Burning for your touch

Словно фантомная конечность. Словно часть меня. Вне меня. . — Не глупи, Терье. Мы говорим о твоём сыне. Ты знаешь, на что он способен. — Это всего лишь телефон, Марианна. Отстань от него. Неизвестно, как долго он пробудет там. Ты не можешь просто забрать у него телефон и лишить возможности общаться с его друзьями. — Его друзьями? О, ты имеешь в виду того извращенца, который только что засовывал свой язык в горло нашего сына?! При свете дня?! Прямо перед нашим домом на глазах всех соседей?! — Марианна, не могли бы мы… Мы можем обсудить это потом? Мне бы хотелось сейчас сконцентрироваться на дороге. — О, так ты теперь хочешь сконцентрироваться на дороге?! Я вообще-то говорю с тобой о безопасности нашего сына. Если мы позволим ему оставить телефон, кто знает, что он придумает! Он ведь сможет позвонить этому выродку, чтобы тот его забрал. Он сможет… — Марианна, в центре усиленные меры безопасности. Они не позволят ему уйти. К тому же… Давай… Давай поговорим об этом позже, ладно? — Прекрасно! Но не говори потом, что я не предупреждала, когда он найдёт способ сбежать. Тишина. Наконец-то. Только вот не совсем. Отголоски пронзительных визгов матери, смешавшихся с безразличным тоном отца, всё ещё вибрируют в душном воздухе, заполняющем салон. Обычно Исак не может решить, что раздражает его сильнее. В машине раздаётся шум двигателя, и работает радио. Исак до этого момента даже не замечал, что оно включено. Среди этого кромешного ада и хаоса. Хаос. Сладкий, сладкий хаос. Дело не в хаосе, творящемся в машине. Не в его родителях, которые спорили последние два часа, в то время как он молча сидел на заднем сидении. Не в коробке, которая впивается ему в бедро каждый раз, когда отец без особой необходимости делает резкий поворот — словно надеется, что они врежутся во что-то, и это наконец прекратит бесконечное нытьё Марианны. Не в перспективе провести ночь одному в новой комнате, которая, вероятно, будет пахнуть дезинфицирующими средствами и странными химикатами. Нет. Дело в хаосе в его собственных мыслях. В его собственной груди. В его собственном сердце? Исак приваливается головой к холодному окну машины и улыбается, наблюдая, как деревья сливаются друг с другом за стеклом. Он улыбается так широко, что у него начинают болеть щёки и глаза. В животе что-то трепещет, и он ощущает странную, приятную пустоту. Словно всё замирает внутри, когда летишь вниз на американских горках — по крайней мере именно такие детские воспоминания появляются в голове, картинки из того времени, когда он ещё мог кататься на американских горках. У него колотится сердце даже несмотря на зловещее молчание родителей, и он не помнит, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким безмятежным и умиротворённым в их присутствии. В этом скрыта особая ирония, ведь только что они горячо обсуждали, на что способен их ужасный сын. В обычной ситуации Исак обязательно бы вмешался и довёл мать до истерики, и отцу пришлось бы остановиться и успокаивать обоих. Но не сегодня. Сегодня Исаку плевать. Даже если бы ему захотелось вмешаться, он бы не смог, потому что в его голове поселилась единственная мысль, захватившая весь его разум. Единственная яркая, переливающаяся красками мысль, от которой кровь продолжает приливать к щекам, кончики пальцев горят, сердце колотится, желудок трепещет, а губы зудят. Исак охвачен огнём. Всегда был охвачен им снаружи, но теперь пламя каким-то образом проникло внутрь. Как вирус. Как инфекция. Пробралось в его кровеносную систему и поселилось там, устроилось с комфортом, словно жило там всегда. Словно стало новой физической необходимостью. Он с трудом узнаёт себя, с трудом может сформулировать мысли. Но Исаку всё равно это нравится — чувство полной потери контроля. Словно свободное падение. Мозг Исака вскипает, и, кажется, он наконец понимает, как чувствуют себя люди, которые могут сконцентрироваться лишь на чём-то одном. В обычной ситуации это бы очень мешало, но сейчас он наслаждается. Это