exhausted

Чонгуку скучно. Он, откинувшись на мягкую спинку дивана, пьет свой любимый Hardy perfection, совершенно не слушая, о чем ему битый час рассказывает отец. На него, как на единственного наследника, вешают слишком много обязанностей, и он соврет если скажет, что это его не раздражает. Терпеть это сил нет, но против строптивого и слишком тактичного высшего оборотня какие-либо возмущения будут неуместны. — Чонгук, ты меня вообще слушаешь? — Иль складывает перед собой руки, продолжая сверлить сына укоризненным взглядом. — Ты обязан поехать в Хёндже, это даже не обсуждается. — Зачем? Вместо меня может поехать Намджун — он все предыдущие года с этим прекрасно справлялся. Чонгук замечает, как в чужом взгляде проскакивает еще и раздраженность, что совершенно не радует. Старший альфа и так слишком много выходок от сына терпит, сам Гук это прекрасно понимает, но от своих принципов отступать не намерен. Ехать на праздник, так еще и в другой город не особо-то и хочется. — Это не обсуждается. Через три дня будь готов к отъезду. Я наших людей соберу — у тебя будет достойное сопровождение. Иль со своего места поднимается и, бросив последний раз взгляд на вечно недовольного сына, за дверь выходит. Как только старший Чон покидает свой кабинет, Чонгук разбивает о стену граненый бокал, что осколками осыпается по паркету. Как бы он не уважал отца, как бы не восхищался — понять не может. Ехать на дурацкий фестиваль в честь тысячелетия с момента подписания мирного договора с людьми для наследника стаи — просто смешно! Плюнув на все и решив разобраться со всем этим завтра, Чон забирает рядом лежащий пиджак и направляется в особняк к Тэхену. По дороге домой Чонгук не может перестать думать о словах отца. Перечить ему он не смеет, но и уступать особого желания нет. Он ненавидит, когда давят, когда заставляют силой делать что-то, не обсудив это заранее и не учитывая его мнения. Да и такой необходимости посещать Хёндже именно ему не видит. Легкие стягивает и дышать даже при наполовину открытых окнах не получается. Зверь внутри него в угол забился, не рыпается. В отличии от самого Чонгука понимает, что отцу перечить нельзя и жалобно скулит, когда Чон его предателем называет. Тэхена Чонгук обнаруживает в ванной. Тот, как маленький ребенок, играется с розовой, вываливающиеся за бортики пеной и забавно жмурит нос, когда та касается его кончика. У него от вида младшего тепло внутри приятно разливается и терзающие до этого момента мысли вмиг улетучиваются. Тэ его не сразу замечает. Чувствует чужие ладони в волосах и от неожиданности вздрагивает. Чон в его взгляде нотки обиды ловит и уже было тянется за поцелуем, как омега от него отворачивается. — Ты обещал, что вернешься до обеда, — говорит холоднее, чем планировал. У Чонгука мурашки от такого тона проходят. Он в который раз свою слабость перед братом признает. То, что вину осознал — не показывает. —  Не дуйся, — губами мажет где-то за ухом, к родному телу теснее прижимается. Чонгук его плечи поглаживать продолжает, губами к шее спускается. Он чужое напряжение через прикосновения чувствует, вниз ладонями ведет и на впалом животе останавливается. Младшего под ним крупной дрожью бьет, Тэхен эти ледяные пальцы даже в горячей воде отчетливо чувствует и в бок дергается, что конечно же, безуспешно. — Я не хочу, — выходит как-то жалобно и для самого старшего кажется совершенно неубедительным. Тэхен его руки своими перехватывает, пытается от себя отстранить. Вода из-за этого плещется, в нос младшему попадает и тот психует. Чонгук опомниться не успевает, только на насквозь мокрый костюм с остатками розовой пены смотрит, злость в себе на брата тушит. Последний мигнувшие красным глаза замечает и к противоположному бортику ванны тулится — проделки его никогда успехом не заканчивались. — Тэхен, подойди сюда, — отрицательный кивок завидев, вновь говорит, — не расстраивай меня. Тэ к брату обратно ползет и почти сдаётся, хоть для виду ломаться продолжает. Он хочет, безумно хочет старшего прямо в этой тесной для самого омеги ванной, но поломаться чисто из-за гордости ему хочется больше. Тэхен за эту неделю Чонгука практически не видел, тот постоянно на собраниях и границах пропадает. Это, как ни как по самолюбии омеги бьет. — На меня посмотри. Чонгук подбородок брата больно сжимает и вверх поднимает, в глаза цвета нежнейшего шоколада всматривается и выпущенным когтем по щеке ведет. У Тэхена кожа нежнейшая, волк того, кто к ней прикоснётся на части разорвать готов. Он его для начала всего вылижет, каждый участок заласкает и губы до крови закусает. Только после жажды утоленной, старший омегу на грудь уложит и лекцию о том, какой он хуевый брат выслушает. Тэхен глаза нарочно не поднимает, потому что сдастся сразу, как только в черные глаза посмотрит. Хватка на подбородке все сильнее, боль усиливается, а младший все эту дурацкую битву в «кто дольше спорить будет» проиграть не хочет. Он знает, что такие, как Чонгук, ни в чем не уступают, Тэхену скорее челюсть сломают, чем в покое оставят. Младший через каких-то пару жалких мгновений сдается, взгляд поднимает и с глазами брата сталкивается. Смотрит в эти черные, сливающиеся с радужкой глаза и мурашки по всему телу проходят. Чонгук этими глазами людей с ума сводит, не дотрагиваясь, кожу взглядом слоями отрывает и все внутренности наизнанку выворачивает. Он этими глазами в брате кусты роз расцветать заставляет. Сперва кажется, что приласкать хочет, что соскучился неимоверно, но на деле шею колючими ветками собственными руками обматывает и улыбается. Улыбается так, что кровь стынет и Тэхен сам себя вскрыть готов, лишь бы в эту бездну на дне чужих зрачков не упасть, не провалиться. Поздно, уже в ней летит. Чонгук ладонями по надплечьям ведет, к шее поднимается и, едва дотрагиваясь подушечками пальцев, бархата кожи касается. То, как младший сам к нему неосознанно тянется и под руки подставляется, видит, уже мысленно к себе на колени сажает. Он не помнит, когда все началось. Когда из теплых братских чувств это переросло во что-то большее и начало затуманивать разум. Когда он перестал трепать пятерней его волосы, вместо этого притягивая для сладкого поцелуя. Когда перестал на других омег засматриваться и мечтал только об одном конкретном, что каждый вечер его дома дожидается. Чонгук брата любит настолько сильно, что руки сводит, конечности от долгой разлуки выворачивает и насытиться им никак не получается. Он много раз ловил себя на мысли, что это аморально, неправильно в конце-то концов, но поделать с этим ничего не может. Тэ повод для срыва сам дал, когда вместо того, чтобы выпить подавителей и закрыться в своей комнате, к брату пришел. Сам клеймо на их теплых братских отношениях поставил. Старший специально на поручениях отца подольше задерживался, после собраний ехал к особняку длинными дорогами, чтобы самому себе доказать, что без Тэхена его жизнь не изменится, что это лишь привязанность и не более. И каждый раз возвращается. Каждый раз в этих нежных и заботливых объятиях тонет и понимает, что бежать уже смысла нет. Следующим утром Тэхен просыпается с адской болью во всем теле, с разноцветными бутонами на шее и дурацкой счастливой улыбкой. Он ведет рукой по второй половине кровати и в этот раз наконец тепло тела ощущает. Чонгук его этим утром одного не оставил, и из-за этого бабочки в животе разлетаются.

