, как изменился в лице уборщик.        - О, я и правда угадал. Как ты жалок. Который из них? Овощ? Сомневаюсь, ты у нас любишь активных. Второй, высокий? – «Люцифер» хмыкнул: – Я могу тебя понять. Но ты смешон, ты знаешь об этом. Прыгаешь здесь, размахиваешь лапками как боевой мышонок, дерзишь. Жалкий. Низкий. Думаешь, он скажет потом тебе спасибо? Думаешь, ты ему нужен? Всего лишь – уборщик. Уходи, Габриэль, и не мешайся у меня под ногами. Я потом подумаю, что сделать с тобой.       Отвернувшись, главврач вновь обратил всё своё внимание на шприц и готовую к уколу руку. Но и во второй раз он был самым грубым образом прерван. В последний момент, метнувшись к нему невысоким ощетинившимся комком, Габриэль резким ударом выбил из рук брата лекарство и, сжав трофей в кулаке, оттолкнул Ника от кровати больного. Сверкнув в свете ночника золотыми искрами в карих глазах, он просто сказал:        - Я не уйду. И не позволю тебе сделать то, что ты хочешь. Так что советую дважды подумать, прежде чем ты сунешься к брату Сэма ещё раз.       Хмуро посмотрев на Габриэля, «Люцифер» протянул руку:        - Отдай мне шприц, брат. Ты не в силах понять, зачем я делаю это всё.        - Хм… Мой ответ – нет. Или попробуй отними. А может, мне просто отнести это вот, – жидкость в шприце, прокрученном в ловких пальцах уборщика, вспыхнула на секунду, отразив свет, и вновь погасла, – кому-нибудь повыше тебя? Что скажешь?       Не став больше выяснять отношения с упрямцем и прекрасно понимая свое превосходство и в росте и в силе, Ник сделал резкий выпад в попытке сбить брата с ног. Но не вышло. Маленький рост был не только недостатком, но и в чем-то преимуществом Габриэля. Увернувшись, он схватил «Люцифера» за шиворот и рывком развернул к себе, оттаскивая в сторону от кровати больного, на которую успел бросить шприц.       Но короткая и яростная схватка была прервана крепкими руками прибежавших на шум санитаров, схвативших обоих драчунов и с большим трудом оттащивших их друг от друга.       И Габриэля, и Ника вывели прочь из палаты и, по распоряжению сухопарого учредителя, которому в срочном порядке позвонила дежурная медсестра, разместили по разным кабинетам так, чтобы ни один из них не мог вернуться в палату до разбирательства.       Позже, когда в больницу на ночь приехал Бобби, он нашел в простынях Дина чудом уцелевший во время потасовки шприц, содержимое которого было идентично экспериментальной дряни, найденной в кармане халата Ника. Слухи разлетаются быстро, и вскоре уже вся больница, весь персонал и все родственники были в курсе о том беспределе, что творил главврач, и о том, что он чуть было не вколол беспомощному пациенту.       Дальше события закрутились с неимоверной быстротой.       Спасти репутацию больницы смог лишь внезапно вмешавшийся главный собственник, приславший письмо с распоряжениями. «Люцифер» был с позором изгнан из больницы и решением суда лишен права практики. Со временем, последующие разбирательства и открывающиеся свидетельства о его деятельности и за пределами больницы привели его за решётку, оставив запертым в клетке на всю его оставшуюся жизнь и даже не на одну.       Джиму Новаку пришло письмо с приглашением вернуться на работу, причем ему давалось беспрецедентное право целиком и полностью самому принимать решения по пациенту Дину Винчестеру без необходимости следовать советам и рекомендациям нового главного врача, которым стал улыбчивый и весьма доброжелательный человек с хитрыми глазами и странноватым именем Бальтазар.       Габриэлю было также отправлено письмо с извинениями и предложением занять его прежнее место, но адресата найти не удалось. Ещё в ту же ночь он собрал все свои вещи и съехал со старого адреса, оставив после себя лишь циркулирующие по больнице слухи о том, что он заступился за пациента не от доброты душевной, а из-за расположения к его брату. Всё возможные ранее контакты с бывшим уборщиком исчезли.       