***
Жильбер пищал от радости второй час. Он был в Америке! В Нью-Йорке! От Джорджа Вашингтона его отделяло всего ничего километров и назойливая сестра Адрианна. Адрианна, само воплощение мудрости, одёргивала его каждый раз, когда он пытался улизнуть от неё. — Подожди, Жиль, сначала хоть научись ориентироваться в городе, а потом уж можешь идти к своему мистеру Джорджу кумиру-художнику Вашингтону, — усмехается очень проницательная Адрианна. Жильбер заливается краской. — Ну, так-то, он бывший художник, — пытается найти оправдание француз. — А, значит, в остальном я права? — подмигивает его сестра и нежно треплет его волосы. — Он не может быть бывшим художником, Жиль. Художник — не профессия, художник — призвание. От него не уйдёшь и от него не откажешься. Поэтому, я права. Адрианна заканчивает свою речь и смотрит прямо на Жильбера. Она мечтает стать актрисой, она хорошо поёт, и Лафайет очень сильно гордится ею. Они заселились в скромную трёхкомнатную квартиру. У них есть огромное наследство, доставшееся от мёртвых родителей, но они используют его с умом. «Мало ли что может случиться», — говорила Адрианна, когда снимала крошечную сумму с огромного счёта. Учёба Жильбера начиналась завтра, часы показывали полночь — заселение потребовало больше времени, чем он думал. Мозг требовал заслуженного отдыха, тело ныло от усталости, только сердцу не сиделось на месте, оно предвкушало что-то удивительное и новое, и Лафайет был полностью согласен с ним. Он был уверен, что завтра всё пройдёт хорошо, он познакомится с новыми людьми и, может быть, найдёт время заскочить к Джорджу Вашингтону в его изостудию. На следующий же день, после учёбы, Жильбер отправился искать изостудию. Она находилась в центре города, но в месте таком, что даже навигатор не с первого раза понял, где это. Вот оно. Француз немного дрожал от волнения. Совсем рядом — только протяни руку. Трёхэтажное здание, довольно старое. Жильбер потеребил краешек тёмно-зелёной рубашки. Утром он наспех оделся в первое, что попало под руку, не обращая внимания на то, подходит ли ему эта одежда или нет. Тёмно-зелёный вроде подходит к рыжим волосам. Или нет. Он не успел поглядеть в зеркало. «Сейчас должно случиться что-то волнительное», — подумал Лафайет и толкнул дверь. Вахтёр встретил его изучающим взглядом. Жильбер пожелал ему хорошего дня и пошёл быстрым шагом. Третий этаж. Поворот налево. Вторая дверь. Табличка, на которой красными буквами выведено: «Художественная студия живописи и графики». «Ты так долго ждал этого, чего же медлить?» — утешил себя француз и потянул дверь на себя. — Сэр, я не вижу тут рефлекс, это просто… — начал один из учеников, в упор глядя на натюрморт. — Ох, — Он взглянул на Лафайета. — Ты не Джордж Вашингтон. — Какая проницательность, — фыркает Жильбер, осматривая студию. Она прекрасна. Такое чувство, что в воздухе витает само искусство. На стенах в рамках висят картины законченные и нет, рядом с ними многочисленные группировки разных цветов и на разные темы, две полки набитые разными кувшинами и чашками, а также манекен человека и пара геометрических фигур. — Мистер Вашингтон скоро придёт, — улыбнулась черноволосая девушка, отвлекаясь от своего планшета. — А пока ты можешь присоединиться ко мне! — весело сказала девушка, но с каштановыми волосами. Она спихнула вещи с соседнего стула и похлопала по сиденью. — Я Пегги. Лафайет сел на предложенный стул, тронутый таким вниманием и заботой. — Лафайет, —коротко представился он. — Александр, — сказал тот парень, что никак не мог увидеть рефлекс. — Погодь, Лафайет — это что-то французское, да? — Да, — ответил Жильбер. И поспешно добавил: — О нет, только не вздумай шутить про багеты и лягушек. Парень засмеялся. — Не волнуйся, у меня наготове уже несколько шуток не про багеты и не про лягушек. — Джон Лоуренс, — протянул руку рядом сидящий парень. — Лафайет — это фамилия? — Угу, ещё у меня есть более десяти имён, можно выбрать любое, — усмехнулся