кажется ему потрясающим и пьянящим. Исак чувствует упоение. Это окситоцин. Это всего лишь окситоцин. Он пытается нахмуриться, пытается сконцентрироваться на этой мысли, пытается поверить в эти слова. Но всё тщетно и заканчивается тем, что он улыбается, глупо хихикает. Блин. — Исак? — мать недоумённо оборачивается к нему. Исак не смотрит на неё, не отрывает глаза от деревьев за стеклом. Но он знает, что её взгляд устремлён на него. Он знает, что она видит, как он улыбается. — Ты смеёшься? — А что? Это тоже запрещено? — спрашивает он. Он пытается добавить яда в голос, но продолжает улыбаться, произнося эти слова. Ему хочется танцевать, ему хочется распахнуть дверь машины и бежать по полю, крича и подпрыгивая. Это окситоцин. Это всего лишь окситоцин. Повисает тишина, а потом Марианна поворачивается к Терье и бормочет что-то о том, что Исак сходит с ума, о том, что Эвен что-то с ним сделал во время инцидента. Инцидент. Мой первый поцелуй. — Не выдумывай, Марианна, — снова вздыхает явно раздражённый Терье. Ему уже довольно давно не приходилось ездить с женой. Для Исака очевидно, что отец готов взорваться, что внезапных резких поворотов и ударов по тормозам уже недостаточно, чтобы успокоить его. — Не выдумывать? Не выдумывать?! Он улыбается, Терье. Улыбается, хотя закатывал истерику всего за несколько минут до того… до того, как случилось это. — Это был поцелуй, мам, — вмешивается Исак, продолжая улыбаться и смотреть на деревья. Ему всё равно. Сегодня ему плевать. Окситоцин. Окситоцин. — Исак! — вскрикивает она в ужасе. — Папа, ты не мог бы сделать погромче? Мне нравится эта песня. Папа. Слово кажется чужим на языке, оставляет после себя кислый привкус. Вообще-то он не называл отца «папой» много лет. «Наука делает тебя мягким?» — слова эхом отзываются у него в голове. Грёбаный Эвен. — Э-э-э, конечно, сынок, — говорит ему отец, и его голос звучит спокойнее. Кажется, это обращение успокоило даже его мать. Окситоцин. Эндорфины. Серотонин. Песня, играющая на радио, повествует о какой-то девушке, скучающей по какому-то парню, и Исак чувствует, что щёки начинают гореть ещё сильнее. Он чувствует, как огонь разливается внутри, охватывает его повсюду. Он чувствует его, Эвена. И Исак знает, что его здесь нет. Он знает это, потому что рядом с ними нет машин, и Эвен не может летать или телепортироваться, по крайней мере Исаку ничего не известно о такой его способности. Но он чувствует его. По-прежнему. Ох. Поцелуй. С технической точки зрения поцелуй — это обмен биологическими жидкостями. Они обменялись жидкостями, как бы странно это ни звучало. В этом есть что-то противное, но мысль о том, что это произошло, по-прежнему потрясает Исака. Частички Эвена теперь со мной, во мне. Он… внутри меня. Исак фыркает и даже не обращает внимания на то, что мать снова поворачивается и неодобрительно на него смотрит. — Отдай мне свой телефон! — раздражённо требует она. — Да пожалуйста. — Исак без возражений отдаёт ей мобильный. Она, вероятно, думала, что он переписывается с Эвеном. Если бы она только знала, из-за чего именно он сейчас хихикал. Он подносит кончики пальцев к губам, когда она отворачивается и снова обращает внимание на дорогу, и замирает, не зная, что делать дальше. Он прикасается к губам, раз, другой, третий. Краснеет ещё сильнее. Улыбается ещё шире. Приоткрывает рот и касается большим пальцем языка. Что за хрень я творю?! Ему хочется свернуться в клубок, когда горячие воспоминания охватывают его. Его язык. Его рот. Наверное, он казался безнадёжным. Должно быть, в каждом его движении чувствовались неопытность и излишнее рвение. Внезапно ему становится стыдно, он пытается вспомнить, какие издавал звуки, где были его руки, был ли у него всё время открыт рот, не укусил ли он случайно Эвена. Боже. Эвен не выказывал особого неудобства, когда они перестали целоваться. Исак пытается держаться за эту мысль. Он что-то со мной сделал. . Исак продолжает пребывать в состоянии зачарованного оцепенения, пока они не подъезжают к центру