Две природы

***

      Офелия постучалась и осторожно открыла дверь, заглянув в комнату.       — Рик, ты спишь?       Маленькое туловище на по-спартански узкой кровати, которое, очевидно, было Риком не шалохнулось. Офелия, нисколько не смущенная этим фактом, вошла и снова повторила свой вопрос, получив и на сей раз точно такую же реакцию.       — Вот мне бы этой ночью такой же крепкий сон, — чуть раздосадованно пробормотала полудемоница и, подойдя к постели, спокойно забралась под одеяло, уставившись в потолок.       Комната Рика выглядела значительно дружелюбнее и очень успокаивала своей обстановкой. На первый взгляд различие не было заметно: те же шкафы с книгами, похожие игрушки… Разве что безукоризненный порядок, никогда не имевший шанса пробраться на территорию Офелии, да разложенные то тут, то там стопки книг по техническим наукам действительно прокладывали яркую границу между двумя детьми, но главной отличительной чертой было не это. Главная отличительная черта проявлялась ночью.       Сколько Офелия помнила Рика, у того в жизни были лишь две по-настоящему больших любви, только две страсти в самом деле влекли его душу. Первой была математика, идеальный мир чисел. Помнится, отец говорил, что математика — наука умозрительная, идеальная в античном смысле этого слова, то есть, не имеющая отношения к опыту. Вообще-то первым об этом сказал то ли Сократ, то ли Платон (Офелия не помнила), но главная суть вопроса накрепко врезалась ей в память. Стройный, упорядоченный идеальный мир было тем, что всегда привлекало Рика. С этим же была связана вторая его страсть — космос. Офелия не понимала, чего ищет брат за сотни световых лет от Земли, для неё и на этой планете хватало всего интересного. С другой стороны, как брата обвинишь, у него ведь нет Геенны на случай, если наскучит Ассия. Он и Лимб-то почти не посещает…       Испытывая страсть к порядку и ровности, к стройности, к единому для всего Закону, Рик испытывал настоящее удовольствие от созерцания ночного неба. Офелии тоже в принципе нравилось полюбоваться на далёкие мерцающие огоньки и помечтать в процессе вот хотя бы о Наполеоне, и она даже, порой, разделяла с братом это молчаливое развлечение, но для Рика ночные посиделки на балконе значили нечто совершенно иное. Офелия не знала, о чём он думал, не отрывая взгляда от чёрного бархатного полотна с подмигивающими точками; от проплывающих темно-серыми корабликами облаков, задевающих ватными боками края Луны, только в такие моменты казалось, что Рик вот-вот или взлетит, или распадётся на миллион звонких стеклянных осколков; его глаза сияли ярче звёзд, а на губах появлялся едва уловимая улыбка, так напоминающая… отцовскую. Вернее, одну из обширного арсенала отцовских улыбок. Ту самую, какую Офелия видела на его лице, когда они находились только вдвоём в ректорском кабинете. Офелия сидела на коленях отца и смотрела больше на него, чем в окно — туда, куда смотрел он, наблюдая за жизнью большого города. Если бы речь шла не об отце, Офелия сказала бы, что с любовью. Когда речь шла о Рике, она не опасалась употреблять это слово. Между Риком и отцом было так мало сходства, что изучение этой единственной точки пересечения казалось Офелии презанимательным предметом для наблюдения. Пожалуй, она бы не соврала, если бы сказала, что ходит на балкон смотреть не столько на небо, сколько на брата.       