Дважды в реку

Грелль почти не помнит, как это было. Вообще-то, ему полагалось помнить до мельчайших деталей, разве не так? Это должно было стать частью наказания. Каждый жнец не просто призван контролировать сотни и тысячи чужих смертей, он обязан помнить и свою собственную тоже, так ясно, как будто это случилось вчера. Смерть из прошлой жизни — это звучит красиво. Грелль любит, когда что-то звучит красиво, и красивые вещи он тоже любит, любит сам быть красивым, но в этом, похоже, нет никакого смысла, потому что тот, ради кого он так старался, слеп к прекрасному. Что поделать, не всем быть ценителями настоящей красоты. Уилл всегда слишком занят другими вещами. — Сатклифф. Немедленно. Подойди. Сюда. И чеканить каждое слово отдельно — совершенно не красивая манера речи. Но самая главное, эта манера не предвещала ничего хорошего. Впрочем, в последнее время любое появление Уилла не предвещало ничего хорошего для Грелля, и это очень странный парадокс, потому что Грелль всё равно ждал каждой их встречи, даже самого случайного столкновения. — Сатклифф! Ах, это не случайное совпадение: Уилл искал его. Это было бы очень мило, если бы у Уилла не был такой громкий раздражённый голос. Впрочем, даже с ним Уилл весьма мил, Грелль точно знает, ведь он спец не только по своей красоте, но и по чужой тоже. — Отработки завтра, послезавтра и так далее до конца недели, — Уилл говорил, не глядя в глаза, даже напротив, упорно избегал любого случайного взгляда. Это было обидно — любую ругань было бы проще вынести, если бы Греллю была позволена такая малость, как взгляд. Впрочем, он не смог бы довольствоваться одним только взглядом, конечно, нет — ему всегда нужно гораздо больше. Уилл же совсем наоборот — ему нужно отделаться от Грелля как можно скорее. Вот — он уже развернулся, чтобы уйти, и Греллю пришлось схватить его за рукав, который тот выдернул из цепких пальцев. Грелль видел лишь его затылок, но знал, что Уилл наверняка брезгливо морщился. Это было вполне обычное выражение его лица. Уилл морщился чаще, чем вдыхал и выдыхал, и особенно часто он это делал, когда поблизости оказывался какой-нибудь демон. Но Грелль не был демоном. Он был жнецом, таким же, как Уилл, разве что рангом пониже, так почему же… Почему же Уилл каждый раз корчил такую гримасу? — Не хочу отработок, — протянул Грелль, всё ещё цепляясь за слабую надежду сколько-нибудь разжалобить Уилла. — Я устал. Еле на ногах держусь. — Это, на удивление, было правдой. Себастьян умудрился немного помять его в последней стычке — просто повезло. Но Уилл и бровью не повёл — ни тогда, ни сейчас. Разве начальник не должен заботиться о своих подчинённых? — Ничего. Когда будешь писать отчёты, можешь взять стул. — Ты же знаешь, что я их терпеть не могу! — Знаю. Это называется дисциплина. Ты делаешь то, что тебе не нравится, — в этом суть наказания, неужели это никогда не приходило в твою тупую голову? Если бы Грелль обижался на каждое оскорбление Уилла, его терпение давно бы лопнуло; он знал это и всегда пропускал ядовитые уколы мимо ушей, но в последние дни это почему-то давалось всё труднее. — Больше того, я знаю, что ты наверняка сделаешь всё неправильно, никчёмное ты создание, — продолжал Уилл, обычно он оставался куда более немногословен, но не в этот раз. Он снова повернулся к Греллю, и лучше бы он этого не делал. Его взгляд был не по-обычному холоден. Пожалуй, он мог бы использовать его вместо косы смерти: такой взгляд наверняка был способен разделить тело и душу обычного смертного. — И мне придётся переделывать за тобой, но я готов пойти на эту жертву, лишь бы ты хоть ненадолго занялся работой и не попадался мне на глаза. Отчего-то слышать это тоже оказалось обидным. Так странно, и в то же время ничего странного. Любой бы обиделся на такие слова. Но, может быть, Уилл поэтому и был так жесток — он просто знал, что Грелль не будет сердиться всерьёз? Не успев задуматься, Грелль