Burning for your touch

От переводчика: Глава будет разделена на 3 части ------- – Эвен? Эвен открывает глаза, услышав собственное имя – тихий и осторожный шёпот выдёргивает его из уже позабытого сна, в котором он тонул. Он щурится. Глаза ещё не привыкли. Слишком темно. Всё вокруг кажется чужим. Матрас под ним ощущается иначе, прогибается как-то странно, словно рядом с Эвеном лежит кто-то ещё. Он решает, что, наверное, всё ещё спит. Потому что несмотря на необычность окружающей обстановки, Эвен не может вспомнить, чтобы когда-нибудь пробуждался от глубокого сна, чувствуя такое тепло и безмятежность. Его веки дрожат, и Эвен снова закрывает глаза. – Эвен? Ты спишь? Теперь глаза Эвена широко распахнуты. Это не сон. Тепло, обволакивающее тело, не плод его воображения. Кто-то произносит его имя. Кто-то делит с ним постель, согревая его. Кто-то. Исак. Исак, который лежит у него на груди и шепчет его имя. – Я знаю, что ты не спишь, – бормочет Исак. – У тебя поверхностное дыхание. Точно. – Э-э-э, дай мне секунду, – стонет Эвен хриплым после сна голосом, в его голове крутится водоворот воспоминаний о вчерашнем дне. Кажется, он с трудом выговаривает слова, язык заплетается во рту. – Тебе не нужно говорить, – останавливает его Исак, скользя ладонью по груди Эвена. – Просто слушай. – Хм? – Я просто хотел сказать спасибо, – шепчет Исак одновременно гордо и робко. – Я не поблагодарил тебя раньше. Исак. Смешной Исак со своими правилами, и играми, и интригами. Исак, обнявший его в ответ, Исак, у которого искрились глаза, когда Эвен наконец отпустил его. И боже, Эвену было физически больно отпускать его. Так больно! Там, в гостиной, Эвен не мог думать ни о чём другом: ни о том, где находится, ни о людях, разинувших рты от удивления, ни о драке, которая, кажется, прекратилась в тот миг, когда он обнял Исака. Эвен не обращал внимания ни на что, только на Исака, стоявшего перед ним. На Исака, который, кажется, был так же поражён и пленён им и только им, на Исака, глаза которого кричали: «Что мы наделали? Что нам теперь делать?». – Как я теперь объясню это Юнасу и остальным? – спросил Исак, словно никто больше их не слышал, словно их не окружали сейчас пятьдесят человек; его лицо раскраснелось, а пальцами он отчаянно цеплялся за края рубашки Эвена. – Ты не обязан никому ничего объяснять, – прошептал Эвен в ответ, положив правую руку ему на шею, тем самым заставив Исака податься навстречу прикосновению и вызвав ещё более явные вскрики изумления у собравшихся вокруг людей. – Мы можем просто уйти. – И куда пойти? Юнас придёт ко мне домой. – Мы можем пойти ко мне. Юнас не знает, где я живу. Ты можешь остаться. Мы можем… э-э-э… ты можешь переночевать у меня. Эвен не помнит, как они добрались до квартиры. Но, судя по всему, они бежали. Потому что к тому моменту, как они переступили порог, оба вспотели, запыхались и были в полной эйфории. Они были потными настолько, что Эвену пришлось одолжить Исаку футболку, ту самую, что уже одалживал ему в ту горькую ночь, когда его вырвало на себя, ту футболку, что он постирал и вернул Эвену после катастрофы, случившейся на следующее утро. На этот раз ты можешь оставить её себе. Эвен мало что помнит, всё ещё находясь под сладким кайфом от произошедшего. И всё это могло бы быть из-за алкоголя, или травки, или из-за того, что ему удалось заставить Исака издавать бесстыдные звуки в той спальне во время вечеринки. Но Эвен знает, что дело