корзина щенят

Когда они все-таки выбираются к реке, день выпадает бессовестно солнечный. После стольких-то дней мокряди и туманов, проведенных дома за приставкой или у Чунука в кафе, безоблачное небо и плюс двадцать пять на термометре — целое событие. Даже Ынсон не сразу прячет лицо под козырьком кепки и обалдело трогает теплый воздух пальцами. С рюкзаком за плечом и смешно приоткрытым ртом Ынсон на залитом солнце крылечке такой простой и красивый, что Саган — если бы мог — влюбился еще раз и еще сильнее. Так бы и смотрел, но природное шило в одном месте не дает ему стоять на месте дольше трех секунд. — Хен-хен-хен, поехали скорее, — Саган тянет Ынсона за футболку в сторону велосипедов и почему-то очень боится взять его за руку. Ынсон отбивается вяло и, кажется, все еще не верит, что на улице тепло. — Да идем, идем, — ворчит он, натягивая на голову кепку, и отпихивает нетерпеливую руку Сагана. И крепко сжимает в своей. Мозгами Саган понимает: чтобы не доставал — но мозгами думать скучно. Поэтому Саган чувствует себя абсолютно и бесстыже счастливым. Он переплетает их пальцы в замок (и внутренне пищит от восторга, когда ему разрешают это сделать) и вываливает на Ынсона все, что успело у него нароиться в голове за утро — то есть бесконечный поток: про тосты с черничным вареньем (самые вкусные), про посмотренный вчера фильм (ну и что, что он полночи пересказывал его Ынсону в катоке), про сон, в котором у Сагана в шкафу обнаружилась Нарния — Ынсон ворчит: "Просто убирайся чаще", но улыбается совсем незлобно. Ынсон после сна очень мягкий и еще сонный, и Саган даже затыкается на время, думая, как здорово было бы им спрятаться сейчас где-нибудь вдвоем, и может быть, Ынсон даже подремал бы у него на плече. Когда Саган возится с замком на велосипеде, Ынсон взаправду на секунды касается виском его плеча, прикрывает глаза — у Сагана внутри все скручивается спиралью. Именно поэтому он не может заткнуться ни на секунду, его болтовня льется непрерывным потоком "хочу себе старый фонарь, как в сказках, не знаю зачем, но так хочется, о, хен, смотри, хаски, хен, ну посмотри, ХЕН ТЫ НЕ СМОТРИШЬ" — Ынсон закатывает глаза, Саган смертельно обижается (на пять минут) и на светофоре умудряется погладить Ынсона по плечам и голым рукам. Саган просто не может себя сдерживать. Это нормально, ему простительно. Ему 15, и он влюблен. Где Сокчоль-хен с его вечными рассуждениями о гормонах и половом созревании? Десять утра среды, а на реке людей — толпы: парочки, семьи, собачники, хохочущие стайки девчат и не менее шумные — парней; Саган смотрит на это все и даже приунывает немного. Не то чтобы он особо надеялся, но при стольких зрителях к хену не подобраться, даже не обнять — не то что сорвать поцелуй. Ынсон смотрит на берег, хмурясь из-под козырька кепки, и спрашивает: — Поедим тут или дальше поедем? У Сагана в рюкзаке плед, контейнеры с закусками и термос, а еще громко урчит в животе, но он торопливо кивает "дальше" и сжимает руль вспотевшими ладонями. Ынсон не раз говорил, что знает много местечек, куда люди почти не заходят. В одном из таких они скоро и оказываются, правда, добираются с трудом — по заросшим тропинкам не проехать, а оставлять велики — страшно, тем более что у Ынсона новенький, классный, купленный на первые заработанные деньги. У Ынсон-хена вообще все самое классное по умолчанию, думает Саган, пока пыхтит и сопит, протаскивая велик сквозь заросли. Выход к реке похож на крошечный пляж, окруженный деревьями — места на пятачке свободной земли и для двоих маловато, и Саган по этому поводу заранее счастлив. Он расстилает принесенную Ынсоном клеенку ("на земле не сидеть — холодно"), плед, раскладывает контейнеры и обнаруживает, что забыл одноразовые стаканы для чая. Ынсон в этом время пробует воду