скорчил скорбную гримасу: вот, посмотри, видишь, как я расстроен твоими словами? В ответ на эту гримасу уголок губы Уилла дрогнул, как если бы он собирался улыбнуться. Он никогда не улыбался, сдержался и в этот раз, но это ведь не могло значить, что страдания Грелля, пусть даже такие незначительные, почти шутливые, могли заставить его почувствовать удовлетворение? Игривый настрой, за который он до последнего продолжал цепляться, сдуло, как пожелтевший лист с ветви — как будто и не было. Лицо Уилла маячило у него перед глазами, пока он плёлся за бумагой для отчётов. Так Грелль пришёл к тому, что не помнил, как умирал в прошлый раз. Зато он вдруг отчётливо вспомнил, почему это сделал. Это не было следствием какого-то особого случая, неожиданной веской причины. Просто каждый, кого он встречал, подобно Уиллу, кривился в ответ на его улыбку и улыбался в ответ на гримасу боли. Кажется, он даже загадал перед смертью переродиться в ином, лучшем мире. Жаль, что этого не случилось. И едва ли можно ожидать, что он сможет дважды войти в одну реку. Жнецы не умирают так легко. Но ведь всё-таки умирают? Есть ли какое-то наказание для жнецов, которые решили лишить себя подобия второй жизни? Он был один в кабинете, наедине с наказанием от Уилла и тайником, о котором даже педантичный Уилл не знал. Он работал тогда над делом отравителя — отправлял на тот свет жертв и заодно припрятал одну склянку. Тогда этот поступок казался абсурдным. Сейчас понемногу становилось очевидным, что никакая случайность не случайна, и глупая любопытность могла быть частью какого-то давнего плана, долгое время остававшегося неосознанным. Грелль был слишком взбалмошен даже для своих собственных мыслей. Пузырёк казался тяжёлым и холодил ладонь. Это просто истерика, необдуманная вспышка. Ему не нужно пробовать ничего подобного. Просто большая глупость. Рука, державшая склянку с ядом, почему-то дрожала, и другая тоже, и весь он дрожал одновременно от страха и предвкушения. Если он попробует, Уилл ведь спасёт его? Он наверняка скоро придёт проверить, как продвигаются дела, и не даст ему умереть, и поймёт, что всё это время был слишком жесток. Ведь так? Грелль нервно хихикнул и осёкся: всё это было слишком странно даже по его меркам. Нужно было сосредоточиться на отчаянии, закрыть глаза и вспомнить ад прошлой жизни, чтобы не потерять искру, которая разожгла в нём это разрушительное стремление. Ничего ведь не случится по-настоящему? Что, если Уилл придёт слишком поздно? Может быть, оставить дверь открытой? Он и правда собирается играть со смертью? Он же жнец, с чем ещё ему играть? Вопросы вихрем пронеслись в его голове, но этот шквал быстро стих. Так было и в прошлый раз: сначала приходят сомнения, потом наступает тишина. Как всё случилось тогда, что он сделал с собой? Этого он так и не вспомнил. Зато Грелль помнил ещё одну зацепку: чем больше ты сомневаешься, тем меньше шанс на успех — конечно, это слово совсем не подходит. Но если он простоит с пузырьком в руке ещё хотя бы минуту, то спрячет его обратно в стол и примется за первый отчёт из тысячи, и всё пойдёт по-старому, пока не случится новый порыв. Как оказалось, жидкость не имела ни вкуса, ни запаха. Греллю казалось, что он одновременно потерял голову, но в то же время сохранил в себе какую-то ледяную, рассудительную ноту, потому что сделал всего один глоток. Некоторые яды убивают мгновенно, даже если просто прикоснуться к ним языком. Он поторопился! Нужно обратить всё вспять, вывернуться наизнанку! Но это будет отвратительно, это будет совсем не красиво, Грелль не мог допустить, чтобы Уилл увидел его таким некрасивым. Он заторопился к открытой двери — нужно приблизить момент, он ведь не собирался по-настоящему умирать! Но дверь, ещё недавно находившаяся всего в паре шагов, вдруг отдалилась, оказалась недосягаемо далёкой, а потом и вовсе перестала походить на дверь, стала мутным пятном. Грелль