в объятии. Во взаимном объятии. В том, что Исак принял прикосновение Эвена на глазах у всех и вернул его столь же пылко. Дело в объятии. В объятии, которое возобновилось в тот момент, когда они упали на кровать, переплетя ноги, запутавшись пальцами в волосах, скользя по коже носами. В объятии, которое продолжалось до тех пор, пока Эвен не уснул. - «Спасибо тебе за вечер». – Не за что, – наконец отвечает Эвен, притягивая Исака ближе, пока тот не утыкается носом ему в шею. – Что мы теперь будем делать? – спрашивает Исак, обвившись вокруг Эвена и щекоча дыханием его шею. И впервые за всё время он, кажется, по-настоящему обеспокоен. Мы. Мы. Мы. – Ничего. Ничего не изменится, – отвечает Эвен, рассеянно наматывая завитки волос Исака на палец. – Ты этого не знаешь. – Я не позволю им цепляться к тебе. Мой комплекс спасителя этого не допустит, – шутит Эвен. – Я не за себя беспокоюсь, Эвен. – Ох. Они одновременно ахают: Эвен – из-за его признания, а Исак, вероятно, из-за того, что случайно проговорился. – Ты беспокоишься за меня? – спрашивает Эвен, не в силах сдержать улыбку, которая наверняка слышна в его голосе. Вероятно, это самое приятное, что Исак когда-либо ему говорил. – Ну, ты понимаешь. То есть я имею в виду… В общем, очевидно, что я не хочу, чтобы ты впутывался в мои дела, – запинается Исак. – Я уже тебе говорил, что не люблю быть должным людям или втягивать их в моё дерьмо, и… – Ты беспокоишься за меня, – повторяет Эвен, и на этот раз не может сдержать смех, внезапно сбрасывая с себя остатки сна и чувствуя бодрость, и обхватывает Исака руками за спину, и обнимает его, притягивая ближе. – Отпусти меня! – жалуется Исак, извиваясь в его руках, но не пытаясь сопротивляться. Скорее уж он тает, тихо хихикая, плавится от его прикосновения. – Ты беспокоишься за меня. За меня! – нараспев тянет Эвен. – Великий Исак Вальтерсен беспокоится обо мне. Наконец-то я оказался этого достоин. – Заткнись! – отпихивает его Исак, но движение выходит слабым и игривым, и сердце Эвена переполняется нежностью. Он особо не задумывается над тем, что делает, просто обхватывает рукой лицо Исака и заставляет его посмотреть на себя. Эвен чувствует, как губы Исака дрожат в улыбке рядом с его большим пальцем. – Скажи это. – Что сказать? – Исак смотрит на него в темноте комнаты, освещённой лишь светом фонарей, сочащимся через окно. – Что я тебе небезразличен. Эвен не собирался этого говорить, и теперь произнесённые слова тяжело повисают в воздухе. Скажи, что я тебе небезразличен. Как жалко звучит. У Исака, наверное, существует целая философская теория об Эвене и его отчаянных поисках привязанности и признания. Исак, должно быть, давно раскусил его и может, не задумываясь, провести психоанализ. Исак, вероятно, догадывается, как отчаянно Эвену хочется, чтобы кто-то сказал, что он что-то значит, что он небезразличен кому-то. – Ты мой партнёр по науке. Конечно же, мне небезразлична твоя судьба, – произносит Исак после долгой паузы, словно действительно обдумывал свои слова. – Понимаешь, для меня стало бы страшной потерей, если бы нам пришлось прекратить наши эксперименты. Следовательно, я беспокоюсь за тебя. Да, как о партнёре по бизнесу. – Партнёр по бизнесу? Вот ты говнюк, – смеётся Эвен. – Не понимаю, какое отношение мои фекалии имеют к невероятно логичному объяснению, предложенному мной, Эвен. – Твои фекалии? Какого хрена?! – Эвен картинно отпихивает его, потом наслаждается