Птичий город

      Габриэль прилетает поздно вечером, серый весь, тяжёлый звон стального небесного колокола да пыль на крыльях. Стряхивает серость за подоконник, как пепел, и на снегу остаются от него птичьи следы, лёгкие, будто узорные ключи кто-то уронил. Острые кинжальные шпили разворачиваются у него за спиной. Город смотрит во всю свою тысячу глаз, моргает фонарями ровно между тяжёлых от усталости крыл, а потом — прямо в светло-голубые глаза, если встать против течения холодного воздуха.       — Здравствуй, — говорит Ян, закрывая окно от чужого колючего ветра.       И Габриэль оборачивается к нему.       Габриэль оборачивается человеком, нежно улыбается незрячими своими глазами. Бестолковая озябшая слепая птица.       На левом крыле, на самом конце, едва слышно позванивает маленький серебряный колокольчик. Ян улыбается, палец прикладывает к губам. Знает, что Габриэль его жеста не увидит. Знает ещё лучше, что Габриэль всё равно поймёт.       А Мод спит. Мод снится колючий звон и чужие руки, похожие на изломанные узловатые древесные корни, цепляющиеся за край скалы. Мод снится, как распускаются последние узлы, и как не расправляются крылья, и на снегу только кровь, и ничего больше, ни знака, ни обещания, только алые кляксы. Мод безуспешно гадает по ним, но пятна не складываются в узоры, и ничего вообще больше не складывается. На рыжих волосах Мод сами собой плетутся колючие злые узелки, она путается в собственной паутине, и тихо ненавидит свои волосы, похожие цветом на ржавчину, на порыжелую проволоку.       Но Габриэль касается кончиками пальцев её висков, и морок спадает, и расплетаются узелки, и нет больше ни кошмаров, ни боли, ничего.       И Мод, прекрасная рыжеволосая Мод, пляшет во сне под руку со своим ангелом, коричневая юбка хлещет её по ногам, но Мод не замечает, только смеётся, и острые ветки, похожие на изломанные кости, о которые так легко споткнуться, в которых только бы не утонуть, рассыпаются, наконец, прахом под их ногами.       Мод спокойно спит на узком диване, обхватив себя руками. Габриэль бережно укрывает её старым пушистым пледом.       — Как ты, ангел мой? — спрашивает Ян, когда тот возвращается. Садится, обвив руками колени, сонно трёт глаза, но не ложится. Габриэль устраивается рядом. Но сам не касается — узкая трещина пролегает между ними. Габриэль молчит, и колокольчик позванивает не в ритм на пальцах левой руки. Он смотрит — мол, правда хочешь знать? Что мне рассказать тебе? Как литой колокол неба качелями грохотал над головой, и то обрушивал меня вниз, к самой земле, то вздымал наверх, почти до звёзд, так что и дышать было тяжело? Как тонкие нежные ветви звучат в унисон и колышутся, насмешливо касаясь крыльев, каждая из них — сама по себе и гнездо, и самый желанный дом? Как трава поёт из-под снега, ноты — колыбельные для сонной земли, но теперь пора проснуться, и все птицы возвращаются домой, даже те, кто заблудился в круговерти зимней метели, из-за синих морей, из-за дальних гор, из обители ветров и молний небесных, из такого тумана, где и мира-то никакого почти нет…       Габриэль качает головой и ласково прижимается лбом к чужому плечу. Ничего не спрашивай, свет мой. Я здесь, потому что весна пришла, и все птицы возвращаются в покинутые гнёзда, и моё гнездо там, где ты, где висят на окнах ленты и цветные бумажные гирлянды, где зелёный чайник исправно пускает пар из носика, где цветы прорастают на подоконниках безо всяких горшков. Нелепый мой, родной, самый прекрасный на свете дом. Габриэль пляшет. Откидывает волосы — небрежный жест, огненный водопад за спиной, искры цветных огоньков под занавесками, в паутине колких ресниц. Он пляшет со спящей Мод, и хрупкие-хрусткие птичьи косточки трещат под их ногами, впиваются, прорастают жадными чернилами татуировок сквозь кожу. Ян улыбается — потому что понимает. Потому что у свернувшейся калачиком Мод по ногам вьются чёрные ветви, словно опалённые языками пламени, невидимыми, лижущими ей пятки, и Мод улыбается во сне, Мод рвётся этому огню навстречу.       Потому что из Габриэля растёт цвет, мощной волной накрывает его, синий льётся прямо из глаз, изумруд, бирюза, киноварь — сквозь рёбра, жгутся, неудержимые, живые-живые-живые…       Птичьи следы на снегу — отражения рисунков проводов над городом, сложные руноставы, вязь сложная, узорчатая, самая надёжная защита. Он её так старательно вырисовывает каждый раз, чтобы никакая тьма, никакой ночной зверь не пробрались в этот дом, даже если сама ночь вывернется наизнанку.       — Ты проводишь меня утром? — сонно спрашивает он. Искры в слепых глазах затихают, усмиряются, как волны откатывают на глубину. Только дышать ещё немного сложно от цвета, который, кажется, пятнами остаётся на рубашке.       От нежности, от которой внутри прорастает, разворачивается светлыми блестящими листьями тепло.       — До самого крыльца, — улыбается Ян. Сжимает чужие пальцы. Цвет плещется у Габриэля под кожей от каждого его прикосновения до слёз, звонких дорожек по щекам. Звон их переплетается с пением тихого колокольчика на левой ладони, Габриэль бездумно задевает его кончиками пальцев.       — Когда откроется дверь, — произносит он в тон. И улыбается.       Они засыпают, сидя на полу, затылок Яна прижимается к дивану, на котором крепко спит счастливая огненная Мод. Габриэль спит, уронив голову на руку, пальцами сжимает ладонь девушки. Ему снятся сны, похожие на цветную круговерть, звонкие, прекрасные, никогда не виденные им цвета колышутся, сплетаются в косы и спирали, бьют фонтанами — дыши им, захлёбывайся, ощущай зелёную солонь на кончике языка. Жди, пока смоет всё, чем ты только казался, оставив только то, что ты есть.       Как только откроется дверь.