Разговоры под солнцем

Фриск некоторое время сосредоточенно обдумывает ответ. Похоже, что это даётся ей с некоторым трудом - ещё бы, не так уж и просто взять и с потолка описать то странное и не совсем понятное ей до сих пор ощущение. Такое не объяснишь за пару слов, это уж точно. Смуглый лоб морщится в раздумьях, но практически тут же круглая детская физиономия растянулась в светлой понимающей улыбке. - Пошли скорее. Надо кое-что тебе показать. Она берёт вас за руку и поспешно уводит по деревянным ступенькам лестницы дома наверх, в свою небольшую спальню. В комнатке много интересных деталей, что не всегда присущи детским комнатам: плотно увитый плющом маленький балкон, куча разного размера палок и разномастных камешков, что Фриск понатаскала с улицы. Полки с мягкими игрушками, сидящими ровно в ряд - похоже, девочка ими совершенно не играет. Обливший вас с порога презрением цветок, лишь недовольно фыркнувший в ответ на ваш взгляд. Дитя становится на коленки и медленно, кое-как вытягивает из-под кровати, также слегка обвитой плющом, небольшой ящик, тут же его открывая. Похоже, что все предметы, что покоятся в ящике, вы отлично знаете. А Фриск знает их не хуже вашего. Она мягко перебирает их в пальцах, прощупывая по одному и улыбаясь отчего-то. Будто бы эти вещи остались от её старых друзей, которые теперь где-то далеко-далеко. - Мне пришлось немало заплатить Тэмми, когда всё кончилось, чтобы выкупить эти вещи назад. Решила, что лучше они останутся памятью о них всех. Всё-таки, без них я бы не выбралась никогда. Ты хочешь послушать про них всех, да? Ну хорошо, давай расскажу. Фриск бережно достаёт маленький деревянный ножик, перевязанный ей лично потрёпанной, когда-то алой ленточкой. То, что осталось от души Терпения, то, что попалось под руку с самого начала, валяясь где-то в Руинах. Она пытается вспомнить необходимые эмоции. - Это можно сравнить с игрой в "замри". Только разница в двух вещах. Первая в том, что если не успеешь замереть вовремя - тебе будет достаточно больно. А вторая в том, что в обычной игре "замри" голос в голове не говорит тебе, что нужно делать. Я привыкла к голосу, что пояснял мне из моей головы мир вокруг. Рассказывал про камыш и про кучки снега. Я отлично знала его голос, но в тот момент он впервые сменился. Я чуть с ума от неожиданности не сошла, когда впервые её услышала. Она шепнула мне неслышно: "Замри!", и мне не осталось ничего, кроме как послушаться. Она сказала это спокойно и мягко, словно кто-то хрупкий и тоненький встал за моей спиной, в точности копируя мой силуэт. Стало спокойно, очень спокойно, будто всё на свете в полном порядке. Я знала, что там кто-то есть, но не могла понять, кто. Но этот кто-то со своим кротким шёпотом и тонкими ручками помог мне наконец разобраться, что такое голубые атаки. Не Санс. Санс это странно объяснил, правда. Только не говори ему. Она откладывает в ящик эти вещицы, заодно пытаясь достать оттуда следующие. Глупая бандана, на которой нарисованы кубики пресса и яркие перчатки из потрёпанной и довольно толстой кожи. От них до сих пор слегка пахло соответствующим образом. - А его можно было сравнить наоборот с игрой в догонялки. Помню, когда я надела его вещи, словно уверенности прибавилось. Он разъяснил, как работают оранжевые атаки. Помню, я почувствовала, словно кровь в венах закипает, словно я - героиня комикса про супергероев или какого-то боевика. Что если я сейчас не сорвусь с места и куда-нибудь не победу - я просто из себя выйду. А голос, говорящий в моей голове, снова поменялся. Мальчишеский, вечно перебивающийся смешками и дразнилками. Представь: перед тобой сияет неподвижный лазер яркого оранжевого цвета, а в голове так и слышно: "Догоняй, догоняй!". И не попробовать догнать, не сдвинуться с места, было бы не иначе как преступлением. Я будто играла с другим ребёнком. Только не знала, с кем. Теперь, с высоты произошедшего, думаю, ему очень-очень шли эти перчатки. Жаль, что проверить уже не получится. Фриск шуточно примеряет