не успел пожалеть о том, что сделал. Он просто не успел совсем ничего. Когда Грелль попытался покончить с собой в первый раз, то, очнувшись, увидел лицо Уилла. Может быть, уже тогда он обратил на того… особое внимание. Но Уилл не возвращал внимательного взгляда и даже не подмигнул в ответ, только начал нудный и долгий инструктаж. Для него всё это было лишь скучной обязанностью на нелюбимой работе. Грелль снова очнулся, чтобы увидеть перед собой лицо Уилла. И это лицо снова совсем ничего не выражало. По крайней мере, совсем ничего из того, на что надеялся Грелль. В этом лице отчётливо читалось раздражение и снисходительное утомление, и ничего больше. — Твои отчёты в целости и сохранности дожидаются тебя в офисе. И рядом с ними ещё несколько стопок свежих. Грелль с трудом верил своим ушам. Уилл говорил так, будто Грелль прилёг отдохнуть в разгар рабочего дня, а не попытался… Он ведь правда попытался, это не было просто дурным сном? Грелль торопливо попытался подняться, ощупал себя, одёрнул одежду — всё тот же костюм, как будто он и правда всего лишь прилёг отдохнуть, интересно, сколько прошло времени? Горло саднило так, что больно было сглатывать слюну, и контуры предметов раздваивались, а значит, ему не приснился тот роковой глоток. Просто его было недостаточно. Недостаточно для того, чтобы умереть — на это он и рассчитывал. И недостаточно для того, чтобы разжалобить Уилла. В этом вопросе Грелль рассчитывал совсем на другое. — Полежи ещё немного, — посоветовал ему Рональд с какой-то тщательно выверенной долей сочувствия. — Приди в себя. Ты почти целые сутки проспал. Можно подумать, Грелль уже рвался писать эти чёртовы отчёты. Разумеется, Рональд не предложил ему помощь. Уилл всё равно не разрешил бы — он всегда строго следит за исполнением наказаний, но главным было не это. Рональд в любом случае не собирался ему помогать — что поделать, в их отделе никто не любит сверхурочную работу. Он снова остался один. Всё казалось странным, ненастоящим, неправильным — может быть, ещё одно побочное действие яда, или же следствие того, что его грандиозный и глупый, вернее, грандиозно глупый план остался незамеченным. Мир не просто вошёл в привычную колею, он и не выходил из неё, не сдвинулся ни на волосок. Наверное, так чувствуют себя дети, когда впервые узнают, что мир не вращается вокруг них. Грелль знал это давно, но не желал признаваться себе в этом знании. Он прятал это знание и душил в себе, но теперь оно выпущено наружу, как джинн из бутылки, и его не затолкать обратно, от него не избавиться. Он лишь хотел немного проучить Уилла, но сделал хуже только самому себе. Конечно — иначе и быть не могло. Несчастный сумасшедший. Грелль вытянул перед собой руки и посмотрел на них, словно они были чужими. Те почти не дрожали. Как будто ничего не случилось. Почти не дрожали, и Грелль смог написать первый отчёт, а за ним и второй — унылая, монотонная рутина, разве это не самая подходящая работа для того, кто пытался умереть? Уилл был уверен, что так оно и было. Но ведь он не пытался умереть по-настоящему? Однако же мог. Что-то капнуло на бумагу, прямо на титульный лист, оставив большую кляксу. Зря Грелль так старался и подводил глаза прошлым утром, казавшемся теперь невероятно далёким, как будто у него появилась ещё одна прошлая жизнь. Все старания насмарку, подводка размазалась, испачкала тёмными подтёками щёки. Некрасиво. Отвратительно. Грелль быстро вытер глаза ладонями, но только запачкался сильнее. Почему он плакал? Он много капризничал, жаловался, грустил, но даже не помнил, когда проливал слёзы в последний раз. Когда его глаза высохли, за окном окончательно стемнело. Близилась очередная ночь. Прошлым вечером он попытался привлечь внимание к своей персоне слишком дорогой ценой. Прошлым вечером, а ему казалось, что всего несколько минут назад — словно даже первый испуг ещё не успел пройти. Судя по реакции остальных, им