Швейцария. Некоторое время спустя

      Ставрогин лежал на зелёной мягкой траве, раскинувшись подобно морской звезде. Прошло два с половиной года с отъезда Верховенского, и за это время многое изменилось. Николая Всеволодовича почти покинули мрачные мысли, а так же бледность и болезненная худоба. Он больше не выглядел денди, предпочитая одеваться, как зажиточные фермеры в округе. И почти вовсе отбросил свои экстравагантные выходки, чем безмерно радовал и Карлотту, и Дарью Павловну. И если сегодня он позволил себе валяться на склоне холма неподалёку от дома, то лишь потому, что был очень счастлив и немного пьян. Тем утром у него родился сын.       Ставрогин улыбался, прикрыв глаза и подставляя лицо июльскому солнцу. Он почти задремал после бессонной ночи проведённой в тревоге за Дашу, когда солнце вдруг скрыла тень. Николай Всеволодович лениво приоткрыл один глаз, но тут же вскинулся. Над ним стоял Верховенский.       — Добрый день, Николай Всеволодович, — произнёс он, кривляясь, с заметным французским акцентом, — Как поживаете? — с английским, — Как приятно встретить вас…       Ставрогин зашёлся громким смехом, не позволяя Петру Степановичу продолжить этот спектакль. Тот был одет в изысканный костюм изумрудного цвета, постукивал тростью и сверкал брильянтом на перстне, надетом поверх тончайшей лайковой перчатки.       — Простите, — проговорил Ставрогин, — доброго дня и вам! Просто ваше появление так неожиданно и так своевременно!       — В самом деле?       — Да, вы не поверите, но сегодня утром у меня родился сын!       — Ещё один? — зло расхохотался Верховенский. И опережая желание Ставрогина бросится на него, упёрся тростью ему в грудь, — Нет-нет, простите! Всё понятно! Дарья Шатова Марье Шатовой рознь! Что с этим ублюдком делать намерены? — трость жёстко впилась в Ставрогина, который был просто страшен в своём бешенстве, — Лежите, чего рыпаться? Разве изменить этим хоть что-нибудь? — проникновенно произнёс Пётр Степанович, замахиваясь палкой.       Ставрогин расхохотался. Беззлобно, совсем не похоже на себя. А отсмеявшись, всё равно выдал:       — И давно вы до этого дошли? До того, что трепыхаться бесполезно?       Внутри Верховенского будто что-то надломилось, и он, не взирая на новые модные брюки опустился на колени подле Ставрогина, отбросив трость, и, сжав его руку, прошептал: «Да!»       — Ох, только плакать не вздумайте! — Николай Всеволодович наконец сел и провёл тонкими пальцами по лицу Петра Степановича так нежно и интимно, что того охватила невольная дрожь.       — Это невыносимо! — простонал он, утыкаясь носом в прохладную ладонь, вдыхая запах табака и травы.       — Идёмте! — Ставрогин легко поднялся на ноги и дёрнул Верховенского за руку, — Бежим!       — Не хотите, чтоб нас видели вместе?       — В том числе. Но не только! Бежим!       Бежать вниз с холма до ближайшего подлеска, держа за руку смеющегося Ставрогина было невыразимо прекрасно.       — Это, кстати, мои овцы, — прокричал Николай Всеволодович, когда они пробегали мимо небольшого стада.       — Я безмерно скучал, — прошептал он, прижимая Верховенского к первой же ели в подлеске, — Я не верил, что ты вернёшься!       Его поцелуи были скорее грубы, чем страстны, а руки уже терзали пуговицы жилета, задирали рубашку, гладя спину и грудь Петра Степановича, скользили под брюки, сжимая ягодицы, притягивая к себе.       — Хочу тебя, — выдохнул Верховенский, стискивая Ставрогина в объятиях, — Возьми меня! Пожалуйста, возьми!       — Пожалуй, не сегодня.        — Что?       — Сегодня ты, — шепнул на ухо Ставрогин, — Пожалуйста, Петруша!       — Николя!       Верховенский скинул сюртук, а с Николая Всеволодовича стянул меховой жилет, чтоб обустроить их «ложе».       — Тебе будет больно, — прошептал Верховенский, снимая брюки и глядя в глаза Ставрогина, который стягивал штаны.       — Плевать, — прошипел он, притягивая Петра Степановича к себе.       — Я скучал каждый день, каждую минуту, каждую секунду, — шептал Верховенский, гладя нагие бёдра Ставрогина, — Я думал о вас неизменно! Ведь я вас… Вы знаете! Знаете, что вы моя любовь! Моя страсть! Моя смерть!       Николай Всеволодович зажмурился на секунду, а затем толкнулся навстречу Петру Степановичу, позволяя проникнуть до конца.       — Петруша, — прошептал он, перебирая пряди его волос, вонзая ногти в плечо.       — Тебе больно, Николя?       — Да, продолжай! Пожалуйста, продолжай!

***

      — Дать вам папиросу? — спросил Ставрогин, прислонившись спиной к дереву и с иронией разглядывая Верховенского, лежащего на земле.       — Я больше не курю.       — Неожиданно. В чём дело?       — Чахотка. И я болван, что позволил целовать меня! Простите, Николя!       — Чахотка?       — Да. И давно не первая стадия.       — Одевайтесь и идёмте в дом!       — Пожалуй, не сегодня. Мой растрёпанный вид слишком красноречив. Нет уж, переночую в гостинице, а потом, вы знаете… Я приобрёл дом неподалёку…       — Оденьтесь по крайней мере!       — Противно смотреть?       — Может и так, а может противоположно. Петя, ты серьёзно? Это правда?       Верховенский лишь усмехнулся в ответ, застёгивая золотые запонки.       — Ты умираешь, — медленно протянул Ставрогин.       — Представь! И как это не странно, куда быстрее тебя.       Ставрогин прижался головой к дереву, царапая ногтями кору. Паническая атака накрыла совершенно неожиданно.       — Как странно, — прошептал он в плечо подошедшему и обнявшему его Верховенскому, — Мне жаль. Я не думал, что мне будет жаль. Петруша, почему мне жаль?       — Может быть потому, что ты всё же человек, а не тот бессердечный демон, каким виделся окружающим. А, может, известие слишком неожиданно, да ещё в такую минуту, когда твоё сердце наконец открыто счастью. А может, ты думал, что такие мрази, как я живут вечно, и я поколебал твоё устоявшееся представление о мире. Одного лишь быть не может. Того, чтоб ты любил меня.       Ставрогин медленно отстранился и, пристально поглядев на Верховенского, расхохотался.       — И правда, не может! — выдохнул он и потрепал Петра Степановича за щёку, — Кончайте, однако, свой гардероб. Нам пора. Меня уж верно заждались к обеду.       Пока Верховенский заканчивал одеваться, Ставрогин следил за ним с неприкрытым любопытством. Он всем своим естеством ощущал какую-то назревающую мысль, медлящую на пороге, но уже касающуюся его сердца. Нерешительно, прощупывая почву… Лапки паука: раз, раз, пропуск, раз, раз…       — Приходите завтра обедать, — сказал Ставрогин, когда они вышли на дорогу, — Я сообщу Дарье Павловне, что вы приехали.       — Уверен, она будет счастлива! — рассмеялся Верховенский.       — А это не вашего ума дело! Вам то что? До завтра! И перстень этот свой не надевайте. Бриллиант так велик, что не может казаться настоящим, а царапается пребольно. До завтра!