Лафайет. — Но я предпочитаю Лафайет, Лаф или Жильбер. — Элайза, — улыбнулась черноволосая девушка. — На самом деле сюда ходят ещё много людей, просто будни — не самое удачное время для посещений, — пожал плечами Джон. — Да, это верно. Обычно на выходных приходит ещё несколько человек. От этого голоса у Жильбера побежали мурашки по коже. Он обернулся и увидел Его. Александр что-то брякнул, и все рассмеялись. Лафайет просто улыбнулся и принялся изучать Его. В одной книге по искусству портретиста было сказано, что чтобы нарисовать портрет более похожим, надо найти в лице человека самую выделяющуюся часть. У Джона это были веснушки, которые покрывали большую часть его лица, у Элайзы её выделяющиеся скулы. У Джорджа Вашингтона ничего такого не было. Нос чем-то напоминает клюв орла или ястреба, выразительные глаза, сжатые губы, на лбу морщины. Ничего из этого сильно не выделялось, но все вместе — создавали великолепное, уникальное лицо. В нём было что-то аристократичное, будто бы он был правителем. «Чёрт возьми, в жизни он намного лучше!» — прикусил губу от такого величия Лафайет. Джордж Вашингтон тем временем поражался такому нелепому сочетанию цветов. Аквамарин больше подходит людям с рыжими волосами, особенно веснушчатым. Симпатичный мальчик изучал его глазами, — о, чёрт, какими большими глазами! — обрамлёнными крупными чёрными ресницами. — Тёмно-зелёный Вам не к лицу, — не сдержался художник. Лафайет вышел из транса, понял, что обращаются к нему и оглядел свою злосчастную тёмно-зелёную рубашку. — Oui, наверное, — неловко пробурчал француз, смотря куда-то вниз. Жильбер мысленно ругал себя. Когда он волновался, он, сам того не понимая, переходил на свой родной язык. Француз незаметно выдохнул, выпрямился и посмотрел прямо на своего собеседника. — Жильбер де Лафайет. — Он протянул руку. Вашингтон улыбнулся уголком губ и пожал руку в ответ. — Джордж Вашингтон. Его ладонь шершавая и холодная, когда же конечность француза тёплая и мягкая. Джордж Вашингтон думает, что мальчик очень мил. Жильбер де Лафайет просто кричит про себя. — Я думаю, с остальными ты уже познакомился, но всё же. — Он провёл рукой по волосам и указал на двух девушек. — Элайза и Пегги Скайлер. — А после указал на рядом сидящих юношей. — Джон Лоуренс и Александр Гамильтон. Лафайет слушал эту короткую речь так, будто её сказал сам Господь. Джордж пододвинул ещё два стула к французу. И сунул в руки планшет с листом бумаги. — Джон, можешь попрактиковаться, если хочешь. — Веснушчатый просиял и кивнул в знак согласия. Вашингтон повернулся к Лафайету: — Джон хочет преподавать детям в художественной школе. Практика ему не помешает. Лафайет сдержал разочарованный вздох. Джон уже сел на соседний стул. Джордж Вашингтон наконец-то подошёл к Александру и начал объяснять, где должен быть рефлекс. — Это немного не по программе, но что ты любишь рисовать? — дружелюбно спросил Джон. — Открою тебе наши секреты, которые уже вовсе не секреты. — Он подмигнул. — Элайза и Алекс — два сапога пара, только первая любит рисовать голых женщин, а второй — непропорциональных голых Аполлонов. Элайза посмотрела на него убийственным взглядом, а Александр лишь пробурчал: — Когда ты упомянул непропорциональных голых Аполлонов, ты имел в виду себя? Джон пропустил замечание между ушей. — Я тебя не напугал? — Лафайет покачал головой. — Тогда про остальных узнаешь позже. — Мне нравится рисовать портреты, — ответил француз. — А поточнее? — Портреты Джорджа Вашингтона, — сообщил Жильбер прежде чем подумать, что он такое произносит. Ему вовсе не было стыдно такое признавать. Он пересёк океан, чтобы встретиться с этим человеком и нарисовать его портрет. Раньше приходилось довольствоваться фотографиями из интернета, благо, Джордж был достаточно известен чтобы таковы имелись. Но сейчас, когда его кумир находится на расстоянии протяни-руку-и-сможешь-дотронуться, он не собирается скрывать свои истинные мотивы. Однако, Джордж