корзина щенят

Когда в конце прохода появляется охранник, Саган резко, как может, меняет траекторию и несется с тележкой в отдел с молочкой. Не то чтобы он сильно куда-то спешил, просто в тележке, которую он толкает перед собой, не йогурт и чипсы, за которыми они пришли, а Ынсон-хен. Саган еле уговорил его покататься (а Саган не так часто на подобное расщедривается, между прочим), и хен поставил условие: — Только по стоянке. Ага. Влетит Сагану, потом, конечно, от души, но это потом, зато сейчас он почти врезается в стенд из шариков с новыми плавлеными сырками, и, чудом избежав столкновения, бежит вдоль стеллажей с чипсами и крекерами. Он не видит лица хена, но видит побелевшие костяшки пальцев, которыми Ынсон вцепляется в железный бортик. И от этого Сагана почему-то разбирает еще больше, он вообще половину вечера не мог успокоиться и ржал без причины, как накуренный, а сейчас эти прятки с охранниками, Ынсон-хен в тележке, паникующий "нас выгонят!" Сынхен, вот это все. Возле быстрозавариваемого рамена Саган разворачивается на девяносто градусов и бежит в сторону Сокчоля, который, кажется, снимает все в сторис, — и почти сбивает с ног Сынхена, который, смешно выгнувшись, отпрыгивает в сторону. Тележку чуть разворачивает, Сынхен с круглыми глазами сидит на полу, Ынсон (с глазами еще круглее) сжимает в свободной руке пачку бумажных полотенец, Саган опирается руками о собственные колени (устал), они переглядываются — и ржут, как припадочные. Пока Сынхен с кряхтением поднимается, Саган честно зависает, как красиво прикрывает Ынсон рот рукой, когда смеется — может быть, не так ему и влетит. Он вытирает со лба пот — и несется дальше. Ынсон вскрикивает даже от неожиданности и снова хватается за бортик, Сокчоль гиенит своим визгливым смехом, Уджин пытается на ходу закинуть в тележку пару шоколадок (Ынсон ловит только одну, и вторую с пола поднимает совестливый Сынхен). Яростно протестовать Ынсон начинает, когда Сагана кто-то из персонала ловит почти за футболку — то есть он и до этого протестовал, но Саган точно знал, что будет весело — значит, надо делать весело! Но сейчас Сагана лупят по руке и Ынсон вообще вроде как сердится, а Саган все еще не хочет, чтобы ему влетало, потому что у него к хену важное дело. Сокчоль с Сынхеном нехотя отправляются собирать нужное им по списку, пока Уджин и Саган общими усилиями пытаются достать Ынсона из тележки, из которой у него самому вылезти не получается. Ынсон со стоном опирается на стену. — Я с вами больше никогда не пойду, придурки, — говорит со смехом, закрывая лицо. Саган довольно хихикает и незаметно срывает поцелуй в запястье. Не, не влетит. Чунук находит их в хлебобулочном и оценивает масштабы катастрофы — сдохший на третьем круге окончательно Саган, перепуганный Ынсон, гиенящий Сокчоль. У Чунука корзинка заполнена продуктами — он единственный из всей их долбанутой компании, кто реально пришел скупиться, и от этого Сагану становится еще смешнее, хотя КУДА. — А что...? — лицо у Чунука такое растерянное-недоуменное, что Саган — ну не может он удержаться. Не может! ...