смехом Исака. У него такой невероятный смех. Он должен смеяться постоянно. – Ты сам это начал! – заливается Исак, каждый раз притягивая Эвена к себе, когда тот пытается вырваться, отказываясь отпускать его. – Ты сам во всём виноват. Они продолжают пихаться минуту, может, две. И Эвену смешно, потому что вот этот парень, просчитывающий каждое действие и прикосновение, сейчас борется с ним на кровати в четыре часа утра. Когда оба останавливаются, чтобы отдышаться, они оказываются невероятно близко друг к другу – лицо к лицу, нос к носу. Эвен чувствует горячее дыхание Исака на своей щеке. Его сердце готово вырваться из груди. Он весь горит. Мозг перевозбуждён, кончики пальцев зудят от нестерпимого желания прикасаться и разрушать, губы жаждут целовать и клеймить. Эвену до безумия хочется сделать его своим. Мне пиздец. Вместо этого Эвен снова гладит ладонями лицо Исака, чувствуя, как тот трётся щекой о его руку. Эвен не думает, что кто-нибудь когда-нибудь жаждал прикосновений так сильно. От этого ему хочется подарить Исаку весь мир. – Я рад, что я сейчас здесь обсуждаю с тобой собственные экскременты, – шепчет Исак в темноту, и Эвен одновременно хихикает и тает. Этот мальчишка. – Я тоже рад, что ты сейчас здесь обсуждаешь со мной свои экскременты. Эвен засыпает под сладчайшие слова. «Ты сделал меня сегодня таким счастливым». . Эвен просыпается раньше Исака. И хотя необходимость встать с кровати, пока Исак ещё спит, разбивает ему сердце, он не может игнорировать неловкую ситуацию между ног. Мда... Он осторожно выскальзывает из рук Исака – Исака, который, словно ребёнок, тянется к нему, не желая даже в глубоком сне разлучаться с ним, – и отправляется в ванную. Эвен пытается думать о двоюродных бабках, о математических уравнениях, о политическом хаосе в США. Он читает новости в телефоне и даже заходит в твиттер Трампа. Но ничто не помогает справиться со стояком. В голову лезет какая-то научная ахинея, и от этого он возбуждается ещё больше. Блядь, мне что, снова четырнадцать? Эвена переполняет стыд, когда он усаживается на унитаз и берёт член в руку. Не потому, что есть что-то постыдное в том, чтобы снять возбуждение, – Эвен сторонник мнения, что свои позывы нужно удовлетворять, – а в самом факте возбуждения. Он закрывает глаза и двигает рукой быстрее, спортивные штаны болтаются на щиколотках. Он чувствует себя ужасно. Чувствует себя безумно виноватым, потому что у образов, рождающихся в его голове, изогнутые, словно лук Купидона, губы, раскрасневшиеся щёки, и зелёные глаза, и острый и беспощадный язык, и нежнейшая кожа. Невероятно мягкая и истосковавшаяся по прикосновениям кожа. – Эвен… Приближаясь к финалу, Эвен проигрывает в голове то, как Исак произносит его имя. Ему стыдно, но он уже достиг той примитивной стадии, когда может думать только о разрядке. У него болит запястье, и он, вероятно, издаёт позорные звуки, но он не может остановиться. Он не может остановиться, даже если бы попытался. – Блядь! – стонет он, наблюдая, как его стыд белёсой струёй извергается из него. Грудь вздымается от тяжёлого дыхания, рука болит. Ему требуется ещё пять секунд, чтобы заметить стоящего перед ним в дверном проёме Исака, Исака, у которого вытаращены глаза, а лицо алеет сильнее обычного. Ох. Ох ёбаный боже! – Блядь! Что за…?! – Эвен резко поднимается, чтобы натянуть штаны, и сейчас лицо у него, вероятно, такое же красное, как у Исака. – Я… Мне жаль! Прости! Я… – Твою