несколько часов спустя. И после этого всё как в тумане. Он практически не помнит, как выгружал вещи из машины и как его знакомили с персоналом, который будет «заботиться о нём». Он практически не помнит коридоры и лестницы, ведущие в его комнату. Видимо, ему придётся пройтись по зданию позже, когда он успокоится, особенно если он собирается в ближайшее время приступить к выполнению своего плана. Вероятно, ему снова придётся представиться всем, если он действительно хочет, чтобы в этом месте его боялись, а не считали каким-то глупым, слабым краснеющим мальчишкой. Исак продолжает парить в облаках весь день. Он машет рукой малышу со смешно торчащими во все стороны волосами, который продолжает смотреть на него, пока родители говорят с каким-то врачом, потом улыбается девушке, подстриженной под мальчика, по имени Эмма. Он даже улыбается своей маме, когда ей приходит пора уезжать. Она плачет. Ну, разумеется. Она произносит речь о том, что это всё для его же блага, что его здесь вылечат, что они смогут прикасаться друг к другу после этого. Она плачет и пытается обнять его, и Исак благодарен отцу, который удерживает её от этого. Иногда она забывает, иногда она игнорирует последствия. Настолько она импульсивна. И Исак пытается не меняться в лице, пытается воскрешать в памяти все ужасные вещи, которые она делала по отношению к нему, все ужасные слова, которые говорила. Но он не может. Он не может смотреть на её рыдания, граничащие с истерикой. — Всё будет хорошо, мам, — говорит он, удивляя даже самого себя. — Не волнуйся. Я буду в порядке. Обещаю. Проявленное милосердие, невысказанное прощение повисают в воздухе. Исак не знает, почему внезапно проявляет к ней подобную доброту, особенно учитывая его дальнейшие планы. Ему интересно, откуда у него вдруг возникли такие чуждые ему порывы. Он что-то со мной сделал. Она улыбается и отдаёт ему что-то. Его телефон. — Спасибо, — говорит Исак, и на этот раз он искренен. . На экране блокировки уведомление о трёх новых сообщениях, все от Эвена. Его сердце снова подпрыгивает в груди, а он ведь даже ещё не читал их. — Всё нормально? — спрашивает Эмма, идущая рядом с ним. Она вызвалась провести для него экскурсию по центру, и Исак не уверен, что сможет сдержаться перед ней. — Да. Всё отлично. У неё какое-то заболевание, названия которого он не помнит, потому что, когда она внезапно подошла к нему, он слушал её рассказ в пол-уха. — Ну, вот и всё что есть на первом этаже. На самом деле большую часть времени мы проводим на втором этаже, так что если ты… — Э-э-э, знаешь, Эмма, — перебивает её Исак, потому что три непрочитанных сообщения в телефоне лишают его возможности думать о чём-то другом. — Я не очень хорошо себя чувствую после дороги. Ты не возражаешь, если мы продолжим завтра? Мне очень жаль. — О, — нервно мямлит она. — Конечно, нет. Завтра — не вопрос. — Спасибо тебе большое, — лучезарно улыбается Исак и замечает, что она не смотрит ему в глаза и кусает нижнюю губу, словно забыла важнейшую часть его истории — что он не может прикасаться к другим, как и другие не могут прикасаться к нему. Он ей нравится. По крайней мере на это намекает язык её тела. Это может пригодиться в будущем. — Эй, Эмма, — окликает он её, когда она уже собирается уходить. — Да? — Ты определённо самый приятный человек здесь, — говорит он самым обычным голосом, пытаясь звучать убедительно, не слишком пылко или фальшиво. У него получается, потому что уже через несколько секунд она превращается в комок смущения. — О, но ты пока познакомился лишь с четырьмя людьми, — хихикает она. — Неважно. Я уверен, что ты останешься моей любимицей. Она коротко улыбается, и её щёки слегка розовеют. Увлечение кем-то. Какая приятная вещь. Исаку интересно, что в нём привлекает её. Возможно, это его недоступность. Или, может быть, тот факт, что она застряла в этом центре в пятнадцать лет, и здесь нет других парней, близких ей по возрасту. Что бы это ни было, Исак сможет использовать это себе во благо. Увлечение кем-то.

