Burning for your touch

Эвен заворачивает за угол и внезапно задумывается, сможет ли почувствовать Исака, когда окажется у его дома. Это глупая мысль, но он считает, что было бы очень удобно чувствовать присутствие, например, Элиаса в доме, когда он его ищет. Не смешно. Он думает, сможет ли Исак почувствовать его, расстроится ли он, попросит ли его уйти, или сбежит ещё до прихода Эвена. Эвен думает о многих вещах, и ничего не может поделать с наполняющим его разочарованием, когда подходит к двери и не чувствует присутствия Исака. Возможно, это не его дом. ЗДЕСЬ ЖИВУТ Терье и Марианна Вальтерсен Исак и Леа Леа. У Исака есть младшая сестра? Эвен какое-то мгновение смотрит на табличку на двери, прежде чем смириться с мыслью, что Исака нет дома. Он думает о том, чтобы уйти, но потом убеждает себя, что нужно как минимум попросить кого-то из членов семьи передать Исаку сообщение или попросить номер телефона. И, проглотив ком в горле, он звонит в звонок. . — Ты не Юнас, — констатирует девочка со светлыми вьющимися волосами, открывшая ему дверь и с любопытством разглядывающая его. Ей не больше двенадцати, и она невероятная милашка. Сестра Исака? — Боюсь, что нет, — улыбается Эвен в ответ и машет рукой, чувствуя себя немного неловко. — Прости, что разочаровал. — Ты не разочаровал, — сухо отвечает она, прежде чем Эвен успевает перевести дух. — Спасибо? — пытается пошутить он, продолжая улыбаться. — За что? За то, что я решила, что на тебя довольно приятно смотреть? Ты, вероятно, и так это уже знаешь. Эвен смеётся, полагая, что это шутка, но сердце колотится в груди. Видимо, это семейное, сарказм и остроумие. Эта девочка могла бы, наверное, уничтожить его, используя лишь слова. — Ну, я Эвен… — начинает он, неловко протягивая правую руку, пока не спохватывается. А что если она тоже… Девочка, Леа, хватает его руку в тот момент, когда он хочет её убрать, обрывая его мысли, и пожимает её. — Он единственный с проклятьем. Не беспокойся, — говорит она. — Приятно познакомиться. Я Леа. И я могу прикасаться к людям. Проклятье. Эвен морщится. Задумывается, часто ли она говорит это Исаку, так ли они все называют его заболевание. Он всегда был единственным ребёнком, поэтому не знает, как обычно шутят друг над другом братья и сёстры. И всё же он бы не вынес, если бы у него была сестра, которая говорила бы о его биполярном расстройстве как о «проклятье». Они обмениваются рукопожатием, и она осматривает его с головы до ног. И ему неловко, потому что она даже не знает, кто он, однако уже предполагает, что он знаком с Исаком. Эвен уже хочет задать вопрос, когда понимает, что громкая барабанная дробь звучит не у него в голове, что это не звук его собственного сердца. Весь дом вибрирует от оглушительного звука: откуда-то доносится очень громкий барабанный бой под тяжёлый рок. Исак. Он здесь. — Он тебя ждёт? — спрашивает она, и взгляд зелёных глаз холодный и пронзительный. — Я… э-э-э… не думаю. — Ты тот парень, что отнёс его к врачу, когда он потерял сознание в школе? Эвен моргает. Как она узнала? Она коротко улыбается, прежде чем он успевает что-то сказать, словно прочитала его мысли. Это у них тоже семейное? — Я рада, что ты в порядке, — говорит она. — Исак сказал, что ты, возможно, придёшь. — Э-э-э, что? Айли сказала Исаку, что он придёт? Исак попросил её дать адрес Эвену? Эвен забыл, что Исак хитрый и расчётливый. Он забыл, что Исак всегда получает, что хочет, что, если бы он захотел остаться в школе, он по-прежнему бы там был. — Он сказал выгнать тебя, если ты придёшь, — дёргает плечами Леа, сжимая дверную ручку. — Что? — Но, видишь ли, из-за