мать! Пожалуйста, отвернись! – кричит Эвен, пытаясь натянуть штаны, и чуть не падает, запутавшись в них. Исак делает, как ему сказали. Он поворачивается к Эвену спиной, но почему-то не уходит. – Прости, Эвен. Я услышал, что ты произносишь моё имя. Подумал, что я тебе зачем-то нужен. Я не собирался нарушать… твоё уединение. Эвен отказывается верить в происходящее. Во-первых, он забыл закрыть дверь, слишком занятый попытками избавиться от стояка. Во-вторых, Исак видел его. Его. Там. Делающим это. Он смотрел, как Эвен довёл себя до оргазма, вероятно, выстанывая его имя. В-третьих, мама дома, и велик шанс, что она тоже могла его слышать. В-четвёртых, Исак всё ещё здесь. – Я… э-э-э… Я пойду, – говорит Исак, будто прочитав его мысли. Несмотря на звон в ушах Эвен поспешно моет руки и приводит себя в порядок, потом выбегает из ванной. Он не знает, что сказать, но уверен, что случившееся переплюнуло два предыдущих «дерьмовых утра». Он сгорает от стыда и пытается предположить, сколько дней теперь Исак будет молчать, не желая общаться с ним. Однако, когда он приходит на кухню, то находит там Исака, который сидит на одной из табуреток и изучает надпись на упаковке с хлопьями, стараясь сдержать улыбку. – Прости, что тебе пришлось это увидеть, – выпаливает Эвен, потому что ему не хочется обижать Исака. Произошедшее, кажется, вышло за все возможные рамки. Исак удивляет его тем, что вдруг начинает хохотать, продолжая держать в руках коробку. – Ты надо мной смеёшься? – фыркает Эвен. – Прости, – смеётся Исак, прячась за коробку. Он очарователен. Эвен не может этого вынести. – Пожалуйста, не обращай на меня внимания. – Ты серьёзно сейчас надо мной смеёшься? Я что, настолько смешной там? Смех замирает в горле Исака, словно его голову наводнили какие-то неприличные образы. Точно. Слишком рано для пошлых шуточек. – Виноват, – наконец отвечает Исак, садясь более прямо, словно что-то придало ему решимости. – Я не хотел тебя обидеть. Мой смех не имел никакого отношения к твоей, хм, анатомии. Скорее к ситуации, в которой она была представлена. Теперь наступает очередь Эвена краснеть. Он сгорает от стыда. Ему больше нравилось, когда Исак смеялся. И Исак, видимо, это замечает. – Я не к тому, что ты должен стыдиться того, что делал, – продолжает Исак холодным и равнодушным тоном, и это странный способ подбодрить Эвена. – Онанизм – естественное явление, в основном полезное для здоровья и часто практикуемое. – Онанизм? – кривится Эвен. – Ну, знаешь, то, что ты делал там. Хотя у этого есть и другие значения. Но да, стимуляция своих, хм, половых органов – это естественный процесс. Исследователи даже говорят, что выведение из организма канцерогенных веществ подобным образом может предотвратить развитие рака простаты, что довольно часто случается у мужчин. Так что, если уж на то пошло, ты занимался там предупреждением болезни. Никакого осуждения. – Поверить не могу, что ты используешь слова «простата» и «стимуляция», а я всё ещё не возбуждён. Исак очевидно давится воздухом. Да, наконец-то реакция. – Ты ужасен, – сердито пыхтит Исак. – Говорит парень, который просто стоял там и смотрел. – Я не смотрел! – огрызается Исак. – Всего лишь секунду. И, если уж на то пошло, я наблюдал из любопытства. – Что, ради науки? Ты стоял там ради науки? – Я уже говорил тебе, что не хочу упускать возможность получения знаний. – Смотреть, как я дрочу, – это для тебя возможность получения