Но из жизни Сэма он не исчез. После нескольких неловких разговоров со скомканными словами благодарности, Габриэль махнул на всё рукой и честно выдал своему Великану большую половину всей правды о себе, не акцентируясь особо на своём к младшему Винчестеру отношении. По словам Габриэля выходило, что, геройски спася чужую ему задницу, он поступил слишком правильно для себя, и потому ему было совестно находиться и далее в одном помещении со всеми оставшимися там людьми. Уборщик заступился за кого-то – кошмар, конец репутации раздолбая и скверного парня! Как дальше жить и так далее. Сэму он сказал, что давно хотел попробовать себя в чем-то… более артистичном, чем высокохудожественное мытьё полов.       Сэм же дураком отнюдь не был, понимая, что это ещё далеко не всё. Но Винчестеру хватало и того, что лишь ему одному Габриэль сообщил и свои новые номера телефонов, и новый адрес, и даже продолжил общение, не изображая из себя внезапно пропавшего без вести. Это было на данный момент главным.       Потихоньку всё входило в нормальную колею. ***       Никаких изменений ни в худшую, ни в лучшую сторону в состоянии Дина не было. Он всё также находился в мире фантазий, переживая там раз за разом свои нереальные приключения, упорно продолжая называть своего врача ангелом Кастиэлем, а ухаживающую за ним медсестру Мэган демоном. Кроули теперь получил прозвание Короля Ада и гордился этим неимоверно, даже иногда стараясь вести себя соответственно и отыгрывать данную ему роль, что, в общем, у него получалось весьма неплохо, и пресса уже окрестила его новую коллекцию «изящными вратами в Ад».       Санитары, которых раньше Винчестер так же, как и медсестру, называл исключительно либо демонами, либо какими-либо ещё мистическими тварями, теперь стали левиафанами, чем, естественно, были очень недовольны, так как почти всегда прозвание, данное Дином, распространялось по больнице в считанные часы и намертво приклеивалось к несчастным.       Сэм всё также проводил почти всё время в больнице у брата, а когда вынужден был отлучиться, его заменял дядя Бобби. Иногда Сэм рассказывал новости о Габриэле, с которым, казалось, стал почти неразлучен, пробующем себя на актёрском поприще. Смеясь, младший Винчестер рассказывал Дину истории о том, как Гейб заставлял его повторять с ним один и тот же сценарий по нескольку раз, или как однажды ему пришлось читать рекламный текст средства от геморроя, пока сам виновник этих актёрских страданий давился очередным шоколадным батончиком, сокрушаясь, что форма полицейского, сшитая для роли в одном сериале специально по его меркам, какая-то слишком узкая.       Всё было хорошо и привычно. До одного ненастного дня.       Дин сидел на кровати, сложив по-турецки ноги и смотря куда-то в стену, и казалось бы внимательно слушал Кроули, вальяжно развалившегося в кресле и с немного издевательским выражением, но всё же по ролям, читающего «Божественную комедию» Данте. Дверь в коридор была чуть приоткрыта, и было слышно, как в холле негромко работает телевизор, оповещая дежурную медсестру о том, что на одной из улиц города произошла перестрелка в ходе неудавшейся попытки ограбления банка. Преступников удалось обезвредить, но были и жертвы. Несколько человек попало под шальные пули, большинство из них скончались на месте. На секунду отвлёкшись, Кроули задумчиво посмотрел на дверь:        - Новости, новости. Слушая такое вот, всегда задаешься вопросом – мир сошел с ума или мы? Сдаётся мне, мы тут вполне адекватны по сравнению с теми, кто находится за этими стенами. Что скажешь, бельчонок?       Дин, на секунду переведя взгляд на Кроули, буркнул:        - Сэм всегда был ненормальным. Все мы немного странные и чокнутые.       Чуть вскинув брови, Кроули одобрительно хмыкнул:        - Удивительно здравая мысль, мой больной друг. Полностью с тобой согласен. Кстати, твой Лось что-то задерживается сегодня. Я тут посижу, пока он не припрётся и не разрушит нашу маленькую идиллию.       Закинув ногу на ногу, Кроули продолжил чтение, со временем начав немного клевать носом.       Поздним вечером, когда во всей больнице уже горел свет, на пороге палаты появился растрёпанный и словно бы опустошённый изнутри Сэм. Тихо пройдя внутрь, он скользнул взглядом по растекшемуся по креслу Кроули, выпустившему из рук книгу, которая теперь валялась на полу, и после несмело взглянул на кровать своего брата.       