Чунука провозят по кругу почета на скорости, что формула-1 позавидует: пыхтят Саган с Уджином вдвоем, сталкиваются плечами, чуть не наворачиваются всей процессией на поворотах. Ынсон-хен кричит что-то про осторожно, а Сокчоль тяжело вздыхает, понимая, что усмирять разбушевавшихся мелких придется опять ему. Выловить всех и привести в порядок удается только на кассах. Чунук с Уджином порываются запихнуть в тележку Сынхена, и Сынхен жалобно посматривает в сторону Ынсона, у которого иногда прорываются педагогические способности. Но в конкретный момент все способности Ынсон тратит на Сагана, который выдохшийся и уставший виснет у него на плече. — Отвали, чудовище, тяжелый же, — ворчит Ынсон, но вместо того, чтобы реально спихнуть, приглаживает Сагану мокрую челку, и Саган благодарно и прочувствованно целует хена куда-то между щекой и ухом. Получает локтем под ребра и, наконец-то, успокаивается. Он, вообще, не против поцеловать еще куда-нибудь (куда дадут), но Ынсон может разозлиться, а Сагану важно, чтобы хен оставался доволен и в хорошем настроении. Вообще Ынсон на него всерьез никогда не сердится. Даже если Саган эгье делает. На него, конечно, один раз и стулом замахнулись, и ударить больно могут (а Ынсон умеет), но потом Ынсон всегда на Сагана посматривает, а если Саган корчит страдающие рожи и кряхтит, то даже виновато гладит и жалеет — главное не переиграть, а то не поверит. А так Саган даже не против иногда, чтобы ему прилетело. Какое-никакое внимание от Ынсона. Ынсону семнадцать, и он супер. Супер-пупер. Паратупер. Когда Саган ему в первый раз об этом сказал, Ынсон недоверчиво нахмурился и на всякий случай попытался дать профилактического леща. От леща Саган увернулся и обиженно затараторил: — Хен, ты очень супер! Самый классный, серьезно, круче, чем пицца тони пеперони, — и попытался весомо подкрепить свои слова. Подкрепление прилетело влажным чмоком Ынсону в щеку. Сагану прилетело по заднице. И вот так всегда. Саган Ынсоном восхищается до поросячьего визга, Сокчоль смеется и обзывает Сагана фанаточкой, Саган вроде обижается — а вроде Сокчоль не сильно и приврал. Ну и что, решает он про себя. Вы Ынсона видели? Сагана вообще не в чем обвинять. Наоборот, памятник поставить надо, что он такого восхитительного хена каждый день выживает. Ынсону семнадцать, и он супер. Сагану пятнадцать, и он... ну, классненький? Не Ынсон, конечно, Ынсон вообще говорит, что Сагана двумя словами описать можно — "доставучий" и "ГРОМКИЙ", но это не беда. Главное, что Ынсон о нем в принципе говорит. А Саган таскается за Ынсоном везде, где можно. И где нельзя. И даже где совсем-совсем нельзя, откуда его с криками прогоняют. Саган очень хочет тоже быть супер. А еще Ынсон ему нравится. Но это же совсем незаметно, правда? Саган и заморачиваться таким не привык, и даже сейчас, когда они все вместе идут к автобусной остановке, висит у Ынсона на руке, как коала, и на ходу пытается пристроить подбородок на плечо. Не очень-то удобно, но Ынсон вроде не против, а значит, терять такую возможность нельзя. Тем более у Сагана к Ынсону все еще дело. Важное. Только как к нему подвести, Саган не знает. Не скажешь же Ынсону с бухты-барахты: хен, а пробей мне уши. А хотя погодите... — Все, покеда. — Саган выдерживает мощную пятюню от Сокчоля и обнимает Сынхена на прощание, умудрившись при этом не отклеиться от Ынсона. У него в обнимании Ынсона талант, разряд скоро получит. Нужный им автобус приходит вторым, и Чунук с Уджином остаются на остановке, деля одни наушники на двоих. Саган с Ынсоном тоже так бы хотел — здорово же! — но ехать им всего три остановки. Поэтому он мирно усаживается возле окошка и весь деревенеет. Превращается прямо в бревнышко, потому что Ынсон-хен щекой опирается на его плечо. Это ж даже пошевелиться страшно. Правда, страшно Сагану только пол-остановки, и потом он играется с длинными сережками Ынсона, одна из которых, серебристая цепочка, до плеча достает. Красиво же как, а. Саган осторожно ногтем подцепляет колечко и оттягивает — чуть-чуть, пристально наблюдая за лицом Ынсона, чтобы больно не сделать. И выдает то самое, что с