выходок моего брата нам пришлось отдать мою собаку. И я только что поняла, что до сих пор не пережила это. Поэтому я проигнорирую его просьбу и впущу тебя. Что скажешь? Эвен поражённо моргает, глядя на неё сверху-вниз, потрясённый тем, как сильно она напоминает Исака, несмотря на то, что она вдвое его меньше. Её зелёные глаза лишены эмоций, обычно переполняющих двенадцатилетних детей — по крайней мере, если сравнивать с младшими родственниками Микаэля и Мутты. Эвен не может представить, что же у них за родители, если оба ребёнка получились такими жёсткими. — Скажу, что это отлично, — кивает Эвен. — Иди за мной. Леа приглашает его войти и закрывает за ними дверь. Первое впечатление о доме, складывающееся у Эвена, что он стерильный и практически зловещий. Стены белые и чистые, а мебель немного старомодна. Нигде нет никаких предметов искусства, хотя бы какого-нибудь пейзажа или натюрморта. У Эвена мурашки бегут по коже. Единственными украшениями являются христианские распятия и статуэтки Иисуса и Девы Марии, странно контрастирующие с сердитым грохотом барабанов, доносящимся снизу. Эвен практически дрожит, недоумевая, действительно ли здесь холодно или дело в общей странной атмосфере. — Соберись, — говорит Леа, когда они доходят до лестницы, ведущей в подвал, откуда, кажется, и доносится громкая музыка. Эвен хочет спросить, что она имеет в виду, как вдруг чувствует это. Тепло. Жар. Всепоглощающий жар. Эвен внезапно оказывается объятым огнём, и все чувства открываются ему навстречу. Теперь он чувствует его, Исака, повсюду, он окружает его, поглощает целиком. Эвен не осознаёт, как сильно боялся, что лишился этой странной связи, пока не чувствует её снова. Исак. Исак. Исак. Исак. Его кровь поёт. — Ты в порядке? — Леа оборачивается и смотрит на него, пока они спускаются по лестнице. — Да. Нормально. . Эвен находит вдохновение во всём. Это может быть слово, или жест, или песня. Эвен может найти вдохновение в самых будничных вещах — ну или по крайней мере мог раньше. Но не так много из увиденного им вдохновляло его на написание бесчисленных страниц сценария, на съёмки фильмов и создание вселенных ради единичного кадра, единичного снимка. Такое прежде случалось в тот раз, когда Микаэль заснул на его кровати, пока они вместе работали над проектом — именно в тот день Эвен понял, что влюблён в него; в то время, когда Юсеф танцевал на заднем дворе Мутты, словно никто его не видит, полностью погрузившись в музыку, в её ритм и в себя; в тот момент, когда он увидел Элиаса и его сестру Сану, сидящих на качелях рядом с их домом и разговаривающих друг с другом с такой близостью, которой Эвен завидовал всем своим существом; и, конечно, в тот день, когда его мама нарядилась, чтобы пойти на свидание, но, передумав, вернулась домой спустя десять минут, чтобы посмотреть с ним фильм, лёжа на диване в красном платье и чёрных туфлях на шпильках. Не так много из увиденного им заставляло ком подкатывать к горлу, переполняло душу до предела и охватывало огнём его мозг. Но это, то, что Эвен видел перед собой прямо сейчас, наполнило его голову бесчисленными идеями для бесчисленного количества фильмов. У Эвена кружится голова, кровь стучит в ушах, бурлит в его груди, подстраиваясь под ритм, задаваемый Исаком. Исак — ударник. У Эвена подгибаются ноги. Эвен чувствует, что вторгается во что-то личное, потому что глаза Исака закрыты, а на голове — наушники, и он явно не в курсе их прихода. Его ударная установка огромна: в ней и тарелки, и барабаны, и томы, и другие части, названия которых Эвен не знает. Эвен смотрит, потрясённый, ошеломлённый, и не может поверить