Дин не спал. Откинувшись на подушку, он смотрел в потолок и тихо говорил сам с собой, словно бы обращаясь к чему-то, видимому одному только ему.       Замявшись на секунду, Сэм шагнул внутрь комнаты, закрывая за собой дверь, но замешкался и случайно отпустил её раньше времени, негромко хлопнув ею.       От звука Кроули встрепенулся и лениво потянулся, сонно посмотрев на вошедшего:        - А, вот и ты, Лосяра. И что же тебя сегодня так задержало? Нашел себе наконец цыпочку или всё также к хоббиту-уборщику бегаешь?       Не дожидаясь ответа, Кроули опёрся о подлокотники, грузно приподнимаясь:        - Ладно, как бы то ни было. Смена караула.       Сэм, несмотря ни на брата, ни на Кроули, тихо попросил:        - Останься. Тебе… Тебя это тоже касается.       Заинтересованный дизайнер тут же опустился обратно в кресло, закинув ногу на ногу и сцепив руки в замок, выжидательно смотря на младшего Винчестера.       Сэм подошел к кровати брата и позвал:        - Дин? Дин, можешь посмотреть на меня? Нельзя сказать, что Дин часто реагировал, когда его звали. Он мог откликнуться, если к нему обращались, мог ответить что-либо, но смотреть на обращающегося к нему он обычно не хотел. Сейчас же Дин медленно, но всё же повернул голову в сторону брата и взглянул на него, чуть улыбнувшись:        - Сэмми. Бобби с тобой? Он должен был найти кое-какие элементы для заклинания.       Вздрогнув, Сэм поднял было руку, чтобы положить её на плечо брата, но в последний момент передумал, предпочтя начать теребить край своей куртки. Наблюдая за немного дрожащими руками Лося, Кроули напрягся. С чего бы вдруг? И почему Лось выглядит так, будто ревел во всю свою лосиную глотку целый день? Не к добру.       Не желая об этом думать, не желая признавать себе, что, кажется, он уже всё понял, «король ада» судорожно вздохнул и нервно полез в карман халата за телефоном. Не может быть, что бы это была правда. Нет. Просто не может быть.       Отказываясь слушать тихо заговорившего Лося, Кроули лихорадочно застучал по клавишам, набирая номер.       Сэм, тяжело выдохнув и будто бы собравшись с силами, произнёс, стараясь смотреть куда угодно, только не в наполненные каким-то сверхъестественным светом глаза брата:        - Дин… Бобби… больше не придёт. Он не сможет. Он… Мне нужно будет уехать ненадолго. На пару дней. Нужно всё подготовить и всех собрать. Руфуса, Хелен, шерифа Миллс… Всех. И… попрощаться. Ты... поедешь со мной? Бобби был бы рад.       Где-то позади в стену полетел и разбился вдребезги старый, но такой надёжный телефон-раскладушка. Хрипло, словно разучившись разговаривать, Кроули прошептал:        - Как это произошло?       Не оборачиваясь, Сэм пробормотал, всё также смотря в простыню:        - Его задело в перестрелке у банка. Он садился в машину, хотел ехать сюда. Просто оказался не в том месте и не в то время.       Помолчав, Кроули встал и пошел к двери, не говоря ни слова. У самого выхода он обернулся и спокойно произнёс:        - Все счета направляй ко мне, Лось. И я поеду с вами. Это не обсуждается.       Всё, что оставалось сделать Сэму, ладонь которого внезапно накрыли тёплые пальцы старшего брата, это судорожно вздохнуть и кивнуть, стараясь сдержать непрошеные слёзы. ***       Похороны прошли спокойно. Не было истеричных рыданий и попыток запрыгнуть в яму за уходящим на тот свет. Не было разнузданных разговоров в духе «туда ему и дорога». Были только свои, совсем небольшая компания людей, которых Роберт Сингер при жизни мог назвать своими друзьями…       Руфус, его давний друг и коллега, с которым они прошли огонь и воду.       Местный шериф Джоди Миллс, не раз вытягивающая задницу Бобби из самых разных передряг, куда он, будучи склонным к выпивке, имел несчастье часто попадать.       Хелен с дочерью Джо, владелица бара и, по слухам, бывшая любовница Роберта.       Фергус «Кроули» МакЛауд, очень сблизившийся с покойным в последние годы его жизни и порой тайно помогавший и ему, и его подопечным, переводя на счет больницы некоторые суммы денег для оплаты лечения. Конечно же, Бобби об этом знал. И даже устраивал дизайнеру-благотворителю разборки с требованием прекратить подачки, но успеха не добился и через какое-то время сдался, взяв с Кроули обещание ничего и никогда не говорить об этом Сэму.       