Прознав об этом увлечении Рика, отец придумал ему поистине гениальный подарок на прошлый день рождения, который и стал главной отличительной чертой между двумя детскими комнатами. И это оказалась огромная карта ночного неба южного полушария, растянутая по поверхности всего потолка. Звёздные галактики и Луна, работающие на электричестве, ничуть не уступали натуральным, и Рик пришёл в полнейший восторг. Офелия никогда прежде не видела, чтобы брат так ярко проявлял эмоции. С тех пор Рик никогда не забывал перед сном вставить нужную вилку в розетку, и, благодаря этому, Офелия, явившаяся в столь неподходящий час в комнату брата, тоже получила возможность лежать, наблюдая успокаивающее мерцание туманности Киля. Сине-фиолетовое облако туманности, сверкающее миллионами красных, белых и голубых искр, медленно растекалось по пространству. Веки Офелии, тяжелея, медленно опускались на глазные яблоки.       В следующий момент слева послышалось сначала шуршание одеяла, а затем звук упавшего тела под аккомпанемент вопля.       — Что ты здесь делаешь? — возмутился юный полудемон, выпутываясь из мягких объятий.       Офелия приподнялась на локти, глядя на брата слегка замутненным взглядом. Она уже не слишком хорошо помнила, зачем вообще пришла в его комнату.       — Не спишь?       — Очевидно, нет.       Рик зевнул, сладко потянулся, а затем закинул одеяло на кровать, влез сам и уселся, глядя на сестру выжидающе и не очень дружелюбно. Что бы ни привело её среди ночи к нему в комнату, из этого точно не получится ничего хорошего.       — Зачем пришла? — повторил мальчик свой вопрос.       — А что, мне уже просто так зайти нельзя? — раздражилась Офелия, с которой тут же слетело сонное состояние.       — Ночью? — Рик вздергнул вверх левую бровь и снова чем-то напомнил отца.       Может, именно поэтому Офелия, вместо того, чтобы вспылить ещё сильнее, схватила одеяло, закуталась в него и упала на кровать коконом, смотря на брата почти жалостливо. У Рика отвисла челюсть.       — Извини, что напугала, — произнесла Офелия очень смиренно и тихо, — я просто… просто там…       И тут вдруг полудемоница ощутила во всей полноте, какую огромную ношу взвалила себе на плечи. Не Люцифер, не отец (хотя и они отчасти повинны), а она сама! Обвинила короля света в жестокости, когда тот расшатывал фундамент всей её жизни, а ведь сама к себе была ничуть не более милосердна. Она летит в пропасть в своей мягкой оболочке и не встречает по пути ни единого выступа. Предыдущая опора в виде отца стала как будто совсем не надёжной, мать — человек и никогда не сможет до конца понять полудемоницу. Что же у неё остаётся? На чье плечо опереться, если вся её сила заключалась в том, что теперь рушится?       Офелия взглянула на брата исподлобья. С каждой новой секундой её молчания его лицо становилось всё мрачнее и обеспокоеннее. Это неправильно — делить с ним такой груз. Он ещё маленький. Только вот, кто кроме него, не Боня же?       — Что случилось? — не выдержал Рик, — Ты меня пугаешь своим молчанием.       Офелия вздохнула и отвела глаза.       — Слушай…       Она вдруг резко вскочила и решительно уставилась на брата. Рик сглотнул.       — Что для тебя самое дорогое?       Бедный полудемон чуть снова не свалился с кровати от таких вопросов, заданных таким тоном.       — Э-э-э…       Офелия нетерпеливо отмахнулась.       — Чем ты можешь поклясться?       — Ничем. Мама говорит, нельзя клясться.       Полудемоница оскалилась, и Рик едва заметно выдохнул. Сестра снова становилась похожа на саму себя.       — Ну вот и поклянись её сердцем, что никому не расскажешь о нашем сегодняшнем разговоре.       — Не было у нас сегодня никаких особенных разговоров.       — Будут, — заверила его Офелия, и глаза Рика расширились от ужаса.       — Почему мне кажется, что это какая-то жуткая вещь, не знать о которой намного безопаснее, чем знать?       Офелия изобразила карикатурную задумчивость.       — Хм, наверное, потому что иначе я не притащилась бы сюда среди ночи.       — Тогда, может, тебе лучше промолчать?       В голосе Рика послышалась отчаянная надежда, и Офелия тут же сделалась серьёзной. Она совсем не собиралась паясничать и подкалывать брата, но нервозность сделала своё дело, и полудемоница применила лучшее из известных ей средств психологической защиты.       — Я не шучу, правда. Мне… — она растерянно почесала затылок, — мне нужно поговорить с тобой кое о чём. Пообещай, что никому не скажешь, это действительно важно.       Рик кивнул. Если уж сестра ведёт такие речи, выбора в самом деле нет.       Офелия шумно вздохнула и тут же выложила, как на духу всё. Про свою глубокую симпатию к Наполеону (называть это влюбленностью или любовью при малолетнем брате как-то не хотелось), про встречу с Люцифером и разговор о его мотивах и мотивах отца, о многолетней лжи и таком же долгом притворстве, которым кормил их отец, об отцовских вероломстве и лицемерии по отношению к своим детям.       — Ты только подумай! Он нам втирает очки, — это выражение Офелия почерпнула из романа «Тихий Дон», — что надо к людям относиться мягко и снисходительно, а сам мог бы избавить их от двух самых страшных зол — смерти и боли, но не делает этого, а то вдруг станет скучно! Ты представь, ему скучно, и поэтому люди умирают! А откуда нам знать, вдруг мы тоже можем умирать, как люди, и что же получается? Мы тоже умрём только потому что папе скучно?!       Рик слушал внимательно и сосредоточенно, наморщив лоб, но удивление появилось на его лице лишь раз — когда речь зашла о короле света. Когда Офелия закончила, Рик опустил голову и некоторое время теребил уголок одеяла.       — Ты повторяешь за Люцифером, — почти шёпотом возразил он, — это совсем необязательно правда, что папа может…       — Может! — Офелия почти подпрыгнула — так распалил её этот рассказ, — Смерть ходит на поводке у повелителя времени, смертельный контракт — папино изобретение, я читала, у меня есть доступ к этой секции в библиотеке Академии. Он может, просто не хочет. Это ведь так похоже на него, а?       Рик опустил голову ещё ниже, что Офелия восприняла, как знак, подтверждающий её правоту.       — У папы на всё есть план, только я раньше думала, что я… что мы…       Она запнулась и окинула брата тревожным взглядом. Выговориться было превосходно, полудемоница и не сознавала в полной степени, насколько ей это было необходимо, но не нанесла ли она ненароком какой травмы бедному пятилетнему мальчику. Рик выглядел ненамного мрачнее обычного, только губы сжал слишком плотно.       — Откровенность за откровенность. Что ты думаешь обо всём этом?       Рик поднял взгляд.       — Я думаю, что как бы ни был страшен и недостоин доверия папа, Люцифер — ещё страшнее и ещё менее достоин доверия.       У Офелии упало сердце. Где-то в глубине души она очень надеялась, что брат назовёт её догадки глупостями и паранойей, посоветует ей сходить к психиатру. Они поругаются, лягут спать, а на следующий день Офелия просто попросит у папы прощения и больше никогда не вспомнит о Люцифере, но увы…       — Так ты тоже думаешь, что он врал нам всё это время и использовал нас? Ты тоже думаешь, что он нас не любит?       — Мне странно, что ты этому удивляешься. Неужели только поняла? Что касается любви… Тебя, наверное, любит.       Мальчик лег и повернулся к сестре спиной.       — И ты так спокойно об этом говоришь? — поразилась Офелия.       — Я привык, — буркнул Рик, — Вернее, он и меня, наверное, любит, но тогда нас с тобой он любит очень по-разному. Тебя он уважает, на тебя возлагает надежды, я куда меньше ему интересен.       — То же мне уважает. Разве это уважение? А в случае с тобой, так это… Это так ужасно неправильно!       Офелия возмутилась очень горячо и искренне, но тут же испытала приступ вины. Как же она этого раньше не замечала!       — Возлагает надежды… — девочка упала на спину и уставилась в сверкающий потолок, — если ты хочешь, чтобы кто-то выполнил важную для тебя функцию, это не любовь.       — Все родители хотят, чтобы ты выполнил для них важную функцию, — ответил Рик, по-прежнему не поворачиваясь, — просто для кого-то это стакан воды, а для кого-то… Что там для тебя папа придумал.       — Иногда мне хочется быть на твоём месте, — призналась Офелия, — ты хотя бы свободен.       — Ага, свободен от тяжёлого бремени быть интересным родным родителям. Может, я вообще приёмный?       Офелия засмеялась, но очень быстро прекратила это и похлопала брата по плечу. Внезапно до полудемоницы дошло, почему Рик с таким желанием и тоской смотрит в чёрные небеса.       — Мы что-нибудь придумаем. Честно.       Вот теперь Рик повернулся.       — Я тебе пообещал, а теперь ты пообещай, что не станешь ничего предпринимать по поводу Люцифера. Не станешь его слушать, не перейдешь к иллюминатам, не сделаешь другую жуткую глупость похожего рода?       Офелия грустно улыбнулась, но постарался добавить к печали озорства.       — Не могу. Нет, разумеется, доверять Люциферу я не собираюсь, но если он действительно хочет избавить мир от страданий, то глупо было бы…       Рик хлопнул себя ладонью по лбу так звонко, словно в комнате взорвалась небольшая петарда.       — Офелия, тебе двенадцать! Ты действительно думаешь, что сможешь обхитрить Люцифера и, благодаря ему, избавить целый мир от страданий?!       На несколько секунд полудемоница сникла. Задача казалась неподъемной и абсурдной. Шестеренки в головах обоих детей усиленно заработали, и некоторое время в комнате царила тишина.       — Вот, если бы смертельный контракт… — задумчиво произнёс Рик.       — Что? — встрепенулась Офелия, — Что ты сказал?       — Нет, забудь об этом!       — Ты гений!       Офелия кинулась обнимать брата, но на лице последнего отражалась отнюдь не радость, а чистейший беспримесный ужас.       — Если заставить Люцифера заключить смертельный контракт о том, что он создаст для всех мир тихого света, а не ад, то тогда всё получается!       Рик рывком высвободился из объятий сестры и посмотрел на неё со скептицизмом и укоризной, но девочку окружала аура такого сияющего счастья, что его взгляд не возымел ни малейшего действия.       — Ты же помнишь, чем заканчивались попытки людей создать себе «мир тихого света»?       — Ну ты сравнил, — отмахнулась Офелия, — первый сын сатаны и какие-то люди.       — Слушай, — Рик нахмурился и упер руки в бока, — почему тебе вдруг это стало так важно? Почему это ты озаботилась счастьем всего мира с бухты-барахты, буквально ни с того, ни с сего.       Офелия загадочно улыбнулась, демонстративно зевнула и потянулась.       — А-а, поздно уже, давай спать.       — Нет-нет, не уходи от ответа, мне же интересно!       Но Офелия уже улеглась, нагло отобрав себе всё одеяло. Закрывая глаза, она представила себе, как в один прекрасный день является в Лимб освободительницей, в сияющих доспехах, настоящей Светлой Леди, воином добра. По ту сторону, в мире серости и тоски её ждёт призрачная тонкая душа. Тень великого полководца стоит, вперив обречённый взгляд в глухую непроницаемую стену, весь его вид, словно воплощение самого отчаяния. И тут вдруг стена, кажущаяся такой непримиримой, идёт волнами, истончается. Наполеон шарахается, заслоняет тусклой рукой лицо, потому что в портале появляется фигура, вся выточенная из густого белого света. Несчастная тень готова растаять под его лучами, но Светлая Леди улыбается ласково, её глаза-бриллианты полны нежности. Она протягивает тени раскрытую ладонь. Наполеон медленно отводит от лица руку. В первое мгновение не верит своему счастью, но вдруг весь загорается изнутри надеждой, принимает помощь. Светлая Леди увлекает в портал того, с кем готова разделить новый лучший мир.       Где-то по ту сторону, в суровом и скучном мире тяжело вздохнул Рик, проклиная свои идеальные мозги и длинный язык.