своим глазам. Волосы Исака — копна мокрых кудряшек, лицо раскраснелось и блестит от пота, на нём насквозь промокшая серая футболка с надписью RAMONES — футболка! Эвен никогда раньше не видел его рук без одежды. У него впечатляющие руки для такого, казалось бы, хрупкого парня. Исак настолько потерялся в музыке, в игре, в ритме, его лицо перекошено, глаза зажмурены, словно он сейчас где-то не здесь, руки движутся так быстро, но не нарушают ритм и темп, и Эвен краснеет. Он знает, что краснеет. Он это чувствует. Это зрелище разжигает в нём огонь, и внезапно он вспоминает, каково было обнимать этого мальчика, нести его, как правильно это было, как они подходили друг другу, как совпали, кожа к коже, сердце к сердцу. У Эвена мурашки бегут по телу, кровь гудит. Он подозревает, что глаза у него широко распахнуты, что он выглядит таким же обдолбанным, как и Исак, Исак, который до сих пор их не заметил. «Открой глаза», — думает Эвен. И чуть не падает, когда Исак делает именно это. Следующие секунды — размытое пятно. Эвен не помнит, как к нему возвращается способность дышать, но, когда это происходит, Исак смотрит ему прямо в душу, задыхаясь. Он видит, как удивление и шок трансформируются во что-то другое. Злость, стыд. — Леа, какого хрена! — стонет Исак, потом откладывает палочки в сторону и снимает наушники, не сводя глаз с Эвена. — Что? Разве ты не сказал проводить его к тебе, если он придёт? — отвечает она, сложив руки на груди и недовольно глядя на брата. — Я, блядь, просил о прямо противоположном. — Я скажу папе, что ты матерился. — Тебя попросили всего об одном! — снова кричит Исак, и это совсем не похоже на его обычное поведение, ничто сейчас не напоминает того холодного Исака, который практически не реагирует, когда его провоцируют. — Вас оставить или…? — ухмыляется Леа. — Уйди! Исак быстро спрыгивает с табурета и хватает чёрный свитер, натягивает его на себя, несмотря на то, что его футболка насквозь пропитана потом. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Исак, чуть более собранный, спокойный, не настолько раздражённый, как мог ожидать Эвен. — Я слышал, ты меня ждал, — говорит он, надеясь, что не кажется и не звучит слишком потрясённым. — Грёбаная Леа, — тихо бормочет Исак. — Тебе Айли сказала, что я приду? — спрашивает Эвен, потому что чувствует себя немного нелепо и глупо. Он не может поверить, что правда думал, будто Исак будет приятно удивлён, увидев его. — Что? — недоумённо моргает Исак. — Почему Айли должна была сказать, что ты придёшь? — Она дала мне твой адрес. — Ты узнал мой адрес от Айли? — Исак улыбается, и Эвен чувствует себя ещё меньше. — Ну да. А кто ещё, по-твоему, мог дать мне твой адрес? — Ну, например, твой друг Мутасим? — отвечает Исак и берёт полотенце, чтобы вытереть лицо, потом садится на диван и жестом приглашает Эвена присоединиться. Они сидят на некотором расстоянии друг от друга, но Эвен всё равно чувствует тепло, исходящее от него. — Мутта? — морщится Эвен. — Откуда Мутте знать, где ты живёшь? — Потому что я дал ему свой адрес? — Что?! Исак фыркает. И если бы Эвен не был сейчас настолько растерян, он бы оценил увиденное. — Да, я ходил к нему несколько дней назад. Дал ему свой адрес, на случай если его родители захотели бы, чтобы мои родители оплатили его медицинские расходы, — Исак пожимает плечами. — Это Норвегия. Мы не платим за медицинские расходы. — Я знаю, — Исак поднимает брови. — Просто мне нужно было дать ему свой адрес. — Зачем? — Эвен хмурится, пока до него не доходит. — Потому что ты думал, что он даст его мне. — Ты такой умный, Айвин. — Зачем ты хотел, чтобы я сюда