Дважды в реку

— Уилл… — растерянно пробормотал Грелль; Уильям не мог слышать его шёпот, он был ещё слишком далеко, но что поделать, если, несмотря на всю его холодность, он был первым, кто приходил на ум в миг опасности или отчаяния. Уилл больше не смотрел в его сторону. Но двигался в его сторону, пробивался сквозь вражеский строй; он не сражался так яростно даже для того, чтобы завладеть телами и душами умерших, получается, Грелль всё-таки значил для него больше рабочих обязанностей? Приятное открытие, но, увы, слишком запоздалое. Уильям в своём ничуть не помявшемся в пылу борьбы костюме, с высоко поднятой над головой косой, разящей каждого, кто приблизится… это было обворожительное зрелище. Даже истекая кровью из отрубленной руки, Грелль не мог этого не отметить. Сумасшествие. Его одержимость Уиллом пустила корни слишком глубоко, и все попытки отрицать её казались теперь смешными. Только почему-то совсем не хотелось смеяться. — Отойди назад! Назад!.. — крикнул ему Уилл, ещё недавно приказывавший любой ценой прорываться вперёд, и прыгнул прямо перед ним. Грелль послушно отполз на несколько шагов назад и закрыл глаза — слишком много собственной крови, не хотелось видеть ещё и чужую; от её вида мутило. Кажется, он больше не любил красный цвет. Странно, что он продолжал любить его после своей первой смерти. Наверное, всё дело в том, что он умудрился её забыть. Жнец не должен забывать свою смерть. Это был подарок судьбы, который он не оценил. Скоро его ждёт второй подарок, ведь так? Он получит избавление, которого так упорно добивался. Боль ударила запоздало; его фантомная рука плавилась и рвалась на куски. Грелль скорчился на земле, оставшимися пальцами вцепившись в кожу над обрубком. Он не думал о том, что умирать будет так больно. Это совсем не то же самое, что потерять сознание от яда, медленно истечь кровью от пореза или мгновенно разбиться. — Грелль. Зажмуренные глаза не хотели открываться. Но ради Уилла можно и постараться. Грелль всегда старается, когда Уилл о чём-то просит его, просто это старание далеко не всегда заметно — вот так он безнадёжен. Но сейчас его титанические усилия не пропали зря. Увиденное стоило того. Редчайшее зрелище, которое нельзя упустить: растерянное лицо Уилла, его испуганный взгляд, какая-то особенная печальная складка вокруг губ. Уилл ли это? Его трудно узнать. Может быть, агония слишком замутнила взгляд и заставила видеть то, чего нет. Грелль сморгнул крупные слёзы, и на мгновение мир стал очень ясным: никакой ошибки — вид Уилла определённо был очень странным, как будто тот не находил себе места, как будто был напуган; Грелль мог бы насладиться этим видом, которого так долго ждал, если бы его рука не лежала где-то на мостовой, вдали от тела. Уилл совсем не нежно перевернул Грелля на другой бок и схватил конвульсивно дрожавший обрубок его плеча. Брызги крови попали ему на лицо, прямо на нос, прямо на очки, но он не обратил на это никакого внимания, не бросился доставать носовой платок и оттирать капли. Вместо этого он обернул что-то вокруг культи — кажется, свой любимый галстук — и затянул одним быстрым движением. Это было так больно, что Грелль попросил оставить его в покое — хотел попросить, но слов не было, только сдавленный стон. Жуткий плач, совсем не похожий на его голос, так хрипят в последние секунды перед смертью, по долгу службы Грелль хорошо знал этот звук. Уилл тоже был хорошо знаком с этим звуком. — Соберись!.. — вдруг рявкнул он, и это прозвучало бы грубо, если бы не надрыв в голосе; Грелль чувствовал каждую выбивавшуюся нотку в тоне Уилла — вот что случается, когда долгое время ловишь любое чужое слово. Зачем Уильям так туго и так больно затягивал свой проклятый жгут? У него ведь затечёт и отнимется рука! Ах да, ведь руки-то больше и нет. Мысли путались и ходили по кругу. Много крови и совсем никакой руки. Отвратительно. Некрасиво. — Некрасиво, — зачем-то пролепетал он вслух. — Некрасиво… Не нужно так… — Что ты там бормочешь?.. Грелль моргнул. Всё вокруг казалось плодом воображения, сном. Он засыпал. Скорей бы уснуть и не чувствовать боль, и не вдыхать запах