***

Намджуна в руки Чон Иля вручили в городском роддоме, за 3 года до рождения собственного сына. Тот смотрел своими глазками-щелочками внимательно, не отрываясь. Смотрел настолько доверчиво и крепко держал палец, что у старшего Чона сомнений не осталось никаких. Собственному брату он его не отдаст. Брату, который, узнав о положении омеги, поставил того перед выбором: он или ребенок. Чуть не довел беднягу до нервного срыва и, если бы не Иль, то плод бы навряд ли выжил. Омегу Ёнхо звали, он был раза в два младше, настолько хрупкий и маленький, что Чон к нему прикоснуться боялся — сломает. Но, несмотря на это, приютил. Нанял врача, что следил за состоянием омеги, обеспечил жильем и всем необходимым на первое время, и сам не заметил, как в этого ребенка влюбился. Он поначалу сам к омеге ездил, дела откладывал и допоздна засиживался, после чего ютился на непригодном для сна диване и в итоге не выдержал — забрал Ёнхо к себе. Иль младшему каждый вечер, как с офиса возвращался, сладкие поцелуи дарил, улыбался вместе с ним и беззаботное, светлое будущее обещал. В голове отчетливо помнится, как врач виновато потупил взгляд, крепче сжал в руках какие-то бумаги и: «Омегу спасти не удалось, мы сделали все возможное». Сердце Иля в этот момент вниз рухнуло, коленки затряслись и в глазах предательски потемнело. Ребенок, что за несколько месяцев стал лучом света в жизни, который заставлял улыбаться даже в самые тяжелые дни, который одним своим «У тебя все получится» веру с корнем внутри альфы зарождал, оставил его одного, даже не попрощавшись. Оставил не сильнейшего вожака стаи, не главного волка страны, а эмоционально уязвимого Чон Иля. В память о себе вручил совсем крошечного альфу, который был похож на своего папу как две капли воды. После ухода Ёнхо окружающие то и дело об острые скалы внутри альфы натыкаются, все прежнего Иля вернуть пытаются. О том, что свое сердце вожак с любимым похоронил, не знают.