знаний? – выпаливает Эвен прежде, чем успевает поймать себя за язык. – Я… Перестань вкладывать мне слова в рот! Эвен хочет пошутить насчёт других вещей, которые хотел бы вложить ему в рот, но понимает, что пока слишком рано, слишком много всего происходит одновременно. Осознание, что он на самом деле хочет позволить Исаку обжечь его гениталии, сейчас кажется перебором. Ему бы хотелось повернуть время вспять. Происходящее сейчас – это катастрофа. – Иммануил Кант говорит, что ублажение себя – это нарушение закона морали в своей книге «Основы метафизики нравственности». Мне всегда казалось, что он немного ошибается, хотя я сам ничего подобного не делаю. – Я что, правда сейчас слушаю, как ты рассуждаешь о философии мастурбации у меня на кухне? – фыркает Эвен. – Ты сам это начал! – И что же Эвен начал на этот раз? – прерывает их препирательства нежный голос. Это мама Эвена. И Эвен, и Исак готовы сгореть от стыда. – О чём вы так страстно спорите этим прекрасным утром? – улыбается она им. – Доброе утро, Юлие, – Исак приходит в себя первым, и на его лице расплывается слабая, осторожная улыбка. Эвен решает, что ему нужно податься в актёры. – Вы просто сияете этим утром. – О, пожалуйста! – смеётся она, и копна взъерошенных волос лишь добавляет очарования её природному обаянию. – Ты льстец, Исак. И как же ты используешь эту способность? Если бы ты только знала. – К сожалению, никак, – лучезарно улыбаясь, отвечает Исак. – Впрочем, мне удалось вызвать у вас улыбку. Так что я считаю это победой. – Сладкий льстец. Готова поспорить, ты пользуешься популярностью у девушек. – Не хочу вас расстраивать, Юлие, но для этого девушкам для начала нужно было бы приблизиться ко мне, – добавляет Исак. Улыбка на лице Юлие меркнет. Слетает с её губ, будто бы она только что вспомнила о болезни Исака. – Ох, – Исак всё понимает, заметив, как изменилось выражение её лица. – Это шутка. Не волнуйтесь из-за этого. Всё нормально. Эвен не может поверить, что за пять минут они успели пошутить о мастурбации, а теперь практически довели до слёз его мать. – Ах ты сладенький пупсик. Надеюсь, Эвен хорошо к тебе относится. Дай мне знать, если это не так. Я обязательно оттаскаю его за уши. – Мама! – Эвен отшатывается от неё. – Он очень хорошо ко мне относится. Не волнуйтесь, – снова улыбается Исак. – Ну, просто знай, что тебе здесь всегда рады, – говорит Юлие. – Я бы с радостью осталась и послушала рассказы о ваших интересных экспериментах по химии, но мне нужно бежать на бранч с друзьями. Лишь когда она исчезает в своей комнате, Эвен снова может дышать. – Бля, как ты это делаешь? – спрашивает он, подходя ближе к табурету, на котором сидит Исак. – Делаю что? – Врёшь? Как у тебя получается так убедительно справляться с этим дерьмом? – Я так понимаю, мы снова вернулись к теме экскрементов, – фыркает Исак. – Боже! – стонет Эвен. – Пиздец моему завтраку. . – Что ты хочешь? Тост? Бекон? – спрашивает Эвен, заглядывая в холодильник, чтобы начать готовить им завтрак. Исак по-прежнему сидит на табурете позади него. – Хм… Ты не мог бы, э-э-э, приготовить омлет? Эвен оборачивается и внимательно смотрит на него, в голове всплывает воспоминание о том, как Исак покраснел, когда ел приготовленный им завтрак в прошлый раз. Сейчас Исак выглядит смущённым и полным надежды. – Да, конечно, – кивает Эвен. – Классно. Эвен осторожно ставит перед Исаком тарелку и видит, как тот сдерживает улыбку. Эвен специально положил