крови. Разве он не этого добивался? Разве всё случившееся — не удача? Разве он не этого хотел? Не получалось ни радоваться, ни сожалеть. Уильям вдруг схватил его поперёк груди и забросил себе на плечо. Он никогда ещё не был так близко, Грелль не раз представлял себе эти бесцеремонные прикосновения, но обстоятельства испортили их; всё казалось глупым и запоздалым, а самым глупым казалось намерение Уилла отнести его обратно в штаб и там заштопать, оставить калекой, оставить существовать. — Не надо, — он хотел звучать властно, а получалось жалко. — Ты не понимаешь… я не могу так. Некрасиво, — дурацкое слово вертелось на языке, но оно отражало суть, не до конца ясную на первый взгляд. Уилл, разумеется, не слушал. Он бежал так быстро, как не бежал даже в минуты острой рабочей необходимости, и держал Грелля так крепко, как даже свою косу, наверное, никогда не сжимал, и всё это было так странно, так странно, как будто не наяву. Может быть, Грелль успеет истечь кровью до того, как они доберутся до штаба. Если это случится, будет ли считаться, что он одержал верх в этой дуэли стремлений? В третий раз за несколько дней приходить в себя, лёжа на одном и том же диване, на волосок оторвавшись от смерти, — это какая-то удивительная нелепица. Разнилось лишь несколько существенных деталей. На этот раз он по-настоящему умирал. На этот раз лицо Уилла не было бесстрастным. Словно подсвеченные лучом света, из темноты выплывали его нервически подёргивавшиеся губы, складка на переносице, широко распахнутые за покосившимися очками глаза. Грелль попытался отпихнуть его своей единственной оставшейся рукой, и, разумеется, у него ничего не вышло — не было сил. Любой ценой нужно было заставить Уилла перестать смотреть на его уродство, заставить Уилла отпустить его. — Почему именно сейчас тебе не всё равно? — Грелль и сам удивился тому, что смог связать несколько слов. Уилл свёл брови в каком-то унылом сожалении. — По-твоему, наказание жнеца имело бы хоть какой-то смысл, если бы от него можно было так легко избавиться? Даже своим помутнённым рассудком Грелль сразу понял, что имел в виду Уилл. Но тот всё равно добавил: — Жнец не может умереть, покончив с собой, как бы ни старался. Это был бы слишком лёгкий исход. Я ведь рассказывал об этом на вступительном инструктаже. Неужели ты умудрился всё прослушать? — Даже сейчас Грелль ожидал, что Уилл сурово прикрикнет на него за невнимательность. Но он говорил с каким-то ласковым сожалением, так мягко, как только умел — или, наоборот, как никогда не умел раньше. Всё наконец-то сложилось и стало очень простым. Уилл не беспокоился за него раньше, потому что знал, что Грелль не умрёт, что бы ни предпринимал. Но жнец всё-таки может умереть — например, от рук другого жнеца, и теперь, когда это вот-вот может случиться, Уилл всё же обеспокоен, нет, даже не так, он в панике. Грелль добился своего, пусть не сразу, пусть долгим, кружным путём, но он вывел Уилла на чистую воду. Всё становилось на свои места, он получил то, на что надеялся, но это почему-то не грело, ничего не грело, Греллю всё холоднее и холоднее, и голос Уилла всё тише, и даже боль притупилась, когда он закрыл глаза. Когда он открыл их снова, боль вернулась; она была чуть слабее прежней, но ещё настойчивее, она терзала даже его невидимые пальцы. Но Греллю казалось, что ещё раньше он умрёт от жажды. Получится ли? Но Уилл непреклонен, он опять не собирался содействовать его смерти и поднёс к его губам стакан с холодной водой, и Грелль не удержался. Глотая, он косился туда, где на его плече был наверчен тугой узел каких-то тряпок, огромный неопрятный куль с кровавыми следами. — Что ты сделал? — простонал он и потянулся к неаккуратной перевязке, и потревоженный обрубок снова вспыхнул. Уилл взял его за запястье и без усилия отвёл руку в сторону. — Не трогай, — сказал он. На его переносице блестели капли пота. Уилл беспокоился. Как мило с его стороны. Но разве не Уилл виноват во всём этом, разве не он отобрал косу Грелля и оставил его беззащитным? Но вовсе не Уилл, а Грелль заварил эту кашу. Он прыгнул в знакомую реку во второй раз, и реке это не