и ухает, когда под блестящей гладью скрываются его ступни. — Холодная, — споласкивает в воде руки и умывает вспотевшее после поездки лицо. Пока Саган управляется с завтраком, Ынсон успевает забрести по колено и когда выходит, на траве остаются мокрые следы. — Полотенце взял? Саган тянется к рюкзаку и заранее строит виноватую моську. Забыл, конечно, даже не подумал о нем. Ынсон показательно вздыхает и просит свой рюкзак — у него полотенец два: маленькое чистое — для рук, и побольше и потрепанное — на всякий пожарный. Саган залипает, как Ынсон тщательно обтирает колени, и даже не подозревает, какое у него при этом умильное щенячье лицо. Даже Ынсон теплеет немножко и щелкает его по носу. — Двигайся давай. Саган всем видом показывает, что двигаться некуда: он и так расстелился под самым деревом, на которое удобно опираться спиной, но дерево одно, а их двое, значит, кроме как опереться на самого Сагана у Ынсона выбора нет. — Нухееен, так правда удобно будет, — тянет Саган, надеясь, что его хитрость не совсем белыми нитками шита. Хитрость срабатывает процентов на тридцать — "нухен" умудряется втиснуть еду и их двоих на кусок ткани, но их плечи соприкасаются, бедра плотно прижимаются друг к другу. Саган устраивает руку на чужом плече и дует Ынсону в ухо. Ынсон возвращает ему тычком под ребра. Саган дует сильнее. Ынсон пытается толкнуть его локтем, почти роняет тост с джемом (черничным, самый вкусный) и фыркает от смеха. Руку с плеча не сбрасывает, кстати, и даже опирается на Сагана спиной. Они пьют чай прямо из термоса, пытаются кормить остатками хлеба прилетающих птиц, Ынсон говорит что-то про удочки в кладовке и рыбалку — Саган заранее на все соглашается. Ему непривычно и странно, и дико от того, какие они теперь близкие и взаимные, и это даже немножечко глупо, потому что близкие они почти всю саганову сознательную жизнь — зато взаимные пару недель (двенадцать дней. двенадцать дней и четыре часа. и плюс-минус двадцать минут). — Хен? — А? — Мы встречаемся? Ынсон даже изворачивается, чтобы Саган точно мог увидеть "ты-серьезно-опять-что-ли" на его лице, но Саган нетерпеливо тормошит его за край футболки. — Ты вчера спрашивал. — Это вчера, а это сегодня. Хен. Хен. Хен. — Саган тычет, куда достает, слабо получает по рукам и снова тычет. — Хен. Мы встречаемся? — Да, встречаемся, — сдается Ынсон и закрывает Сагану лицо своей бейсболкой. — Не светись так, не лампочка. Саган отмахивается и пытается поймать руку Ынсона. Он спрашивал вчера, и позавчера, и позапозавчера, и за сегодня спросит еще раза четыре. Он готов спрашивать по сто раз по дню, потому что ему нравится, как Ынсон каждый раз хмурится, недоверчиво смотрит, а потом его лицо становится таким странно-мягким, и губы складываются совсем в кошачью ухмылку, теплую, как печка. И Ынсон говорит: — Да. Да, встречаемся. Прекрасное "да". Восхитительное. Саган готов слушать его целый день. — Мы точно встречаемся? — Да. Может быть (или скорее всего) Ынсон не понимает, как это важно, и когда-нибудь Саган ему обязательно объяснит, но не сейчас — в зарослях за деревьями слышен треск, голоса и детский смех. Саган дергается всем телом и получает спокойное похлопывание по бедру. Он выразительно кивает в сторону зелени — "хен, там же люди". Ынсон расслаблено мотает головой — "не зайдут". Саган ерзает. Хмурится. "Зайдут. Хен, что делать?" "Сиди тихо" — Ынсон съезжает вниз, вытягивает, сколько удается, ноги, устраивает голову у Сагана в ногах. Смотрит спокойно, ласково. "Не зайдут. Не потревожат". Гладит мягко по бедру. Саган плавится. Всколыхнувшая было тревога отступает, как и голоса за спиной — зато в животе расползается нежное, теплое и бьет куда-то в голову. Может, она, любовь, такая и есть — прямо в нем? прямо в животе? Ынсон улыбается — Саган