пришёл? — спрашивает Эвен, не обращая внимание на «Айвина». — Я хотел знать, всё ли с тобой в порядке, и сказать, что ты не виноват в том, что я ухожу из Бакки. — Что?! — фыркает Эвен. — Ты сейчас серьёзно? — Да, а что? — Ты мог просто написать мне это или спросить меня. — Ну давай представим, что я хотел удостовериться в этом лично, — говорит Исак, и его зелёные глаза пусты, холодны, равнодушны. — Ты мог мне написать, и мы бы договорились встретиться где-нибудь. — Это не помогло бы мне добиться своей цели. Эвен останавливается, чтобы отдышаться, тут же осознаёт, что даже не заметил, что задыхается. Ещё и минуты не прошло, а он уже на взводе от разговора с Исаком. Он ругает себя за то, что придумал и поверил в этот образ бедного, несчастного Исака, плачущего в своей комнате после того, как его выгнали из школы, в версию Исака, который ждал, что Эвен придёт и спасёт его. Ты такой идиот. — Какой цели? — спрашивает Эвен, потому что на этот раз у него не хватает ума разгадать Исака и его план. — И зачем ты сказал сестре не пускать меня, если хотел меня увидеть. — Возможно, я хотел, чтобы она увидела тебя. — Что? Эвен думает об этом, пока в голове у него не проясняется. Исак хотел, чтобы Леа узнала, что с Эвеном, парнем, который отнёс Исака к врачу в школе, физически всё нормально. И не только нормально, но и что этот парень посчитал нужным прийти и справиться о здоровье Исака, а не наоборот. — Почему? Почему тебе нужно, чтобы твоя сестра знала, что со мной всё нормально? — Возможно, это не ей нужно об этом знать, — говорит Исак. — Что? — Эвен замолкает. Ему нужно перестать повторять это слово, а вместо этого думать. Ох. — Твоим родителям? — В точку! — восклицает Исак, поднимая руки и направляя на Эвена пальцы, сложенные в форме пистолета. Эвен не видит в этом ничего смешного. — Почему? Я не понимаю. — Давай просто скажем, что они не слишком счастливы, что я упал в обморок в школе и создал столько проблем, и что они не верят, когда я говорю, что это была случайность, — Исак пожимает плечами. — Они также уверены, что с тобой случилось что-то ужасное и что твои родители подадут в суд на нас и на школу. Эвен обдумывает его слова. Исак всегда говорит, что Эвен обращает внимание на странные вещи, но он ничего не может с собой поделать. — Откуда ты знал, что со мной всё нормально? Что если бы я появился в твоём доме с ожогами третьей степени? — говорит Эвен. — Я не могу оставлять ожоги третьей степени. Ты слишком хорошо обо мне думаешь. — Всё равно, — настаивает Эвен, не очень понимая, почему спрашивает. — Что если бы всё было плохо? Исак смотрит на него несколько секунд, словно обдумывает, стоит ли произнести следующие слова или лучше оставить их при себе. — Я знал, что ты в порядке, — говорит он. — Откуда? — на мгновение Эвен задумывается, знает ли Исак, что не обжёг его, знает ли, что его теория была правильной. Но потом он вспоминает, что тот говорил с Муттой. — Ты спросил Мутту? — Нет, я спросил Айли чуть позже в тот день, — отвечает Исак. — Она сказала, что тебе было больно и что, должно быть, на тебе оказалось больше одежды, что объяснило бы, почему ожог не был таким же сильным, как у Мутасима, на котором была только майка, — продолжает Исак, словно раскрывая страшную тайну. — После этого я поспрашивал других и всё такое. Мне правда очень жаль, что ты оказался этим человеком. Если хочешь, мои родители возместят убытки, я уверен, они согласятся. — Ты справлялся о моём здоровье? — тупо повторяет Эвен. — И о здоровье Мутасима. Мне не нужны поводы для угрызений совести. — Где? Когда ты говорил с Муттой? — В тот вечер, когда всё