бандану себе на голову и откладывает обратно вместе с перчатками, чтобы ничего случайно не потерять. - А то, что было вот с этой душой, уже совсем не напоминало игру. Фриск поспешно извлекает из ящика нежно-розовую и до сих пор пышную балетную пачку и пару пуантов, накрепко подвязанных двумя бантиками. Похоже, она заботилась об этих вещах. - Скорее похоже на индивидуальное занятие балетом. Ну, из тех самых, когда тебя ради помощи тренирует кто-то постарше. Да, мне показалось, что Порядочность была немного старше двух предыдущих. И даже постарше меня, наверное. Когда душа стала синего цвета, я, если честно, перепугалась. Это было очень странно, раньше она себе такого не позволяла. Да и Папайрус, стоящий напротив, явно знал, что так будет. А Порядочность и впрямь напоминала мне своим голосом тренера - спокойная, уверенная, точно знающая, что если правильно действовать - ничего не случится. Когда немыслимая гравитация тянет ноги вниз, да так, что оторвать их никак не получается, а она, вдруг подхватывая тебя за оба запястья, негромко внушает: «Прыгай!». Наверное, она уже была подростком, раз такая уверенная. Голос слегка низкий, хладнокровный, очень хорошо внушающий. И от одного только этого голоса в голове, что снова сменил привычного мне рассказчика, показалось - я всё смогу, главное правильно всё рассчитать. И это помогло, она прыгала вместе со мной, кружилась где-то там, в тёмном воздухе, отсчитывая балетные па, вертелась, словно прекрасная синяя снежинка. Я не могла её видеть, но чувствовала, что могу также. Прыгала всё выше и выше, наплевав на притяжение, почти не приземлялась! И пускай пуанты чуточку натирали, а пачка была великовата - хорошему танцору ничего не мешает. Она негромко хихикает, вспомнив о чём-то своём, и убирает балетный набор, точно в уголок ящика. Полный порядок. - Вот с Настойчивостью, если честно, было даже немного сложно. Наверное потому, что я оказалась тогда в ловушке, и мне было не до советов, там большой паук Кексик и ноги мог отгрызть. Но разве не в том суть Настойчивости, чтобы прорываться вперёд, через тернии к звёздам? Думаю, именно в этом, - Фриск сдувает пыль с порванной тетради в линейку, в которой непонятным, слегка кривым почерком что-то записано. Всё вперемешку, зачёркнутые признания в любви, математические уравнения, письменные парадоксы и загадки, слова, зашифрованные в анаграммы и выписанные в столбцы зачем-то. Краешком свитера она бережно протирает большие круглые очки, делая их чуть более профпригодными. - Настойчивость был очень мил. Я до сих пор не знаю, как в ком-то с таким неуверенным и тихим голосом может поместиться столько рвения пробираться дальше и до всего докапываться. Когда рассказчика на время подменил этот голос, он говорил со мной больше всех. «Если чувствуешь с-себя в ловушке - бери заметки и просто пробегай», «Прорвёмся, обязательно прорвёмся, в-вот увидишь!», «Может, надо п-попробовать ещё раз? Уверен, сейчас-то получится». Примерно так он со мной и разговаривал. Очень много, столько, сколько только мог. Я не могла понять, кто он и где находится, но чёткое и понятное чувство, что вот на этот раз я уж точно всё смогу, ни на минуту меня не покинуло. То самое чувство, что позволяет докапываться до мелочей, копаться в тайнах и загадках, прорываться сквозь кусты, чтобы посмотреть на ночное небо. То чувство, что заставляет учёных биться над изобретениями, а сварщиков - брать ночные смены. Я в те минуты тоже стала такой же. Настойчивость дал понять, что в этот раз я уж точно всё на свете смогу, - аккуратно и бережно она убирает очки и тетрадку в другой уголок ящика, совсем разулыбавшись. Похоже, что сковородку Фриск подвергла тщательной чистке, а фартук наградила стиркой и цветными заплатками. Теперь эти вещи выглядят потрёпанными, но всё равно крайне милыми. Она берёт ткань в руки и бережно вжимается в неё щекой, чему-то безмолвно радуясь. - Когда со мной заговорила Доброта, ну тогда, когда мы дрались с Андайн, мне показалось, что со