улыбается и надеется, что Ынсона зеркалит точно так же. У Ынсона улыбка мягкая, и он изнутри немного светится — Саган очень жалеет, что не может запечатлеть это на фотографии. Если бы мог — поставил такую на все рабочие заставки и никому бы не давал свой телефон. Ничего, нафоткаться у них еще будет время, зато сейчас Саган держит руку Ынсона в своей и успевает даже поцеловать тонкие пальцы — Ынсон прикрывает глаза. Становится совсем тихо. Солнце пробирается через листву и припекает Сагану в затылок. Сидеть с задремавшим Ынсоном на коленях скучно, поэтому Саган тянется за телефоном, затаив дыхание, и делает пару снимков — сначала спящего Ынсона, потом залитой солнцем речки и, конечно же, себя на фоне толстого ствола с ободранной корой. Муравьи снуют по дереву вверх-вниз крайне деловито. Саган будит Ынсона, когда солнце достигает зенита, чтобы показать картинку с пандой, которую прислал Чунук, и уговорить искупаться. — Вода холодная, — безапелляционно отрезает Ынсон, и Саган решительно настраивается выиграть эту битву. Он скулит Ынсону на ухо и дергает за руки, пока у того не выдерживает терпение — и они оба оказываются в реке: Ынсон — изумленно хохоча, Саган — отфыркиваясь, отплевываясь и вереща, потому что вода после дождей и вправду холодная, как лед. Ынсон просто хотел толкнуть его легонько, чтобы ноги намочил, а получилось, что Саган в воде по шею, холодный и мокрый, и у него даже с волос капает. — Теперь мы обязаны покупаться, — уверяет он, стараясь не сильно стучать зубами. Ынсон смеется и обхватывает плечи руками. В воду он дальше, чем по колено, не заходит и подкатывает шорты, чтобы не намокли. Саган же для вида храбро проплывает до середины речки — там вода не всколоченная и поверху прогретая солнцем, теплая, а стоит достать рукой вниз, так и обжигает холодом — и обратно. Ынсон не кричит ему ничего, но наблюдает внимательно. Это и приятно и нет одновременно, потому что, с одной стороны, за Сагана переживают и волнуются, а с другой — ему же почти шестнадцать, а не шесть! Когда Саган выбирается на берег, у него синие-синие губы и зубы отстукивают чечетку. — Накупался? — насмешливо спрашивает Ынсон и подает полотенце — то, которое на всякий пожарный. Погреться можно на солнышке, но Саган выбирает Ынсона. С пледа стряхивают крошки и перетаскивают на более солнечное место, Ынсон полотенцем, которое чистое для рук, вытирает Сагану мокрые волосы, растирает плечи и руки и гладит осторожно позвонки на спине. — Как у динозавра. Ты хоть что-нибудь ешь? — Я не успел позавтракать, потому что боялся опоздать, — гордо рапортует Саган. Ынсон замирает на секунду — и фыркает Сагану в плечо, прячет в изгибе шеи смех и треплет по мокрым волосам. — Вот дуралей. Не делай так больше. Голос довольный, теплый — а нос у Ынсона холодный-холодный, Саган даже взвизгивает от неожиданности и почти скидывает с себя полотенце. И это н е л о в к о, потому что его шорты и футболка сушатся в двух шагах на солнечном пятне. Сагану стыдно, что с его волос на футболке Ынсона холодные сырые пятна, но хорошо, потому что его гладят и греют, и немножко очень дико — потому что очень рядом и очень близко. В з а и м н о. Сколько раз они были на этой речке — а теперь все по-новому, совершенно по-другому хорошо. Теперь Ынсон сцепляет ладони у Сагана на животе под полотенцем — и Сагана немножко встряхивает; очень, очень хочется вывернуться и наконец-то поцеловать Ынсона. Утром не успел — страшно, увидят, потом как-то некогда было, а сейчас у него аж губы зудят — так страшно хочется – и Ынсон прижимается горячей щекой ко все еще холодному сагановому плечу. Водит пальцами по загорелым предплечьям. Давит на центр ладони и сгибает пальцы. Ынсону семнадцать, и он супер. Сагану пятнадцать, и он до смешного отчаянно влюблен.