Доктор Джим Новак, обычно тихий и неразговорчивый, не всегда умеющий полностью выразить свои эмоции, но ставший настоящим членом семьи, принимаемый таким, какой он есть. В конце концов, больше, чем он, для Дина не делал никто. И даже Сэм иногда думал, что именно Новак – спасение и опора Дина, а не он сам.       И, конечно же, мальчики. Именно так – мальчики. Потому что для Бобби эти два парня, один из которых вымахал под два метра, а второй болел, навсегда останутся милыми, наивными мальчиками. Детьми, которых он должен защищать любой ценой и делать для них всё, что он только может, и даже больше.       Сэм стоял неестественно прямо, возвышаясь над всеми окружающими, и крепко держал за руку брата, опустившего голову и рассматривающего свои ботинки, шнурки которых были старательно завязаны Новаком. Дин вёл себя тихо. Он ничего не говорил, не сопротивлялся, покорно следовал туда, куда вели его брат или лечащий врач, и ни на кого не смотрел. С самого момента вести о гибели Бобби Дин не произнёс ни слова, закрывшись в себе ещё чуть больше, чем обычно. Но руки брата он всё это время не отпускал.       Позади Сэма мелькал невысокий человек, против своего обыкновения сегодня ни разу не улыбнувшийся.       Все эти люди, они простояли до самого конца. Они не стали расходиться как только на гроб упала первая лопата земли, хотя их никто и не держал. И лишь когда всё было кончено, и свежий холм сыроватой от моросящего дождя земли накрыли зелёным покровом, невысокий человек позади Сэма осторожно потянул его за рукав куртки:        - Пойдём. Дождь начинается. Он не хотел бы, чтобы вы промокли.       Сильнее всех смерть Бобби ударила по Кроули. Если Дин никак не проявлял своих переживаний, и Сэм был даже не совсем уверен, что тот понимает, что произошло, а сам младший Винчестер полностью погрузился в дела и заботы, находя в уходе за братом, работе и вечно смеющемся Габриэле своеобразное утешение, то Фергус заперся у себя в палате, не пуская внутрь никого, и беспробудно пил в течение нескольких дней. Когда же волевым решением главного врача, уставшего от того, что в его больнице происходит подобное, дверь была насильственно вскрыта санитарами, «король ада» обнаружился небритым, закутанным в свой потасканный халат и сломленным. Он сидел в углу палаты, соорудив из бутылок подобие заборчика, и нервно дергался при каждом звуке. Стало ясно, что вся ситуация в целом подломила и без того расшатанные нервы дизайнера, и вскоре из постояльца, оплачивающего своё добровольное пребывание в больнице практически как в хорошем пятизвёздочном отеле или же на первоклассном курорте, он превратился в больного, нуждающегося в соответствующем уходе. Он не сошел с ума, и был вполне адекватен, но его природная нервозность и стресс дали о себе знать, вылившись в панический страх перед смертью и бессознательным состоянием.       Когда об этом прознала пресса – к сожалению, даже в самых надежных и лучших укрытиях есть лазейки, – «король» тут же был признан окончательно сбрендившим, что вызвало огромную волну интереса к его и без того популярному творчеству. Очередная его коллекция разлетелась моментально, а индивидуальные заказы посыпались буквально со всех сторон. По сути, единственным, что теперь могло отвлечь Кроули от постоянной нервозности и страха, была его работа, да ещё, пожалуй, визиты к Дину. В палате друга по несчастью король не боялся. Потому что видел и знал – тому ещё хуже.       Дину и правда становилось хуже. Не после похорон, не сразу, но заметно и неотвратимо. Сначала он перестал узнавать часто навещающих его людей из персонала больницы. Например как это было с системным администратором больницы Чарли Брэдбери, открытой, солнечной девушкой, любившей забегать к нему якобы по работе, хотя никакой работы у неё в этой палате не было, и слушавшей его монологи, затаив дыхание, так как они по сюжетному наполнению могли поспорить со многими прочитанными ею фантастическими рассказами. Она старалась заходить в палату Дина если не каждую неделю, то хотя бы каждые две недели, но однажды он просто замолчал при виде её, отвернувшись к окну, и больше ничего не говорил в присутствии девушки.       