Вашингтон не был похож на человека, который воспримет это спокойно и не посчитает его безумцем маньяком. — Ха, — неловко выдохнул Джон после паузы. — Достаточно экзотично. Ты нам подходишь, парень. Следующие полтора часа единственное о чём он думал — какие бы цвета смешать, чтобы получить другой цвет, и, что неудивительно, о Джордже Вашингтоне. Он думал, что если его ещё не выставили за дверь изостудии, значит, он вроде как делает всё правильно. Джордж Вашингтон очень часто подходил к Александру, чтобы зачеркнуть всё его творение, отчего второй чуть было не взрывался. К Элайзе он подходил только лишь чтобы похвалить, к Пегги — чтобы дать совет. К нему с Джоном он не подходил, однако, словом помогал второму. Остальное время он делал заметки в блокноте, пил чай и отходил куда-то. Время подходило к шести часам, то бишь к концу. Все понемногу начали оживать. — Добрый вечер. Лафайет обратил внимание на того, кто сказал это в дверях. Там стояла весьма милая девушка, чем-то напоминающая Пегги. Сёстры Скайлер оживились. — Ты пришла забрать нас? — захлопала глазами Пегги. Получив утвердительный ответ, она ответила: — Спасибо, ты лучшая! — Рада вам служить, — шутливо поклонилась, видимо, старшая сестра. — Пошевеливайтесь, моё терпение не бесконечно. — Йо, Анжи, — поднял глаза Александр. — Привет, — улыбнулась Анжелика. — И тебе привет, Джон. Все знакомые лица? — Она заметила Жильбера. — Лафайет, — представился он. — Анжелика, старшая сестра этих капуш. Не вздумай приударить за какой-нибудь из них, — шутливо сказала она, хотя это прозвучало как реальная угроза. Девушки попрощались и ушли, вслед за ними подтянулись Джон с Александром. Оба обещали прийти в следующий раз. Остались только Джордж и Лафайет. Внутренний голос Лафайета снова начал кричать. — Держи. — Вашингтон протянул ему лист. — Там всё, что тебе понадобится здесь. Лафайет взглянул на лист. Почерк понятный, не витиеватый, довольно мелкий. — Спасибо, — прощебетал Жильбер. Он спихнул все вещи в сумку. Он хотел уже было прощаться, как подумал совершить свою последнюю дерзость на сегодня. — Простите, сэр, но вы говорили, что тёмно-зелёный мне не подходит? — смущённо выдыхает Лафайет. — Да, — кивает Джордж. — Прости, если обидел твои чувства, но, как художник, не могу терпеть таких нелепых сочетаний. — Если не тёмно-зелёный, то какой цвет? — поднимает взгляд француз и игриво смотрит на своего преподавателя. Вашингтон принимает вызов. — Аквамарин, янтарный да тот же золотой, — говорит Джордж. — Но точно не тёмно- зелёный. Лафайет мысленно вспоминает всё содержимое своего гардероба, пытаясь найти что-то, что имело вышеперечисленные цвета. Тщетно. — Спасибо, — говорит француз. И тут же добавляет: — Если бы у меня была шляпа, я бы снял её перед вами. Джордж Вашингтон усмехается. — Когда ждать тебя? — В следующий раз, сэр, я обязательно приду! — Лафайет изображает что-то похожее на поклон. Получается неловко, совсем не так как он думал. Он схватил свою сумку. — До свидания! — Буду ждать мой портрет, — слышит француз в коридоре. Лафайет предусмотрительно отходит на довольно большое расстояние от студии, чтобы выплеснуть эмоции (читайте: завизжать). Джордж, убирающийся в офисе, отлично слышал эти всплески радости. Обычно, он относился к таким ученикам с равнодушием. Многие из них, увидев изостудию, разворачивались и уходили, больше не приходя. Этот юноша был похож на них, только у Вашингтона откуда-то была полная уверенность, что в следующий раз он придёт в свою изостудию и снова увидит хозяина этой рыжей макушки, одетого в одежду не тёмно-зелёного цвета. — Джордж? — Из раздумий художника вывел голос обеспокоенный голос Георга. Он выглядывал из-за двери. — Я слышал что-то похожее на крики павлина. Это твои? «Твои». Как мило звучит. На это он без раздумий отвечает: — Да. Мой.***
Лафайет стоял у входа, ожидая такси, и благодарил всех богов за то, что этим утром он решил надеть тёмно-зелёную рубашку.