мной говорит ангел. Она очень волновалась обо мне, незримо вцеплялась в мои руки, что держали защитный режим, придавая мне сил. Такой странный голос, встревоженный, волнительный. Она говорила, что мне надо бежать, чтобы не получить травму, но сбежать мы не могли. Ноги пригвоздило к полу так странно сильно, что оставалось только играть по правилам Андайн. Странно было ощущать рядом чуть ли не готовое пожертвовать собой существо, которое и впрямь боялось за мою целостность. Вряд ли она понимала это, как и другие. Наверное, это была просто попытка связаться с более сильной душой. Но тогда мне совсем не про это думалось. Знаешь, как будто бы тебя обнимает кто-то маленький и тёплый, но ты не можешь рассмотреть, кто. До сих пор интересно, откуда у неё была сковородка и почему? Она говорила со мной так, словно я разбудила её от многолетнего сна громким будильником. Хваталась за меня и умоляла: "Беги, беги отсюда, она ранит тебя!". А пока душа была зелёная, я не могла бежать - вот ведь ирония. Странно было слушать рассказчика, что волнуется за меня каждое мгновение и не хочет видеть мою боль. Сковорода, бережно завёрнутая в фартук, исчезает в ящике, а Фриск решает продолжать рассказ, хотя и откровенно хочет спать. Пистолет был холодным и полностью пустым, похоже, его уже давно разрядили. Ковбойскую шляпу же Фриск в шутку примеряет на вас, словно всамделишный Безумный Шляпник, и смеётся. - А Справедливость, наверное, был самым громким из всех. Я так и не поняла, сколько ему было лет, если честно. Помню только, что когда я не знала, куда отступать, оказавшись один на один с Меттатоном, в моей голове кто-то резко задал вопрос: "А какое он имеет право?". Пистолет был пустым и стрелял тогда чистой магией, что не могла навредить Метте, но в тот миг мне казалось, что я чуть ли не всесильна, настолько вопрос оказался верным. Да какое они все имеют право вообще меня не пускать? Он хоть знает, сколько я проделала работы? Это же просто нечестно! В голове играла музыка из старых фильмов про Дикий Запад, а чья-то тёплая рука незримо легла на мою, помогая сделать первый выстрел. Он словно стоял за мной, тоже почти подросток, с ломаным голосом. Я тогда отлично чувствовала, что ни на кого я не нападаю - я просто восстанавливаю справедливость. Правильный порядок вещей. Останавливаю роботехнический беспредел напротив меня. Обычно я побаиваюсь резких громких звуков, но Справедливость не напугал меня, даже гаркнув как следует. Я будто бы всегда знала его, будто родилась с этим пистолетом, в этой шляпе и с этим желанием ликвидировать беспредел. Это было..очень сильное чувство, словно старший брат пришёл поддержать меня и спасти от обидчиков, задав лишь один простой вопрос - какое они имеют право. Заговорил из моей головы так внезапно, словно просто проходил мимо и обратил внимание на несправедливость поблизости. Наверное, при жизни он так и делал. Я так думаю. Фриск поспешно упаковывает оставшиеся вещи в ящик и окидывает полученное произведение сонным взглядом, полным странного умиления вперемешку с грустью. Кажется, она скучает по ним, даже побыв с душами совсем немного. Вы смотрите на Фриск с сожалением. - Хотелось бы мне услышать их ещё раз. Увидеть их живыми и здоровыми, отдать им всё это. Я их всех одинаково люблю, да и вещи эти все тоже. Понятное дело, что они уже не вернутся, но я всё равно сохраню это всё. Так со мной хотя бы их кусочек останется, - она поднимает на вас глаза и задвигает ящик обратно, под кровать, - Я рассказала тебе всё про моих друзей. А теперь мне пора спать, даже Флауи уже спит. Вы косо поглядываете на вредный цветок на тумбочке - кажется, тот и впрямь уже сложил лепестки и задремал, убаюканный историей ребёнка. Фриск поспешно забирается под одеяло, а вы гасите свет, оставляя только лишь маленький ночник в виде сердца. Кажется, время от времени оно меняет свой цвет. Фриск улыбается вам, тихонько зевая. - Спокойной ночи. Спасибо, что выслушал меня. Вы целуете Фриск в лоб и выходите из комнаты.