произошло, как и с тобой. Потом я пошёл к нему, — отвечает Исак. — Ты пошёл к нему, но не ко мне. — Он не нёс меня. Он практически меня не касался. — Вот именно! Почему сначала ты пошёл к нему? — Эвен ничего не понимает. — Мне нужно было убедить его поехать в больницу. — Что? Зачем? Его визит в больницу — причина, по которой тебя отчисляют. — Мне было нужно, чтобы один из вас попал в больницу, но это не мог быть человек, который нёс меня. Это слишком серьёзно. На моих родителей подали бы в суд, а моя сестра меня бы убила. — О чём ты вообще говоришь? — срывается Эвен. У него болит голова. В словах Исака нет никакого смысла. — Боже! Тебе всё на пальцах объяснить?! Мне нужно было устроить инцидент, который бы показал, что я опасен и что меня нужно перевести ради блага остальных учеников. Под инцидентом я имею в виду, что я коснусь кого-то и обожгу его, но этот контакт инициирует он сам на глазах нескольких свидетелей, чтобы мои родители не разорились. Это должно было выглядеть достоверно, но не могло быть слишком серьёзно. Я всё просчитал, Арвид должен был попытаться помочь из чувства вины. Я собирался дотронуться до него, когда он окажется слишком близко, всего лишь лёгкое прикосновение, и его отец должен был прийти в бешенство и сделать всё, чтобы меня исключили. Ради своего плана я даже носилки перенёс. Но потом ты вмешался и всё испортил, решив в буквальном смысле нести меня и заставив Мутасима помочь. Я оказался к этому совершенно не готов. Но в итоге всё получилось, после того как я убедил Мутасима отправиться в больницу, где работает отец Арвида, и после этого всё пошло по плану. Но всё равно пришлось поволноваться, потому что я не ожидал, что кто-то действительно решит нести меня на руках. Следующие несколько секунд Эвен просто сидит и смотрит на него, пытаясь осознать услышанное. Он не может ему поверить. Он не знает, что сказать или сделать. Всё это не укладывается у него в голове. Исак ужасает, и Эвен не знает, как ответить на эти откровения. — Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедший, — говорит Исак. Сумасшедший. Вон оно, волшебное слово. — Почему ты хотел, чтобы тебя исключили? — спрашивает Эвен, как и всегда, обращая внимание на мелочи. — Потому что мой отец всё никак не откажется от идеи, что я нормальный. Он не перестаёт пытаться убедить своих друзей, что я в порядке. Он не хочет позволить мне просто быть фриком в грёбаном подвале, а вместо этого хочет, чтобы я снова и снова проходил через это дерьмо и терпел, когда люди смотрят на меня, словно я грёбаный инопланетянин. Он никак не оставит меня в покое. Поэтому у меня нет выбора, только лишь делать так, чтобы меня исключали из школ, куда он меня определяет. — Тебя исключили из Ниссен? — спрашивает Эвен. Он больше не смотрит на Исака. Он слишком разочарован, слишком разбит. — Да, — отвечает Исак, стискивая зубы. — Ты там обжёг кого-то? Исак стискивает зубы снова, на этот раз сильнее. — Да. — Почему ты думал, что я приду к тебе домой? — спрашивает Эвен. — Потому что я сделал всё, чтобы до меня было невозможно достучаться. — Почему ты был уверен, что я вообще захочу с тобой связаться? — Потому что ты хороший парень, Эвен. А хорошие парни не выносят чувство вины, — отвечает Исак. Его слова звучат снисходительно, и Эвен чувствует, будто его заманили в ловушку. Его разыграли, используя его чувства, его вину, его основную мотивацию. — Вина, — повторяет Эвен. И это знак для Исака начать свою философскую болтовню, и Эвен понимает, что несмотря на то, что они полные противоположности, они оба репетируют свои жалкие речи. Исак, вероятно, отрабатывал эту