бухты-барахты: — Хен, а пробей мне уши? Ынсон приоткрывает один глаз, и Саган готовится к "а почему нет", но "нет" ему не говорят. Его спрашивают: — Зачем? И Саган впадает в ступор. — Ну... красиво же, — бормочет он, наматывая длинную цепочку на палец, от чего Ынсон морщится и дергает головой. — Это больно. И рано тебе еще. Нет. — Мне не страшно! И не рано! И ты себе в шестнадцать пробил, а мне почти, я тоже хочу! — Саган вопит так возмущенно, что на них остальные пассажиры оглядываются: кто-то — со смешком, кто-то — с недовольством. Ынсон хлопает Сагана по бедру, но разве Сагана так просто успокоишь! — Я очень хочу, я уже сережки купил, правильные, и... — Нет. — ...тоже дома пробивал, и ничего, все зажило... — Нет, Саган. — ...я знаю, как ухаживать, я помню, я тебе даже мазь покупал! — Саган набирает в грудь воздуха, потому что тираду он останавливать не собирается как минимум еще остановку — ему Ынсона уговорить очень надо, позарез просто. Ынсон упертый, как осел, конечно, но Саган упертее. Особенно когда дело касается ушей. И Ынсона. Ынсона, который почему-то не злится, а улыбается, и у Сагана аргументы теряются где-то, сникают. Улыбку Ынсона надо запретить, наверное, а то от нее у людей мозги немного отрубаются. — Родители, хочешь сказать, уже разрешили? — спрашивает Ынсон, поднимаясь на выход. — Конечно! — конечно, никто ничего не разрешал. Но если Саган скажет, что Ынсон сделал, ему простят. Посердятся немного, но простят, а там он как-то выкрутится. Не это важно! Важно, что Ынсон и дальше улыбается почему-то, и Сагана за руку берет, и вообще не вспоминает, что обещал дома за покатушки в тележке вломить пилюлей. — Хен, я не боюсь иголок, — вкрадчиво говорит Саган, когда они почти к дому подходят. — Я вообще ничего не боюсь. — Ага, кроме привидений и Шихена-сонсеннима, — фыркает Ынсон и выпускает руку Сагана — двери открыть, потому что Ынсон единственный из их всей компании имеет роскошь оставаться на лето подолгу один. Поэтому Саган у него с ночевкой остается чаще, чем у себя дома, а родители и рады: спихнули ребенка на лето. В Ынсоне они души не чают, Саган даже ревновал бы, если бы не понимал родителей на тысячу и один процент. Он скачет вокруг Ынсона, который раскладывает купленное по полочкам холодильника, дергает за рукава футболки и гундосит: — Ну хен. Хен. Хен. Ну хен. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Локтем в живот. — Ну пожалуйста! Кто, если не ты, хен! Хен, хен, ХЕН! Ынсон отбивается локтем наугад и, поставив банку с персиковым йогуртом на стенку, смотрит на Сагана, поджав губы. И молчит. Саган тоже молчит. Спугнуть боится: вдруг хен начнет свое "ты еще маленький", а Саган ничего не маленький, ему шестнадцать почти, и он не супер, но ничего такой, классненький, иногда даже забавный. Но вот для салонов, где за определенную плату ему могут пробить все, что угодно, он действительно маленький, поэтому кто, если не Ынсон-хен??? — В комнату иди, — говорит Ынсон и пытается обойти Сагана сбоку. Только вот фиг: Саган легко Ынсона перехватывает за пояс и пытливо заглядывает в глаза. — Это значит да? — Это значит неделю посуду моешь. От вопля Сагана лампочки не трескаются чудом, а Ынсон прикрывает уши руками. — Спасибо-спасибо-спасибо-спа.... — Заткнись. Саган затыкается только потому, что сложно обцеловывать хена, уворачиваться от пинков и твердить "спасибо" одновременно. В комнату Ынсон приходит с коробкой, в которой гремит чем-то стеклянным, и Саган неверяще глаза округляет: что, прямо сейчас? — Передумал уже? — насмешливо спрашивает Ынсон, доставая нечто, похожее на орудие пыток в