________________________________________

Партнёр по науке 3 12:13

Я уже соскучился по тебе Блин

15:18

Как ты? Я по тебе скучаю

________________________________________

Исаку хочется кричать, уткнувшись в свою подушку. В его новой комнате пациентам предлагались подушки, но он всё равно привёз собственную. Он не может спать без своей подушки. И сейчас он крепко обхватывает её. Он с трудом дышит. Я скучаю по тебе. Это всё окситоцин. Это допамин и серотонин. Все эти вещества создают навязчивое желание близости. Преувеличенную и фальшивую необходимость, которая исчезнет, как только химические вещества растворятся в организме. Это всё наука. А Эвен просто запутался. На самом деле он не скучает по Исаку и не хочет его. Нет. Разве бы он мог. Исак сделал всё, чтобы вести себя с ним максимально ужасно, чтобы облегчить для него расставание. Однако он каким-то образом всё равно появился в самый последний момент, чтобы поцеловать его на прощание. Эксперимент №23. Это был лишь эксперимент. Длинный эксперимент с большим количеством пауз и интересных звуков, и прикосновений, но тем не менее всё равно лишь эксперимент. Эвен сейчас испытывает кайф после поцелуя, как и Исак. В этом нет ничего настоящего. Это не любовь или как ещё это называют люди. Это ожидаемый результат стандартного эксперимента.

________________________________________

Партнёр по науке 3 19:02

Я уже устроился Спасибо, что спросил :)

Спасибо, что спросил? Я не могу думать Я ничего не могу делать

Попей воды Прогуляйся Это обычный побочный эффект

От чего? От поцелуев?

Да. От эксперимента

Ха-ха малыш, я целовался с другими людьми раньше и никогда не чувствовал такого

Хм ок поздравляю, что ты целовался со многими людьми раньше

Ты обращаешь внимание на забавные вещи

На что ты хочешь, чтобы я обращал внимание? «Малыш»? Я не твой малыш

Не малыш. Так и запишем Извини Просто сорвалось с языка привычка

поздравляю, что у тебя есть люди, которых ты регулярно называешь малышами

О господи. ИСАК!

Что

Ты такой смешной Я уже скучаю по твоим нелепым выходкам

ОК lol

Я просто хотел сказать, что с тобой это было по-особенному Поцелуи

Это всё окситоцин

Это комплимент. Объективный не гомосексуальный комплимент Ты отлично целуешься

Заткнись

Немного слюняво, но это легко исправить, немного попрактиковавшись <3

ЭВЕН!

… ха-ха ладно, прекращаю я просто хочу знать, как ты всё нормально? тебе не очень одиноко? тебе что-нибудь нужно?

Всё будет нормально, Эвен Не волнуйся. Лучше сконцентрируйся на том, чтобы снова нормально функционировать

Звучишь так официально

Я просто не хочу, чтобы у тебя возникли неверные представления

Какие, например? Что я подумаю, что тебе на самом деле понравилось со мной целоваться?

ЭТО БЫЛИ НЕ ПОЦЕЛУИ Это был ЭКСПЕРИМЕНТ!

Неважно, как это назвать И, кстати, мне понравилось.