несколько дней, ожидая, когда же Эвен появится у него на пороге. — Ты знал, что вина не рассматривается как чувство в экзистенциальной философии? Вину анализируют через саму структуру существования? — размышляет Исак. Его глаза встречаются со взглядом Эвена, и на мгновение он выглядит неуверенным, словно Эвен сделал что-то неожиданное, словно его реакция не соответствует ожиданиям Исака. Он отводит глаза, потом продолжает. — Ницше говорил, что вина — это способ для нечистой совести заявить о себе или материализоваться. И он говорил, что нечистая совесть развивается благодаря интернализации — когда сильные инстинкты, подавляемые правилами общества, держатся внутри, таким образом создавая вину. Это также известно, как тяга к самонаказанию. — Ясно, — говорит Эвен, потому что он устал и не хочет больше ничего слушать. Самонаказание. Да пошёл ты. — Тебе всё равно, — замечает Исак, нахмурив брови. Возможно, Эвена и заманили в этот дом, но Исак ошибается, думая, что он пришёл из-за вины. Эвен чувствует, будто одержал маленькую победу. — Я не сделал ничего, чтобы чувствовать себя виноватым, — говорит Эвен. — Тогда почему ты здесь? — Сказать тебе кое-что, что мне казалось важным. Ты меня не обжёг. — И что именно? — Теперь это уже не имеет значения. . Эвен уходит сам и даже не задумывается, находится ли Исак в этом подвале по собственной воле. Он вообще о нём не думает, потому что разочарован. Он придумал целый фильм о них двоих в своей голове за последние несколько дней. А оказалось, что его разыграли, снова, человек-загадка по имени Исак Вальтерсен. Эвен чувствует себя проигравшим, и когда открывает входную дверь, практически не замечает, как налетает на человека. Отца Исака. — Ты не Юнас, — говорит тот, и Эвен не знает, кто такой этот Юнас, но решает, что уже его ненавидит. — Боюсь, что нет, сэр, — вежливо отвечает он несмотря на дикую усталость. — Друг Леа? — Нет, — говорит Эвен, странно поражённый тем, что отец Исака предположил, что он может дружить с двенадцатилетней девочкой. — Ты здесь для лечения Марианны? Какое ещё лечение. — Нет. Я… друг Исака, — очень неохотно заявляет Эвен. — У него теперь есть друзья? — удивляется мужчина, и Эвену это совсем не нравится. — Привет, папа. Ты уже познакомился с новым другом Исака? — Леа появляется из ниоткуда позади отца и говорит всё тем же монотонным голосом. — Только что. — Он тот парень, что помог доставить Исака к медсестре в школе, — говорит она, бросая на Эвена многозначительный взгляд, словно просит ей подыграть. — Правда?! — восклицает Терье. — Ммм, да. Правда, — кивает Эвен. — И ты в порядке? — Кажется, да, — Эвен выжимает из себя свою лучшую улыбку. — О, прекрасно. Рад, что мальчик с проклятьем пожалел тебя, — облегчённо вздыхает он. — Я в порядке, — повторяет Эвен, не очень понимая, зачем настаивает на этом, тем самым лишь помогая плану Исака вылететь из школы. Внезапно его переполняет злость. — Исаку совсем не нужно уходить из школы. Это всё моя вина. Инструктор чётко сказал нам держаться от Исака подальше, но я всё равно это сделал. Отец Исака ниже Эвена, но он кажется больше, шире, когда поднимает на Эвена тяжёлый взгляд. — Что ты пытаешься сказать, сынок? — Я хочу сказать, что, если кого и нужно отчислить, так это меня. Я проигнорировал общие инструкции и подверг вашего сына опасности, прикоснувшись к нему. Я также заставил другого ученика сделать то же самое. Исак не опасен. Он очень умный парень, и будет просто ужасно, если он перестанет ходить в школу. . Леа провожает его до двери. И стоит ему выйти на улицу, она догоняет его. — Это что, твоя версия мести? Ты пытаешься