ему больше еды. Это всего лишь догадка, но у него есть причины полагать, что Исаку действительно нравятся яйца. Он передаёт ему вилку и нож и подпирает подбородок руками, наблюдая за ним. Исак очарователен. – Так что у тебя за отношения с яйцами? – не выдерживает он минуту спустя, потому что больше не может терпеть. Он никогда не видел, чтобы кто-то был настолько счастлив от поглощения омлета. – Ты о чём? – спрашивает Исак. – Ты что, только сейчас открыл для себя яйца? Исак смотрит на него какое-то мгновение, потом опускает глаза и подносит вилку ко рту. Потом кивает. – В смысле? – хмурится Эвен. – Ну… – Исак замолкает и вытирает рот салфеткой. – Понимаешь, я никогда особо не любил яйца. По крайней мере в том в виде, как их готовили у меня дома. Так что я просто решил, что я их не люблю? Ну знаешь, как некоторые люди просто не едят что-то. Вот так и я думал, что не ем яйца. Но тем утром здесь была твоя мама, и я не хотел выглядеть ещё более странным, поэтому я заставил себя их съесть. И… В общем, я был поражён качеством твоих яиц. – Качеством моих яиц, – фыркает Эвен. – Так тебе нравятся мои яйца? – Видимо, да, – кивает Исак. – Что ж, я определённо польщён. Кстати, это фамильный рецепт, секретный, и… Эвен уже собирается поделиться рецептом, когда на кухню влетает его мама, и аромат духов, которые он подарил ей на прошлый день рождения, наполняет его ноздри. Она полностью одета и, кажется, уже опаздывает. – Мальчики, я ухожу, – говорит она, ещё раз проверяя содержимое своей сумочки. – Ты взяла ключи от машины? – спрашивает Эвен. – Ох! Забыла! Что бы я без тебя делала? – Она бросается обратно в спальню, а Эвен тихо смеётся. Юлие появляется снова и, стуча каблуками, бросается к двери, чтобы взять пальто. – Кстати, какое сегодня слово дня? – спрашивает она, оборачивая шарф вокруг шеи. Ох. Точно. Эвен замечает, как Исак, явно заинтригованный, поднимает брови. – Хм. Я проверю попозже. Ещё не придумал ничего на сегодня, – отвечает он. – Ну, у тебя есть время до вечера, – дразнит его она, прежде чем открыть дверь. – Я тебя обязательно удивлю. – Я надеюсь. Эвен ожидает услышать звук захлопнувшейся за ней двери, как вдруг Юлие снова вбегает на кухню. – Ещё что-то забыла? – улыбается он. – Забыла поцеловать моего мальчика, – улыбается она, обхватывая лицо Эвена обеими руками и смачно целуя в щёку. – Ну ма-а-ам! – жалобно тянет он, а потом смеётся. Он так занят переполняющим его смехом, что практически не замечает, что она делает то же самое с Исаком. Кладёт руку на его правую щёку и прижимается губами к виску, как сделала бы это любая мать. – Хорошего дня, мальчики! Дверь за ней захлопывается, и Исак чуть не падает с табурета. – Что это было?! – О господи! – восклицает Эвен. – Какого хрена? Он бросается за матерью, чтобы проверить, не настигла ли её боль, не корчится ли она в агонии на лестнице. Но она уже исчезла в лифте, и он не слышит никаких криков. – Какого хрена? – снова восклицает он, в основном про себя. Он босиком бежит вниз по лестнице. И когда выскакивает на улицу, то видит, что мать уже завела мотор и отъехала. – Позвони ей, сейчас же! – Исак материализуется рядом с ним, тоже босиком, его волосы растрёпаны, и вообще он выглядит так, словно находится на грани нервного срыва. – Синапсы иногда не справляются со своей работой. Возможна замедленная реакция. Ну или у неё высокий болевой порог. Ей не следует вести машину с ожогом. Ты должен ей