Разговоры под солнцем

Вопреки самым разным мнениям, терпение Фриск способно кончиться. Однажды, когда-нибудь, время от времени оно способно лопнуть. Вот только вряд ли это дитя было бы собой, если бы показало это на людях хотя бы один раз. Источников злобы, страшной ненависти, раздражения и кипящего гнева, который заливает голову и здравый смысл, чуть ли не тысячи. А с тех пор, как Фриск получила место посла монстров - и того больше. Время от времени бывает так, что её попросту тошнит от всего, что находится вокруг. Мир окрашивается в дрянные красно-серые тона, отовсюду пахнет гнилью. Это гнев, сопряжённый с отчаянием, который охватывает сердце и забивается в лёгкие, внушая, что никому уже не помочь, что они все уроды, и только могила таких исправит. Только. Могила. Она чеканит эти слова в своей голове, возвращаясь домой слегка раньше обычного. Столько ушлых уродов там, в высоченных зданиях парламента, в министерстве, на собраниях. Едкие секретари, считающие своим долгом съязвить о её возрасте, мерзкие чиновники, всеми своими силами пытающиеся выгадать что-то для себя. Ведь посол монстров совсем малявка, чего она вообще понимает, правда? Так просто, так забавно и так нормально, чёрт возьми, облапошить ребёнка, который всем сердцем радеет за целую нацию! Фриск признаёт, что без помощи мистера Вагнера, её личного юриста и одного из добрейших людей на свете, она бы уже давно канула в лету политических дрязг. Люди усложняют, люди нагромождают, люди уродничают, словно нарочно пытаясь скрыть всё самое светлое, что в них осталось. Это уже почти не люди, это оболочки, из которых всё вынули и заменили на цифры и бумажки. Они не спасут из-под машины ребёнка, не получив на это три специальных разрешения. Бесят. Она просит Вагнера не подвозить её и добирается домой пешком, глядя в грязный тротуар. Есть ощущение, что лужи на нём краснеют от крови, которую кто-то пролил ночью. Голова лопается от злости при одном воспоминании о том, как же сильно все они её бесят. Она не хочет и не может видеть никого из монстров, потому что они не виноваты. Они не должны услышать от неё ни грамма этого гнева. Ни капельки. - Я хочу побыть одна, мам. Ладно? Я спущусь вечером. Ториэль кивает, ничего не говоря - она понимает. Она отлично знает, что любить всех невозможно, а порой попытки этого могут и убить. Она пыталась объяснить это Фриск, но та каждый раз снова билась и билась, стараясь найти хорошее в каждом и не позволяя себе ни капельки злобы. Ведь злоба - это неправильно? Ведь она - пример добродетели, иначе нельзя. Дитя захлопывает дверь и садится на кровать, мрачно уставившись в стену. Флауи не отпускает в её адрес ни единого слова, прекрасно понимая, что всё это значит. Внутренний комок тьмы, мерзкий, грязный, полукровавый, лезет изнутри и ползёт по комнате. Словно она готовится к чему-то страшному. Фриск буравит тёмным взглядом стену, сжимает оба кулака и наносит первый удар по холодному камню с милыми обоями. Глаза застилает пелена, а поблизости раздаётся тихий, слегка скрипучий голос цветка в горшке. - Они заслужили. Вспомни их тщеславные, оплывшие рожи, Фриск. Помнишь, что с тобой произошло вчера? А сегодня? Бей, бей, они заслужили. Представь, как их перекосит от твоего удара. БЕЙ! И Фриск бьёт. Перед глазами столько лиц, окроплённых красным, столько перекошенных от ненависти и мерзкой слепоты морд, которые трясутся от каждого удара. Камень холоден, не позволяющий никакой отдачи, камень вбирает в себя ненависть и гнев, которых не должно быть внутри маленького ребёнка. Она вспоминает бизнесмена, который начал проект по сносу домов, в которых жили монстры. Он просто делал вид, что Фриск не существует. Не слышал, не слушал со своей большой высоты масляной башки. Проект удалось прекратить, но девчонка давно не была настолько унижена. Костяшки рвало красными нитками, они ныли, они просили прекратить, а психика выла - продолжай! Уже не единственный алый след на обоях, следы спеклись, окрасившись коричневым, оставшись там и втеревшись в само время. Каждый следующий удар сильнее предыдущего, она уже почти ничего не видит за алой скользкой пеленой в глазах, а сердце рвётся от боли и слёз, что лезут наружу вместе с гневом. - Твари. Скоты. Уроды. Ублюдки. Фашисты. Удар, ещё удар, всё больнее и больнее, словно плач камня отзывается в голове. Костяшки стираются, теряя кожу и обнажая алое молоко. Фриск кусает губы до крови, продолжая колотить стенку. Освободительная боль рвёт на части. Она уже совсем не слышит Флауи. - Приматы. Черви. Мрази. Дегенераты. Чудовища. Каждое слово громче предыдущего, Фриск почти кричит, отрываясь от всего остального мира. Глаза и уши забиты алой мерзкой массой, дыхание всё громче, оно оглушает, оно ломает. В голове играет какая-то дурацкая песня, а воображаемые лица всех тех, кто посмел родить внутри злое чувство ненависти, исполосованы кровавым мясом и синяками. Она почти закончила. - Изуверы. Извращенцы. Имбецилы. Слепые, глухие, тупоголовые, бесчувственные, каменные ВЫРОДКИ!! Тишина зависает в комнате. Ребёнок лежит на кровати, чуть ли не свернувшись клубком, и старается не открывать глаза. Дрожь утихла, а гнев, кажется, снова впитался в стенку. Горло самую малость побаливает от криков, а сердце панически стучит, отдаваясь в оглушающей тишине. Всё кончилось. Она спокойна и невозмутима. На окровавленный кусочек стены послушно возвращается плакат с любимым мультфильмом, а на руки - свежие бинты, которые уже слишком давно тут не появлялись. Фриск встаёт на ноги, делает глубокий вдох, мягкими тихими шагами приближаясь к столу и целуя Флауи в пряно пахнущий лоб. - Спасибо тебе. Пойдём ужинать? Нас, наверное, уже мама ждёт. Фриск берёт горшок в руки, расплываясь в привычной ласковой улыбке, и исчезает в светлом тёплом коридоре, оставив гнев в пределах комнаты. И сколько бы она ни злилась - он там и останется.