Следующим стала его всё увеличивающаяся молчаливость. Дин говорил часто и много, он пересказывал приключения в своих фантазиях, называл окружающих людей странными именами, описывал необычные события. Он всегда говорил. Теперь же он стал рассказывать всё меньше и меньше, его речь становилась односложной и уже далеко не такой наполненной событиями и красками какой-то иной, сверхъестественной жизни.       Он почти перестал реагировать на присутствие Кроули в его палате, но тот упорно продолжал приходить, раз за разом, день за днём. Несмотря даже на то, что так желаемых историй он уже не получал.       Вскоре та же участь постигла Новака, руки которого Дин как-то во время осмотра оттолкнул от себя со словами: «Уходи, Кастиэль. Тебе нужно уйти. Спасай своих ангелов. Но здесь тебя быть не должно».       Физически дела обстояли также не лучшим образом. Дин слабел, отказывался двигаться, выходить гулять по коридорам или по парку у больницы, не имел никакого желания вставать и вяло отмахивался на попытки брата его хоть как-нибудь расшевелить. Аппетит у него всё ухудшался и сил оставалось всё меньше. Словно бы он всё время хотел спать и больше ничего.       И как апогей – Дин однажды не узнал Сэма. Когда младший Винчестер пришел навестить брата, тот скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся к стене.       Через несколько дней Дин не открыл утром глаза.       Он был жив, он был даже практически здоров, несмотря на некоторое истощение организма, но не приходил в себя, вновь, как когда-то несколько лет назад, целиком и полностью оказавшись в своём мире, отвергнув реальность. И ничто теперь не могло его вернуть назад, как бы Новак не старался. Что послужило катализатором пробуждения в прошлый раз, так и осталось для него загадкой, но теперь не срабатывало ничего. И надежда была практически потеряна.       Пока однажды, в синей бездонной ночи, в белизне палаты не раздался шершавый шепот...        - Давай, Дин, просыпайся. Давай вместе повоем на Луну.       Через несколько минут только что уснувшего после суточного дежурства Новака разбудил звонок от Сэма, перепугано бросившего в трубку дрожащим голосом всего одно слово:        - Приезжай.       Подъехав на место, даже не сбросив плаща, Джим метнулся к палате Дина, уже рисуя в своей голове самые страшные варианты развития событий. Но за распахнутой настежь дверью, из которой доносились крики и звуки борьбы, его ждало совсем не то, чего он ожидал.       На сей раз в палате санитаров уже не было. Были только загнанный, сжимающийся в комок в углу Кроули, нервно хихикающий и смотрящий на происходящее посередине палаты с нескрываемым восторгом, Сэм, стоящий у кровати лицом к двери и словно бы прикрывающий собой дизайнера, и, прямо перед врачом, отвернувшись от него в сторону брата, стоял, выпрямившись напряженным до предела нервом, Дин Винчестер, тяжело дыша и, кажется, готовясь к нападению. Не обращая внимания ни на что вокруг, младший и старший братья прожигали друг друга взглядами. Казалось, ещё немного и они сцепятся в схватке не на жизнь, а на смерть.       Кроули тихо хмыкнул:        - О, а вот и пернатый отряд подвалил.       Но Винчестеры и этого не услышали. Сэм, успокаивающе подняв руки, обратился к брату:        - Дин, я понимаю, это кажется странным, но пойми – он не демон. Он человек, как ты и я. Всё хорошо, Дин, ты в безопасности.       Старший Винчестер упрямо мотнул головой, прорычав в ответ:        - В порядке, говоришь, Сэмми? Я просыпаюсь неизвестно где и прямо надо мной нависает вот эта вот жирная рожа! – недовольный писк из угла «Эй-эй, полегче! Я в меру упитан!» не произвёл ни на кого никакого впечатления. – Что-то я сомневаюсь, что именно так должен выглядеть порядок.        - Тебе просто надо успокоиться, и я всё тебе объясню. Обещаю, – Сэм шагнул к брату, но тот принял оборонительную позицию и выкрикнул, сжав кулак, в котором что-то сверкнуло металлическим блеском:        - Не подходи, Сэмми! Здесь что-то не так! В этом месте, в этом жалком торгаше и в тебе тоже! Ты… Может, ты вовсе и не ты?       