понравилось. Но даже разные реки могут впадать в одно и то же море. У него ещё был шанс оставить жизнь позади — и на этот раз его не ждало никакого наказания, никакого перерождения, ничего. Но Уилл отбирал этот шанс своим неуклюжим спасением. — Тебе было наплевать, когда я пытался убить себя, потому что для тебя это было… как бы не по-настоящему. Как игра, — злость придала сил, и говорить становилось легко. — Ты думал, я знаю, что не смогу погибнуть, и привлекал внимание тебе назло? Поэтому ты так раздражался? Уилл не стал отрицать. В конце концов, так оно и было — по крайней мере, в первый раз. Грелль сделал глоток яда под носом у Уильяма, надеясь, что тот растрогается и раскроет себя. Впрочем, даже тогда Грелль не знал о том, что не мог умереть. — Даже во второй раз?.. Когда я был один?.. — Но ты не был один, — неожиданно поправил его Уилл. — Мы с Рональдом стояли на крыше. Совсем рядом, — он помолчал, впиваясь в него взглядом. — Ты не заметил?.. Если бы в теле Грелля осталось достаточно крови, она прилила бы к его щекам, и они стали бы краснее его волос. Он не смотрел по сторонам тогда и мог не заметить… Значит, они были рядом, на расстоянии вытянутой руки, они были свидетелями его второй попытки? Так, по крайней мере, разрешилась ещё одна загадка — загадка того, как Рональд подоспел ему на помощь. — Я думал, ты видел нас и решил сыграть на публику. И решил быть построже, — добавил Уильям. Конечно, чего ещё можно ожидать от Грелля Сатклиффа, кроме игры на публику? Но ведь он и впрямь играл, не раз и не два. Он сам во всём виноват. — Я не знал… — Теперь не только рана, но и его глаза горели, только эти места и остались горячими, две крупные слезинки выбрались наружу — из каждого глаза по одной; Уилл обычно не терпел его слёз, наверное, тоже считал их притворством, плодом актёрского мастерства. — Я не знал… Ни про вас, ни про то, что я… не смогу… Я хотел… чтобы всё было взаправду. Появились новые слёзы, и Грелль испуганно заморгал, чтобы скрыть их; две слезинки — ещё куда ни шло, но больше Уилл не вытерпит. Но Уилл вытерпел, он вдруг стал необычайно терпелив, наверное, лучше поздно, чем никогда. — Прости, — сказал он, вот те слова, которые Грелль ждал так долго и с таким исступлением, но теперь, услышав их, он не знал, что сделать с такой драгоценностью, как применить её, куда спрятать. Может быть, это всего лишь прощальный сувенир? Но разве Уилл не пытался всеми силами оставить его в мире живых? — Я никогда не думал, что всё может быть… так. Я имею в виду… серьёзно. То есть… что ты и в самом деле… Уилл, его Уилл не мог подобрать нужных слов. Может быть, это просто слух отказывал и превращал сказанное в кашу? — Но это я, а не Рональд схватил тебя, когда ты учудил спрыгнуть. Просто почему-то не смог в этом признаться. Определённо, это были всего лишь слуховые галлюцинации, и зрительные тоже — у Уилла не могут так розоветь щёки, если, конечно, это не потёки от брызг крови. И если это действительно Уилл, а не кто-то другой, принявший его обличье. Но Грелль мог бы перепутать кого угодно, только не Уилла. Значит, это правда, и Уилл действительно подхватил его, он держал его на руках, как герой из сказок держит после спасения свою принцессу; это именно то, о чём Грелль так мечтал, но ему совсем не жаль, что он всё пропустил. Кажется, что все его чувства притупились — и сиюминутные, и долгосрочные, которые он так тщательно хранил в себе. — Даже если я просто играл… неужели это ничего для тебя не значило? — жалким голосом спросил он. Грелль уже понял, что сам призвал на свою голову все свои беды, но это было так трудно принять. — Разве это… похоже на просто глупость? Ведь сделал же он этот чёртов глоток и шагнул с чёртовой крыши. Левое плечо вдруг показалось Греллю очень тяжёлым, как будто из него выросло целых две руки вместо одной. Повернув голову, он увидел лишь прежнюю повязку, набухшую от крови, сочившуюся густыми каплями. Это его тело, снова осознал он с поразительной ясностью. Это ужасное, некрасивое, навсегда испорченное тело теперь принадлежало ему, и оно навсегда останется таким. — Уходи, — его голос вдруг