Это способствовало выбросу гормонов счастья в кровь Конечно, тебе понравилось

Да, гормоны это единственная причина

Пока, Эвен

<3

________________________________________

Исак не может заснуть этой ночью. Его сердце продолжает биться в ненормальном ритме, словно спотыкается, сжимается в груди каждый раз, когда он делает вдох. Он не чувствует вкусов, не чувствует запахов, не может ни на чём сконцентрироваться. Словно все его органы чувств перестали работать так, как следует, чтобы дать волю его чувству осязания. Или, возможно, всё дело в его мозге. Потому что сейчас он с трудом может переварить самую простую информацию. Каждый раз, когда его веки, дрожа, закрываются, он чувствует прикосновение языка Эвена к своим губам. Каждый раз, когда ему кажется, что он засыпает, он чувствует, как большие руки Эвена обнимают его, как его пальцы скользят по коже и крепко сжимают, так крепко, словно сама мысль о том, чтобы отпустить Исака, ему невыносима. Он чувствует его, и видит его, и слышит его, и ощущает его запах. Эвен по-прежнему вокруг него, по-прежнему внутри него. Это тепло, это успокаивающее тепло. Исак поворачивается на бок и вспоминает, как стонал в рот Эвена, как зарывался пальцами в его идеальные волосы. Он горит в темноте. Он не может спать. Исак садится и какое-то время смотрит на экран телефона. Он не уверен, чего именно ждёт. Сейчас практически три часа ночи, и Эвен скорее всего спит. Он не будет ему писать. У него нет для этого причины. Эвен целовался с другими людьми раньше. Он называл других людей малышами. Эвен не будет ему писать посреди ночи. Исак на мгновение закрывает глаза и вспоминает, каково это было, когда Эвен накрыл его щёки ладонями и улыбался, прежде чем наклониться и поцеловать его в губы снова, и снова, и снова. У Исака кружится голова. Он не может думать. Он не может спать. Он не может функционировать. Он знает, что всё это химия. Что человеческие мозг и тело запрограммированы реагировать подобным образом на поцелуи, помимо всего прочего. Он знает, что рано или поздно это чувство исчезнет. Что это не любовь, или как там это называют. Что это просто химическая реакция. Но он не может игнорировать то, как чувствует себя в данный момент. Исак скучает по нему. Он скучает по нему так сильно, что мог бы умереть от этой жажды снова оказаться рядом. . Телефон звонит раз, другой, и вот Исак слышит его дыхание на другом конце линии. Это совершенно точно он. У Эвена особое дыхание. Исак смог бы узнать его в тысячной толпе. — Исак? — шепчет Эвен в трубку, и у Исака мурашки бегут по коже. Мгновенно. — Как… — начинает Исак, выдавая себя и свой план. — Возможно, у меня и есть люди, которых я регулярно называю «малышами», но больше никто не может звонить мне с закрытого номера в 3 часа ночи, — говорит Эвен, и его голос звучит низко и хрипло. Исак чувствует, как тает на своём новом матрасе. — Но… — Исак останавливает себя. Очевидно, что всё это головокружение лишило его способности соображать. Он не доверяет себе, не уверен, что не ляпнет какую-нибудь глупость, поэтому решает вообще воздержаться от разговоров. — Не можешь заснуть? — спрашивает Эвен, и он снова шепчет. Это кажется таким интимным и милым. Исак краснеет, завернувшись в одеяло. Он не может вынести, что чувствует себя так: дрожащим, как желе, хрупким, как тонкая бумага, прозрачным. — Расскажи мне. — Я не могу думать, — признаётся Исак, надеясь, что в его голосе слышится хоть немного уверенности. — Я тоже. И спать не могу, — говорит Эвен. — Я не могу перестать думать о тебе. — Прекрати. — Я скучаю по тебе. — Эвен… — Исак смущённо поёживается. — Это тоже запрещено? Ты сказал, что это нормальная реакция после обмена биологическими жидкостями. Так что, может, мне позволено чувствовать себя так хоть немножко? — Дело не в том, что это запрещено! Просто это… — Мне нужно держать это при себе? Ты не хочешь этого слышать? — настаивает Эвен, и в его голосе не слышно раздражения. Скорее в нём весёлое изумление. — Нет… — Потому что всё дело в окситоцине? Это… — Эвен, дай мне договорить! Между ними повисает тишина, и Исак понимает, что даже не знает, что сказать. Он совершенно ошарашен и вышел далеко за