сорвать его план? — спрашивает она. — Я всего лишь сказал правду. — Он рехнётся, если они заставят его вернуться в школу, — говорит она, её голос ровный и тихий. — Это его проблемы, — пожимает плечами Эвен. — Ты по-прежнему будешь его другом? Эвен мгновение смотрит в её зелёные глаза. Несмотря на отсутствие эмоций в них он видит, как сильно она любит своего брата. — Не думаю, — отвечает он. — Почему нет? — спрашивает она разочарованно. — Я… — Я знаю, что он ужасный, но что он ещё может сделать? Он правда старается изо всех сил! Что ещё он может сделать? Эвен понимает, что Исак не единственный умник в этой семье, что двенадцатилетняя Леа, возможно, гораздо сообразительнее, чем думает её брат, что она догадалась, зачем Исак просил её не пускать к нему Эвена. — Например, не разыгрывать обморок посреди урока физкультуры, не манипулировать людьми и не заставлять некоторых из них беспокоиться? Может, он мог бы сделать это? — говорит Эвен. — Он не притворялся! — парирует она. — Он не умеет играть. Он не притворялся, что ему дерьмово. — О чём ты? — Эвен прищуривается. — Он перестал принимать свои лекарства и обезболивающие, чтобы чувствовать себя так. Он всё подстроил, но боль была настоящей. Он потерял сознание, потому что ему было очень больно. Ему всегда больно. Эвен снова смотрит ей в глаза. Они зелёные и теперь блестят от слёз. Он задумывается, похож ли и Исак на ангела, когда плачет. Ему всегда больно. «Будто я наконец могу перестать испытывать боль». Эвен вспоминает день, когда Исак сидел позади него в столовой, тот день, когда он ужасно выглядел и вылетел из помещения, стоило Эвену попытаться с ним заговорить. Он думает, не сел ли Исак рядом с ним, чтобы заглушить боль, которую чувствовал. Думает, как долго Исак не принимал лекарства до инцидента в зале. Возможно, Исак ужасен, но Эвен по крайней мере восхищается его несгибаемостью. Ему всегда больно. — Он сказал, что рядом с тобой чувствует себя хорошо, — говорит Леа, и от этого Эвен краснеет. У него сжимается сердце. Мысли бегут. Рядом со мной ему хорошо. Рядом со мной ему хорошо. Рядом со мной ему хорошо. — Он тебе это сказал? — спрашивает Эвен смущённо. — Конечно, нет. Но я видела это в его постах. — В его постах? Типа в соцсетях? — Эвен думал, что Исак удалил инстаграм. — Я сталкерю его онлайн, потому что он мой младший братишка. Правда он об этом не знает. Не говори ему. — Он тебя на пять лет старше, — говорит Эвен. Исак прав. Он и правда обращает внимание на странные вещи. — На четыре с половиной. — Он пишет обо мне? — спрашивает Эвен, когда мысли в голове немного успокаиваются. — Да, ну то есть не совсем о тебе. Но да, он тебя упоминал. Не по имени, разумеется. Но я поняла, что это ты. — Как ты узнала, что это я? — Описание было довольно детальное. Голубые глаза, низкий голос, наивная улыбка, дурацкие губы… Эвен не может поверить, что сейчас говорит об этом с сестрой Исака. Наивная улыбка? Дурацкие губы? — В общем, я знаю, что он может быть ужасным, но он старается изо всех сил. И было бы круто, если бы ты убедил его бороться за своё место в Бакке. — Что? Ты забыла? Он устроил всю эту фигню, потому что хотел, чтобы его отчислили. — Он хотел, чтобы это произошло на его условиях, — говорит Леа. — Он хотел уйти, прежде чем случится что-то действительно серьёзное. Он думает, что обречён всегда причинять боль людям вокруг. Он думает, что приносит всем только проблемы. Эвен замолкает, чтобы подумать, а потом всё сходится у него в голове. — Что случилось до Бакки? Случилось что-то плохое, да? Леа кивает. — А ты умный. — В Ниссен? Что случилось в Ниссен? — Юнас случился.