окреп — столько усилия он вложил в эту просьбу, и Уильям, как будто назло, засуетился, явно не собираюсь повиноваться. — Некрасиво… некрасиво... — повторял он уже тише, словно в бреду, или не словно, а просто в бреду; ему казалось, что у него нет не только руки, но и ног, а вместо них тело обрастало щупальцами, и он превращался в страшного монстра, которого нужно прятать от чужих глаз, которому проще вообще не жить. Но река снова отторгла его и вышвырнула на берег. Когда Грелль очнулся в следующий раз, то почувствовал, что смерть уже отступила. Жнецам легче угадывать о таких вещах. — Я никуда не уйду, — сообщил ему Уилл, который всё упорно сидел рядом. — А самое главное, ты тоже никуда не уйдёшь, — к нему понемногу возвращался бодрый и строгий тон. — Никто не может уволиться без моего письменного разрешения, — и тон, и излюбленные фразы возвращались, но осталось и что-то иное, спящее раньше и грубо разбуженное фонтаном крови из несчастной отрубленной руки: — Я не дам тебе уйти. Совсем недавно Грелль решил, что видел несуществующее, что все тайные знаки Уилла он всего лишь придумал, что Уилл никогда всерьёз не интересовался его персоной. Но это больше не могло быть просто шуткой, верно? У Уилла всегда было плохое чувство юмора, но у всего есть предел. Только в сказках одно случившееся несчастье может вывернуть всё наизнанку. Только в мечтах Грелля Уильям всё это время был неравнодушен к нему, но упорно это скрывал, пока не стало слишком поздно. Грелль уже понял, что это были всего лишь мечты, но мир снова перевернулся, мир оказался ещё более странным, чем можно было предположить. — Ты же видишь… что я не смогу… — Грелль попытался пошевелить перебинтованным плечом, и то воспротивилось такой болью, что пришлось остановиться и перевести дыхание. — Я не смогу… даже работать. — Почему он так упорно пытался разбить эту дурацкую сказку, разве ему не нужно было цепляться за неё изо всех оставшихся сил? — Я никогда… не был лучшим работником, — он криво улыбнулся — наверное, со стороны его гримаса совсем не походила на улыбку. — А сейчас совсем… совсем… Это важный довод. Уилл всегда пёкся о работе. Он и так считал Грелля бесполезным балластом, а теперь, когда он и косу-то не сможет удержать… Впрочем, он и так не слишком хорошо удерживал её в последней драке, когда у него было ещё две руки. — Ничего, каждый способен обучиться чему-то новому, — неожиданно легко отозвался Уилл, не преминув, впрочем, заговорить своим фирменным ядовитым тоном — наверное, он просто не умел иначе. Грелль мог обижаться, но правда была в том, что каждую черту и каждый недостаток Уилла он любил отдельным, особенным образом. — Кроме того… кроме того… — Уильям напряжённо стиснул пальцы. — Наверное, не всё можно оценивать одной только работой. — Это были последние слова, которых Грелль мог ожидать от Уилла, но и Уилл тоже много не ожидал от Грелля; они изрядно удивили друг друга — в плохом смысле и не только. — В конце концов, именно из-за работы я когда-то покончил с собой. Наверное, пора немного отвлечься. Грелль слушал молча. Жнецы никогда не рассказывают друг другу о своей смерти. Это больше, чем просто серьёзный знак. Он убил себя из-за того, что был нелюбим, а Уилл — из-за того, что не нашёл в жизни ни одной стоящей радости, но, может быть — может ли быть такое? — им больше не придётся снова и снова натыкаться на свои несчастья? Минутный мираж никак не исчезал, он превратился в устойчивое наваждение, галлюцинацию для двоих, и только одно подтачивало это приятное помешательство: непрекращавшаяся боль в теперь уже невидимых пальцах и пустота выше локтя. Грелль зажмурился, как будто с закрытыми глазами он не мог ощущать эту пустоту. Он будет таким до конца жизни. Некрасивым. Уродом, которого Уилл почему-то никак не мог отпустить — даже в отпуск, даже по собственному желанию, даже просто отпустить. — Я всегда знал, что ты не умел ценить настоящую красоту, — пробормотал Грелль, и Уилл поднял брови и пожал одним плечом, и Грелль мог только вздохнуть в ответ, потому что при всех недостатках Уилла эта черта, похоже, никогда не относилась к таковым.