миниатюре или шайтан-машинку, и Саган торопливо мотает головой. Не дай бог, а то если Ынсон передумает, намного хуже будет. Шайтан-машинка оказывается одноразовым пистолетом с серьгой: Ынсон объясняет, что куда и зачем, пока вскрывает одноразовые перчатки. Вот перчатки — белые и, если верить упаковке, стерильные — пугают Сагана куда больше, чем пыточный пистолет. — А что, крови много будет? — шепотом спрашивает он, стараясь не ежиться: он же только что заверял, что ничего не боится! Правда, Ынсон не выглядит более уверенным. — Нет. Мне так спокойнее. Саган расслабляется. Ну да, Ынсон-хен тот еще паникер. И зачем, спрашивается, руки в ванной перед этим пять минут намыливал и спиртом протирал. Принесенные Саганом серьги Ынсон бракует — тяжелые — и осторожно ставит черную точку маркером посреди протертой тремя воняющими чем-то медицинским ватками мочки. — Нормально так будет? — спрашивает он, поднося Сагану зеркало, в которое тот смотрит мельком. — Ага. А второе? — А обойдешься, — вторит Ынсон, и Саган, выдержав секундную борьбу, решает не давить. Одно ухо тоже хорошо, он вообще думал, что не получится ничего. Ух, Чунук обзавидуется. Правда, когда Ынсон берет шайтан-машинку в руки, сердечко тверк с переподвыподвертом выделывает. Ну жутко эта конструкция выглядит! И хлипенько. — А откуда это у тебя? — спрашивает он, чтобы отвлечься от собственного позорненького испуга. Ынсон, правда, внимательный, его фиг проведешь. — Осталось с тех пор, как мне пробивали. Может, ляжешь? — Нет! — выпаливает Саган, и у него наготовленные уши краснеют, и шея, и щеки. Еще чего не хватало! — Нет, — добавляет он спокойнее, — ты же мне не отрезать их собрался. Шутку Ынсон не оценивает; он вообще, кажется, нервничает больше Сагана, и все больше похоже на то, что скажет "а ну все к черту вали в салон и там разбирайся" — сагановой мочки касаются холодные пальцы в латексе, и Саган все-таки зажмуривается. Тем более Ынсон не видит уже, Ынсон сосредоточенно сопит и дышит Сагану в щеку, и Саган вроде не против, чтобы Ынсон так подольше посидел и подышал, и... — Ой. Он даже контрольно испугаться не успевает. Слышит только щелчок, а потом правое ухо резко наливается горячим. — Не так и больно, — выдыхает Саган, несмело улыбаясь, пока Ынсон откладывает использованную шайтан-машинку. Ему правда небольно, и он тянется потрогать горящее ухо рукой, и, конечно же, по этой руке получает. — Не трогай. Перед сном промоем. А завтра... — Знаю-знаю, — невежливо перебивает Саган, потому что, во-первых, не хватало, чтобы хен ему нотации читал, это на час минимум, а во-вторых, Ынсон на него смотрит, как на тяжелобольного, будто Саган сейчас в обморок шлепнется, а Сагану так замечательно, что это замечательно из груди рвется наружу и требует обнять Ынсона. Да так, чтобы хен заойкал, когда его пятки от земли отрываются. Саган довольно хихикает, когда Ынсон кричит "надорвешься": ему вообще не тяжело, но на землю хена ставит. И улыбается ошалело и счастливо, так что Ынсон проваливает все попытки хмуриться и тоже расцветает улыбкой. Саган говорил, что от нее мозги вырубает..? — Уши не трогай. — Не буду. — Посуда. Неделя. — То есть я остаюсь у тебя на неделю? — довольно скалится Саган, сцепливая руки в замок, потому что потрогать болящее ухо хочется, но еще больше хочется потрогать Ынсона. Его вроде предупреждали, что влюбляться в друзей — плохая идея, но разве Саган может что-то сделать? Это же Ынсон-хен. Такой классный, крутой хен, который согласился пробить ему ухо и смеется сейчас очень красиво, прикрыв рот рукой. Ынсону семнадцать, и он супер. Лучший хен на свете.