рамки своей зоны комфорта. Он не может ничего спланировать. Он не может просчитать возможные последствия своих слов. — Исак? — Я думаю. — Ты вроде сказал, что не можешь этого делать. — Именно поэтому мне нужно на это так много времени! — раздражённо вздыхает Исак. Ему кажется, что у него жар. Кричать на Эвена по телефону не входило в список его дел на сегодня. — Эй, — шепчет Эвен, и это мило, так мило. — Слушай. Так как мы оба испытываем побочные эффекты после поцелуев, почему бы нам просто не рассказать друг другу, что мы чувствуем? Это необязательно должно что-то значить. Это лишь для того, чтобы задокументировать это позже. Эти чувства в любом случае временные, так что мы можем поговорить о них и пообещаем не использовать это в будущем против друг друга. Что скажешь? Исак восхищён тем, как логично звучит Эвен, в то время как он сам с трудом может составить предложение. Звучит разумно. Он может это сделать. Звучит отлично. — Ладно? — снова спрашивает Эвен. — Ладно. — Отлично. Хочешь я начну? — Хм, да, конечно, — отвечает Исак. — Но ты не используешь это против меня, да? Это всё не по-настоящему. Ты спокойно отреагируешь. Да? — Да. Я буду спокоен, — обещает Исак, натягивая одеяло на голову в предвкушении. Он знает, что Эвен сейчас скажет что-то возмутительное. Он просто уверен. — Я не могу перестать думать о том, как целовал тебя. У Исака замирает сердце, мозг охватывает огнём. — Эвен! — И, если бы ты был сейчас рядом, я бы так и целовал тебя. Думаю, что не остановился бы до самого утра. Разумеется, при условии, что ты бы тоже этого хотел. Исак не может связно мыслить, поэтому он концентрируется на том, чтобы закрыть микрофон ладонью, чтобы скрыть своё тяжёлое дыхание. Часами целовать Эвена. Исак, наверное, взорвался бы через пять минут, достигнув своего лимита, как какое-то сверхчувствительное существо с невероятно низким порогом сопротивления. — Что ты думаешь? — добавляет Эвен, и, кажется, он немного запыхался. — Я, э-э-э, я думаю, что это не настоящие чувства, — заикается Исак, наконец возвращаясь в собственное тело. — Ты сказал, что мы поделимся чувствами и ощущениями, а не желаниями о том, чем мы гипотетически могли бы заниматься. — О. Окей. То есть лучше так? Я сейчас очень возбуждён. Ты о таких ощущениях предпочитаешь поговорить? — Эвен! Эвен разражается смехом, и это восхитительно. Так восхитительно. Исак чувствует, как тает, завернувшись в своё новое одеяло, как в животе порхают бабочки. — Тогда сам расскажи мне, — говорит Эвен. — Приведи мне пример, покажи образец, которому следовать. Что ты чувствуешь? — Так нечестно. — Что нечестно? Просто расскажи мне. Я не использую это против тебя. Представь, что это как когда ты идёшь к зубному и ещё много часов находишься под влиянием наркоза, который тебе сделали, чтобы удалить зуб мудрости, — говорит Эвен. — Это не считается. — Тебе не удаляли зубы мудрости. — Дело не в этом. Просто расскажи мне. Просто… — Это был мой первый поцелуй, — выпаливает Исак, чувствуя, как тепло разливается по его груди, потом по лицу, потом поглощает его целиком. Слова повисают над ним тяжёлым грузом. — Мой самый первый поцелуй. — Ох… — И знаешь что? Если окажется, что он же был последним, я даже не буду возражать. Это не любовь. Это не привязанность. Это окситоцин и все остальные прекрасные химические вещества, перемешанные с благодарностью. Исак чувствует, что его трясёт от переполняющих чувств, ощущает себя ранимым и уязвимым. Он всегда чувствует это, когда раскрывает частички себя Эвену, когда позволяет себе быть таким хрупким, таким честным, таким обнажённым. Всегда. — Он необязательно должен быть твоим последним, — шепчет Эвен, и Исак закрывает глаза, потому что слова звучат как обещание, как торжественное и драгоценное обещание, которое Эвен собирается выполнить. Он закрывает глаза и позволяет теплу поглотить себя. Он слышит дыхание Эвена в трубке, вспоминает, каково это — когда он дышит ему в рот, в лёгкие, и сворачивается в клубок. — Закрой глаза, — снова шепчет Эвен, и это смешно, потому глаза Исака уже закрыты. Что это? Сеанс медитации? — Зачем? — Мы сделаем это прямо сейчас. Я прямо сейчас поцелую тебя по телефону. — Ты