позвонить, Эвен! Позвони ей сию же минуту! Исака по-прежнему трясёт, когда машина Юлие делает разворот. – Она возвращается. Блядь! Они оба бросаются к ней, пока женщина несколько неуклюже паркуется у дома. – Забыла кошелёк! – восклицает она, открывая дверцу. – И что это вы делаете босиком посреди улицы? Я оставила вас всего на три минуты. – Мам, ты в порядке? – Эвен хватает её за запястье. – Да, конечно, а что такое? . Исак всё ещё дрожит, когда они возвращаются в квартиру, у него вытаращены глаза, дыхание прерывисто. – Всё в порядке, Исак. Ничего не случилось, – снова успокаивает его Эвен, придерживая за поясницу. – Я мог обжечь твою маму! – Но не обжёг, – настаивает Эвен, вкладывая теперь чуть больше силы в свои прикосновения, словно говоря: «Я здесь. Всё нормально. Я на тебя не злюсь. Я не мог бы на тебя злиться». – Это пугает меня ещё больше, – признаётся Исак, запуская руки в собственные волосы и снова усаживаясь на табурет. – Я, блядь, не понимаю, что происходит. Я в панике! – Эй, эй, – шепчет Эвен, обходя Исака и останавливаясь прямо перед ним, обхватывает его щёки, заставляет посмотреть ему в глаза. – Эй, посмотри на меня. Исак, посмотри на меня. Исак поднимает на него глаза, безвольно опустив руки. – Ты был прав, – вздыхает он. – Я слишком рискую, проводя время с тобой. Я слишком многих людей подвергаю опасности из-за того, что веду себя безрассудно. В последнее время я теряю концентрацию. Я теряю бдительность и становлюсь слабым. Этого бы не произошло, если бы на мне была обычная одежда, и снепбек, и перчатки. Совершенно естественно, что она забыла, что я ненормальный, потому что я её обманул. Я… – Исак, прекрати нести чушь, – прерывает его тираду Эвен, потому что всё это слишком неутешительно, потому что то, что Исак за всё винит себя, напоминает ему собственную модель поведения. – Ты не сделал ничего плохого. Ты не становишься слабым из-за того, что надел грёбаную футболку в воскресное утро. Всё нормально. Ладно? – Но… – Между прочим, я думаю, что это хорошо. – Хорошо? О чём ты вообще? – кривится Исак. – Да, хорошо. Потому что у тебя теперь больше зацепок для этих твоих научных изысканий, разве нет? Смотри, у нас с матерью одинаковая кровь и ДНК. Может, дело в этом? Может, ты не представляешь опасности для некоторых людей? Может, тебе нужно избегать лишь особый тип людей, а не всех подряд? Он продолжает удерживать лицо Исака в руках. Исак сидит на табурете. Эвен стоит между его ног. Теперь это их излюбленная поза. Эвен даже не помнит, в какой момент они приняли её на этот раз. – Я с трудом уложил в голове то, что есть между нами, – признаётся Исак. – Я думал, что во всём разобрался. Я думал… Эвен наклоняется вперёд и обнимает его. Обнимает его так же, как и накануне – хотя сейчас ему кажется, что это объятие для Исака ещё важнее. Потому что оно необходимо ему. Потому что Исак сейчас подвергает сомнению абсолютно всё, потому что ему страшно. Исаку страшно. Так что Эвен обнимает и утешает его. – Мы со всем разберёмся, ладно? Я буду твоим партнёром по науке, или называй, как хочешь, так долго, как тебе будет нужно. Хорошо? Эвен гладит его руками по спине. Он понимает, что его пальцы уже запомнили все изгибы и впадины тела Исака, что он точно знает, куда нужно надавить, чтобы заставить его расслабиться и растаять в его руках. Исак обхватывает руками Эвена за талию и зарывается лицом в шею. – Хорошо? – повторяет свой вопрос Эвен. – Хорошо.