казалось, что это случилось много лет назад. Наверное, это и было причиной слёз. Что ж, он сам виноват, если всё неправильно рассчитал. Страницы отчёта были уже испещрены мокрыми пятнышками. Уилл будет сердиться, он не терпит неаккуратности. Испортить отчёт — вот как можно вызвать у него отчаяние; других, более надёжных способов пока ещё не изобретено. Добравшись до сухих страниц, Грелль долго писал прилежно. Может быть, если он всё успеет к новому рабочему дню… Но даже тогда Уилл не улыбнётся, не стоит и надеяться. К тому же, он всё равно не успеет — слишком туп и ленив, Уилл всегда говорил ему об этом, и это чистая правда. Грелль отодвинул стопку бумаг в сторону. Медленно, с расстановкой обыскал потайной ящик, но флакона внутри уже не было. Он всё равно не выбрал бы этот способ во второй раз. Он замер, прислушиваясь к своим мыслям, собираясь… Конечно, нет! — закричал какой-то странный, будто чужой голос в его голове, и в спор немедленно вступил второй — почему бы и нет? Это чувство отличалось от испытанного недавно — тогда никакие голоса не спорили, осмысленных голосов вообще не было, только хор нечленораздельных воплей. Теперь он взвешивал решение, и это было гораздо хуже. Именно так всё и было в тот самый, первый раз. Следом за бумагой Грелль отложил перо, поднялся из-за стола, пересёк коридор и принялся подниматься по лестнице. Он был на последнем этаже, и лестница вела по вполне определённому назначению, но пока он просто поднимался. Просто делал шаги. Это ничего не значило, он всегда мог повернуть назад. Он знал, что на самом деле уже не мог. Происходящее было нелепо, куда нелепее, чем прошлым днём. Провальная первая попытка подтолкнула его ко второй, отличной почти во всём — как это могло произойти? Если у него снова не выйдет, многие наверняка посмеются над беднягой, пытающимся покончить с собой чаще, чем меняющим одежду. Только Уилл не посмеётся, но лишь потому, что не умеет смеяться. Он просто покрутит пальцем у виска и подбросит Греллю новых отчётов. Почему-то при мысли об отчётах Грелля замутило сильнее. Конечно, он ненавидел письменную работу, но это не было причиной, не было и поводом — разве что последней соломинкой. Он уже не раз шутил про суицид, особенно в те забавные времена, когда притворялся дворецким. В каждой шутке, как известно, есть доля шутки. Жизнь не пытаются оборвать так внезапно, это решение носят в себе, как камень, привязанный к шее. Но Грелля многие называли сумасшедшим даже для жнеца, и, кроме того, у него тоже был свой камень, который он упорно прятал за лакированными ботинками и алым плащом. Почему ему так и не удалось разжалобить Уилла? Потому что тот всегда слишком закрыт, никогда не показывает своих истинных чувств? Даже не мечтай, истинная причина самая простая из всех, просто он и впрямь ему безразличен, только и всего, никакого двойного дна. Грелль подошёл к самому краю — очень высоко, он наверняка разобьётся, несмотря на то, что тело жнеца сильнее и выносливее тела обычного человека. Куда может попасть жнец по ту сторону, есть ли наказание следующей ступени? Если это новый виток истерии, самое время отступить, потому что не перед кем больше красоваться — никто не наблюдал за ним. Он был во временной петле, мгновения увязали в ней и растягивались до бесконечности — он уже знал это ощущение, каждый из ему подобных знал. Можно не помнить детали своей первой смерти, но нельзя забыть то, что чувствовал в этот миг. Это и есть наказание для таких, как он. Может быть, потом Уилл всё-таки задумается: как же так вышло? Новый робкий голосок будто проснулся ото спячки — это уже пройденный этап, Грелль больше ничего не будет доказывать Уиллу, не будет добиваться его расположения столь глупым способом. Дело больше не в Уилле, по крайней мере, далеко не только в нём одном. Но почему-то именно мысль об Уилле, словно приняв материальную форму, предательски подтолкнула его вперёд.