идиот, — протестует Исак, но всё равно смеётся. — Ты смеёшься. Это хорошо. Смеяться и улыбаться во время поцелуев полезно для здоровья. Я прочитал об этом в одном научном журнале. — Эвен! — Закрой глаза, Исак. Пожалуйста. Я собираюсь сейчас стать идиотом и поцеловать экран своего телефона, и мне нужно, чтобы ты тоже был идиотом. Сделай это ради науки. — Что ты вообще пытаешься этим доказать?! — смеётся Исак, и он уверен, что кто-нибудь наверняка сейчас слышит его, но не может заставить себя волноваться по этому поводу. — Разве это не очевидно? — спрашивает Эвен. — Я пытаюсь доказать, что я могу поцеловать тебя по телефону. Эксперимент №31. — Ты идиот. — Я согласен терпеть словесные оскорбления, если ты сделаешь это. Давай же. Ты не слишком сговорчивый партнёр по науке. Я надеялся на более охотное сотрудничество. Исак закрывает глаза. У него кружится голова и ощущение, что коэффициент его интеллекта упал ниже плинтуса, и его лицо горит, и он точно не заснёт в ближайшее время, но он закрывает глаза и открывает сердце. И сначала это ощущается как ласка, словно Эвен дотянулся до него своим разумом и приласкал его сердце. И это фантомное прикосновение каким-то образом превращается в настоящее, мягкое и едва ощутимое, но всё же настоящее. Словно воспоминание вспыхивает в мозгу и переполняет его. Исак не уверен, правда ли чувствует телефонный поцелуй Эвена или это остатки предыдущих поцелуев ещё живы в нём, призрачное прикосновение ощущается на губах. Это самая идиотская вещь, которую он когда-либо делал в жизни, и это явно не слишком гигиенично, но Исак подносит телефон ко рту и целует его. Будем идиотами вместе. — Пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть коварный план, как вырваться из этого центра, — выпаливает Эвен после их самого нелепого эксперимента на данный момент. — Пожалуйста! Потому что, если нет, мне придётся приехать и самому вызволить тебя оттуда. — У меня есть коварный план, как вырваться из этого центра, — подтверждает Исак. Он не хотел никого в это втягивать, но он не уверен, что Эвен снова всё не испортит, желая опять поиграть в героя. — Мне лишь нужно, чтобы ты оставался на месте и не делал глупостей, пока я буду его воплощать в жизнь. — Могу я тебя навестить, пока ты воплощаешь план в жизнь? Исак улыбается. Он думает об этом. Ему, наверное, придётся найти какое-то специальное место, чтобы они могли прикасаться друг к другу, а точнее проводить эксперименты. Он не хочет, чтобы кто-то из персонала узнал, что Эвен может к нему прикасаться. — Можешь, — говорит Исак. — Как насчёт завтра? — поспешно предлагает Эвен. — Эвен, мы ехали на машине часов шесть. Это непростое путешествие. Ты не должен пропускать школу. — Хм. Тогда как насчёт следующей недели? — Следующая неделя нормально, — отвечает Исак и внезапно чувствует воодушевление. Теперь у него будет, чего ждать, посреди этой катастрофы. — Не могу спокойно думать о том, что ты там один, — вздыхает Эвен, и Исак чувствует, что он хмурится. Это приятно, это утешает. — Я не один, Эвен, — отвечает он. — Я уже подружился кое с кем. Её зовут Эмма, и она симпатичная. — Я тут подумал, что, наверное, приеду раньше, чем планировал. — Эвен! — смеётся Исак. Не может ничего с собой поделать. Ему это нравится: внимание, юмор, лёгкость. Ему это нравится. — Что? Я хочу сам на неё посмотреть. Думаешь, я в её вкусе? Думаешь, я ей понравлюсь? — Вот ты мудак, — стонет Исак, а Эвен смеётся. Он любит этот звук. Он так сильно любит этот звук. — Ревнуешь? — Скорее беспокоюсь. Ей пятнадцать, извращенец! — Вот блин. Что ж, тогда, полагаю, мне придётся остаться с тобой. Они говорят по телефону, пока Исак не начинает слышать, как люди просыпаются и начинают ходить по коридорам. Они говорят, пока нежная дремота не овладевает им, пока его веки вдруг не становятся тяжёлыми, такими тяжёлыми. Исак сейчас заснёт, и он уже не может различить сон и реальность, его тело обмякает, а мозг затуманен. — Доброй ночи, Эвен. — Доброй ночи, малыш. Малыш. Почему какое-то дурацкое слово заставляет меня так много чувствовать. Это не любовь. Это не привязанность. Этого не может быть. Эти чувства исчезнут утром. Должны исчезнуть.