Нахмурившись, Сэм всё же остановился, но по нелепой случайности наступил на перевёрнутый поднос с неубранным ещё с вечера ужином, оступившись и пошатнувшись вперёд, что тут же было воспринято очнувшимся Дином как нападение. Выставив кулак с ножом, как теперь стало видно, тот бросился вперёд, сдавленно выкрикнув: «Прости, но только так я могу тебя спасти!»       И кто знает, как закончилась бы эта ночь для ошеломлённо смотрящего на брата Сэма, если бы крепкие, неожиданно крепкие для его телосложения, руки Новака не обхватили Дина со спины. Тот дернулся, вырываясь, но Новак держал крепко, отчаянно, так, как может лишь человек, находящийся на пределе своих моральных сил. Тихо, словно бунтующему ребёнку, Джим шепнул на ухо гневно трепыхающемуся, невозможно сильному для никогда в своей жизни не занимавшемуся спортом человеку, Дину:        - Тихо, Дин. Спокойно. Всё правда хорошо, поверь мне. Мне ты можешь верить.       И, ко всеобщему удивлению, тот внезапно обмяк. Он не потерял сознание, не ушел вновь в себя, не стал дальше сопротивляться. Он сдался на милость державшего его человека, пробормотав в ответ, так, чтобы услышал только врач:        - Я не понимаю, Кас. Почему всё вдруг стало таким странным?       Ослабив хватку, Новак осторожно развернул Дина лицом к себе, поглаживая одной рукой по растрёпанным волосам, и правда как дитя:        - Я всё объясню. Мы всё объясним. Доверься нам. Мне и твоему брату.       Обессилено кивнув, Дин чуть повернул голову и посмотрел на Сэма, буркнув негромко:        - Я верю. Но вам придётся многое мне рассказать, – вновь взглянув на Новака, Дин даже позволил себе чуть улыбнуться: – Серьёзный разговор, Кас. А сейчас – ты слишком близко. Не нарушай моё личное пространство, приятель. ***       С той ночи дела Дина пошли на поправку.       После своего внезапного пробуждения он вспомнил многое из событий той ночи, от которой прятался на протяжении всех этих лет. Нервно сжимая рукав куртки брата, словно перепуганный ребёнок, он сбивчиво рассказывал то, что увидел в ту роковую ночь в его комнате, то, как отец увозил их прочь от горящего дома, и то, как страшно ему было, когда он понял, что же произошло. И Сэм поверил. У него не возникло даже мысли о том, что брат может говорить неправду, или о том, что это очередная его фантазия. К сожалению, у полиции было немного иное мнение. Но Новак выступил свидетелем в пользу Дина, подтвердив его полнейшее возвращение к реальности. Джона Винчестера ожидало не слишком счастливое будущее. Проблема была только в том, чтобы найти его спустя столько лет.       Сам же Дин и правда медленно, но верно возвращался. Он подолгу разговаривал с братом, выслушивая правду об этом мире и своём месте в нём. Информацию, кардинально отличавшуюся от всей его предшествующей картины мира, он воспринимал вполне спокойно, держался молодцом и даже шутил. Сэм был в восторге. У него снова был брат, самый настоящий, живой и разговаривающий; Дин хорошо себя чувствовал и активно шел на поправку. Казалось бы, всё хорошо.       Но иногда, крепко сжимая руку своего лечащего врача, своего ангела, и умоляя его остаться с ним, пока он не заснёт, Дин открывался куда глубже, и Новак видел – его пациенту страшно так, как бывает страшно мало кому из людей. Его подопечный, его Дин, не хочет знать этого мира, не хочет возвращаться, но не видит другой возможности. Из-за брата, из-за памяти Бобби, смерть которого, вероятнее всего, и послужила толчком к возвращению в реальность, из-за памяти давно потерянной мамы. Дин заставлял себя жить и учиться этой новой жизни. Заставлял себя улыбаться.       Но Джим Новак, человек с ярко-голубыми глазами, знал: Дину приходится платить за свою улыбку страшную цену. И потому раз за разом оставался рядом с ним, ласково убирал упавшие на зелёные, полные страха глаза пряди волос и осторожно касался щеки пациента, зная, что нарушает все возможные правила и законы. Джим Новак тихо шептал тому, кто всё ещё звал его Кастиэлем:        - Я здесь. С тобой. Я никогда не брошу тебя, Дин. Куда бы ты не решил пойти, даже если ты уйдёшь обратно, в свой мир… я буду рядом.        Твой ангел будет рядом.